Стихия и воля.

1

Дмитрий Данилович с Иваном вышли к березам, закурили. Сели в креќсла, выде-ланные из сосновых чурбаков и пропитанный смолкой, чтобы не брала их сырость. Само собой зашел разговор о ходе сева. Дмитрии Данилович проговорился о Кузнецове, что придемся перепахивать. Иван как и предвиделось, стал отговаривать от перепашки. Мож-но культиватором взять.

— Культиватором не взять, не выровнять… В том-то и дело, — возќразил отец. — Да и что тут выгадаешь.

Вроде как припасенное предложение сына о культиваторе, задело паќхаря. Значит, знали, что поле плохо вспахано. И Александра знала. И оба ни слова. Да и самого подмы-вало осенью доглядеть за Сашей… Но вот и теперь остерегайся браковать работу расхва-ленного ударника-ораля. Газеты славили, премию отвалили — и на тебе!.. Понять всех тут можно, за Сашей Горяшин, райком, демиургены.

"А я тихо перепашу и они этого "не заметят". Не с руки, вишь, им Сашу позорить, а заодно и себя", — подумалось, что и самому ему не хочетќся связываться с Сашей.

Раздосадованный, и вроде уже во всем виноватый, примолк. Не один такой Саша Жохов, все мы в чем-то с ним схожи, кто по охоте, а кто и по принуждению, по неволе, колхозники… Каждый со своим лукавством и хитростью. Чего к сыну с нытьем приста-вать, сделать — и молчать. И мать больна, все одно к одному. Дойдут разговоры до преќдседателя, неприятность инженеру. Косые взгляды и на него навлечешь. Плюнешь, да и сподличаешь, предашь поле. Издергались, и в себе уже нет веры.

"А чего мне самому-то надо?.. — опять какой-то бес шевельнулся в голове, мутя ра-зум. Но тут же чисто коринский голос ответил "беќсу":

— Хорошей и ладной жизни, того, чего и всем и каждому. Только я хочу свое благо своим трудом достичь, а кто-то ждет и вопиет: "Дай" — обещали же "рай", светлое буду-щее. Вроде тому будущему и поќра бы сбыться, но не перестают обещать. Так чего не тре-бовать… И мне тогда чего стараться, мое все равно не достанется мне, мое-то как раз и расхватают… Так что же — мне тоже требовать: "Дай". Но если Саша Жохов мое требует, то мне, без таких других, как я, остается одно, требовать от таких, как Саша Жоќхов. Вот тогда, как зимогоры, все и заскулим голодным псом… Но всем враз, где образумиться? Значит, надо начинать тем, в ком еще не умер мужик-крестьянин, кто мирской воли дер-жится".

Уняв раздор в душе, пахарь проговорил, будто речь шла о своем огороде.

— Я плугом без отвалов скорехонько Кузнецове и перепашу. На прицеп выравнива-тель возьму и бороны. Пашне не будет лишнего терзания и вреќмя не затяну.

Иван, казалось и ждал того, чтобы отец сам выход отыскал. Безмолвќно кивнул. Тут же признался, что не додумался бы до вспашки без отваќлов. Теоретически поразмыслил, как поведут себя плуг и земля. При вспашке с отвалом пласт сдавливается и мельчится. А тут он от выброќса будет рассыпаться. Поинтересовался у отца:

— А ты пахал когда-нибудь без отвалов?..

— Мысли были, а нужды не возникало, — ответил Дмитрий Данилович, — попробовать и тянет. Теперь вот самому можно. Да и то… — Недогоќворил, скрыв досаду в себе: "Когда начинаешь что-то по-своему, на тебя бесенятами шустрыми и выскакивают разного рода запретители. Не от них, вишь, исходит инициатива. Авторитет их подрываешь… Могут иногда и подхлестнуть тебя, расхвалить, а не только унизить. Все заќвисит от того, попал ты "в точку", или пошел "в разрез" с установкой. В какой-то серьез и принимается то, над чем мужику только бы посмеќяться. Тут уж сущего остолопа от зловредного себяшника, "творителя действительного", не в раз и отличишь". Что такие мысли вслух говорить, со-бой других растравлять. Не лучше ли молча дело делать совестливо.

2

Было тепло и тихо. В нижних ветвях березы, под которой они сидели, назойливо ныли, сверля воздух, первые комары. Сердились на табачный дым, тоже своим нравом о чем-то мир оповещая. Струился живительный дух клейкой листвы берез и тополей. Пор-хали мотыльков полосах свеќта, падавшего из окон. На вершинах берез изредка шуршали крыльями уснувшие галки. Все так, как и в другие весны. Но это первый по-наќстоящему теплый вечер нынешней весны. И потому для тебя единственќный такой во всем мирозда-нии, как вот и ты сам, сидящий под березой. Подобного не было и никогда не будет. Не-повторимое и необъяснимое — всегда таинство. Н оно только в твоей душе, и для тебя. Се-годня мир-весь твой. И ты все в нем свершаешь. Этим свершением становишься сутью в саќмом этом мире уже и для других.

Дмитрию Даниловичу думалось о лесе. Он теперь ожил, в каждой ветќке дерева буйствуют животворные соки. Луга — те муравятся исподволь, а лес, как и поле, вмиг ме-няется. Вчера не было того, чем он удивляќет тебя сегодня. Березы возле дома, тополя, ли-пы, рябины, дубки — преобразуется сами и тут же преобразуют все вокруг, меняют враз. А что случилось?.. Прибавилось в твоем миру зелени и уже будоражит душу вопрос: откуда начало всего, и ты сам, человек, откуда? И что ты, и кто? И почему кому-то дана воля по-велевать тобой. Бог, Творец благой — только он властен одинаково над всеми… И один ли ты ищешь ответы на наивные и безответные вопросы? Может и все живое ищет и ждет, непрерывно рождаясь и освобождаясь от тьмы. И стыдится взора на свое рождение. А благодатная земля прикрывает стыд зеленью и красотой цветения. И как же тебе надо относиться к тайне живого, рождающегося под небом. Загадка! Одни загадки в твоей жиз-ни, от того она и вечна. И все разгадки — в труде твоем. Труд вечен, и разгадки вечны. Так не надо ли тебе прежде обратиться к самому себе через Творца?.. Ты — загадка для се-бя же. И как тебе выйти из себя и приќ близиться к Высшему разуму. Все окружающее входит в тебя, оно слито с тобой, вернее ты с ним слит. И как же ты можешь стремится подчиќнить себе то, что выше тебя, и не подчиняться законам его? Этим своим неподчи-нением губишь многое, что служит тебе во благе, и гуќбишь себя. Знаешь, что от пагубного действа не просто отрешиться и этим оправдываешься. Бьешься, чтобы отхватить больше другого из веќчно общего. Но это ведь путь, который ведет к всерасхвату. Где же твой ра-зум, который дарован тебе Природой. Пахарь — он первый, кто не должен забывать, что ему дано одно — следовать за природой. Она умнее его. Он ее старается понять, — а не она его… Сам-то ты давно ей ясен, как часть ее. Так вот и разгадывай мудрость деревьев, леса, растений, рек, всей живности. Утверждай их, как и они тебя утверждают. И знай, что все-го до конца тебе никогда не будет дано узнать. Узнать все — это то же самое, что живой родник иссушить. За этим — гибель, как после сгорания дров в печи остается пепел.

В этом состояний наплывших дум и тревог, Дмитрия Денисовича больше всего беспокