— Но что меня поразило, — Андрей Семенович как бы еще жил тем виќдением, — так это то, что многие финские фермеры лес сажают, а посеќвы сокращают. В лесу живут, а елки, сосны сажают, посадки удобряќют, как вот и паля. Бережение природы в жестком за-коне. — Всякой расќтительности, воды, зверья, рыбы…

— Лес, природа, это главнейшее богатство не только своей, а всей Земли, — не сдер-жался Дмитрий Данилович. — Как реки воды свои в моря несут, полнят их, так и лес бере-жет твою жизнь, — высказался он и смолк.

Лес — растревоженная боль Дмитрия Даниловича. О нем хотелось ему особо пого-ворить с художником. И ни где-нибудь, а в самом лесу. Чтоќбы и деревья слышали их раз-говора и как-то ответили, и потому он спросил, помолчав, как финские крестьяне заделы-вают концы полей, осќтавляют ли борозды?.. Объяснил, что по этим признакам хлебороб может угадывать мастерство другого хлебороба.

— Хотелось самому бы посмотреть, — вроде как не удовлетворенќный ответом художника, сказал Дмитрий Данилович. — В войну и не до того было, а любопытство брало на поля во вражеской земле взглянуть. В часы затишия от боев и взглядывалось. Нашему брату, как и вам, хуќдожникам, полагается ощупью все опознавать.

Андрей Семенович, отпив глоток квасу, резко поставил кружку, подќвинул ее к се-редине стола, воскликнул, всплеснув руками:

— Совсем ты меня, Данилыч, заговорил… А о находках-то на Татаровом бугре что молчишь?.. Не такие уж и забытые мы богом. Иначе нечисќтая сила не свила бы себе гнез-до возле нас. Необратимых грешников чего ей искушать. А мы, значит, те, на ком Святая Русь стоит. Дьявол нас захотел онеподобить, а мы вот против него пошли стеной. Корни-то нашего демиургенизма в таких вот татаровых буграх и оседают.

Дмитрий Данилович не сразу и не прямо отозвался на такой высказ художника. Начал как бы издалека. Вспомнил их прошлогодний разговор на самом Татаровом бугре.

— Вот мы с тобой, Семеныч, поговорили о тогдашнем нашем эмтеэсовском пропа-гандисте, как он словечком демиург поигрывал. А ты вот теперешнее начальство "деми-ургены"… Оно и пало на язык. Теперь у нас не говорят социализм, или там коммунизм, а заменяют твоим словечком "демиургенизм", а начальство величают "демиургенами".

Художник расхохотался, сказал:

— Кто же верней молвы метким речением раскрасит и сразит нелепости наши. Такое в нас из горя своего рождается. И опять же не уныло и злобно, не срамным ругательским высказом, а уничижительно усмешлиќвым словом. И даже, можно сказать, научно, с этим самым "измом". Руќсский смех, он как бы нам свыше предпослан, в нем зрелый рассудок.

— В Татаровом бугре и верно, что горе наше вековое копилось. Но как вот из себя-то нам его выкорчевать, коли оно в плоть въелось, — с заботой высказал Дмитрий Данилович. — Поначалу-то и думалось, тоќму же отцу, дедушке, о поле широком. А то, что клятое место надо поќрушить, кто кому это мог сказать…

И Дмитрий Данилович поведал художнику обо всех чудесах, случившихся на Та-таровом бугре при его срытии. И о том, что было еще в гражданскую войну предсказано Старику Соколову, тогда красному бойќцу особого отряда. И как исчезли с бугра кости и очутились на кладбище перед Маркой Ручейной и дьяком Акиндием.

— А сейчас вот, — закончил свой рассказ Дмитрий Данилович, — я прихожу на свое поле ровно в светлый храм. И как перед ликом госпоќда Бога там стою. Что это вот такое, и отчего так?..

Художник, выслушав Дмитрия Даниловича какое-то время молчал. Подвиќгал кружку на столике, поглядел куда-то в сторону через стены. В этом вымолчании склады-вал свои мысли.

— Как вот это, и наш Татаров бугор, и все что тут открылось, объяснить, — издалека, выспросом себя, продолжил он разговор. — В красоте Божьей замуровано зло. Все в един-стве, как в самом мироздании, с плюсом и минусом, Отнимается одно, настает другое. А чеќловек, кто он такой на земле этой?.. А что если он во грехах изживает свою сущность?.. И превращается в бактерии Земли. Может и не все они так уж вредоносны, но есть и больно зловредные. Они-то и скапливаются в Татаровых буграх, где черный дух властву-ет… Ты вот, Данилыч, больное место на своей земле и оздоровил. А Старик Соколов ду-хом чистым черноте противится. Теперь поле тебе и радуется… Это символичный знак то-го, что блага мы можем достичь только через очищение и себя, и своей земли святым тру-дом и Светом в душе. Из чистого — чистое исходит, из грязного — грязное… Может так и провидено Святой Руси пережить за весь мир опыт роќждения новых человеков… "Чело" — это ум, а "Век" увечный. Это вечќное и надо нам благом в себе беречь.

Они еще поговорили о том, что от стариков слышали о Татаровом бугре. Перед не-счастьями черные столбы при ясном небе там возникали, стон из-под бугра шел. Кого-то заводило в болотняк, ум омрачало. Но особо им обоим запали в память блуждающие огоньки по снежным полям. Их они сами видели в те тревожные годы перед коллективи-зацией. От Татарова бугра через Черемуховую кручу пролетали они над землей в лес за церковью. Забылось было все, но вот освежилось в памяти последними событиями. Но и огоньки, и Татаров бугор — забудутся, вечќным останется только Данилово поле.

Власть вечного

Во вторую субботу июня, как только закончились занятия в школе, Тамара и Настя отправили к дедушке и бабушке внуков и внучек. Были у них и сомнения: бабушка боль-на, кто присмотрит за ребятней. Но Светлана написала, чтобы присылали детвору. Втайне Анну Савельевну точили мысли, что это ее последнее лето.

— Спасибо тебе, милая, — призналась она Светлане, — хоть голоса их услышу и на-гляжусь досыта… Дмитрий Данилович представил Светлане "конструктора" Антона, "маќтематика" Гришу, "гитаристку " Катю — сыновей и дочь старшей, Тамары. Взял за руку и подвел к тете Свете "фигуристку" Олю и будущую школьницу Люду — дочерей Насти. Об этих "титулах" и увлечениях внуков и внучек он выведал минувшей зимой, когда был у них в городе.

— Ну, а здесь, у нас, все станете еще и огородниками, ягодниками, грибниками, со-бирателями лечебных трав. Корову, овечек, теленка будете подкармливать свежей трав-кой. На пчелок поглядите, как они трудятся. Антон будет за бригадира, а слушаться во всем тетю Свету, — наказал дедушка ребятне и предупредил, — быть во всем самостоятель-ными, без дела не сидеть, играть тоже, как дело свое делать. Ну да вы молодцы, во всем разберетесь, разумеете.

Вскоре Мохово, как и другие деревеньки и Большое село, наполнилось гомоном детворы. Где только не жили моховцы, в каких городах. И чем только не занимались: строили, ездили, плавали. Больше их было в северных городах, отчасти и поневоле, как и в далекой Сибири. На полевых и лесных моховских дорожках, меж трав и хлебов, по бере-гам Шелекши и Гороховки замелькали кепки, панамы, шапочки. И безлюдное Устье — красный моховский бор за Шелекшей на Гороховской Круче, оживился. По отцовскому и материнскому праву вся эта земля для ребят — их кровная родина. И потому — самые доро-гие места. Только вот они сами-то вроде как для помина души родичей наведываются сю-да… Шумная ватага моховской детворы увязывалась за художником, когда он шел в поле, на реку или в лес со своим завораживающим ребят ящиком. Андрей Семенович зазывал их с собой, жалея, что свои внуки не с ним.

В огородах, полях все тянулось к солнцу. Цвели зазывно луга. После черемуховых похолоданий прошли теплые дожди. Трактористы сглаживали и разравнивали разъезжен-ные за осень и весну дороги меж полей. По ним подвозить силос, зеленку к АВМ — агрега-ту витаминной травяной муки. А там и хлеб с полей. Шла работа и в мастерских. Иван с Василием Грибковым взялись за КЗС — злосчастную зерносушилку, налаживали ее для сушки фуражного зерна. Дмитрий Данилович с Колотиным им помогали, чувствуя свою вину, что эта КЗС простояла у них на отдыхе не одно лето. Доустраивался и нагуменник, чтобы в непогоду досушивать в нем траву, а в жатву обмолачивать пшеницу с Данилова поля.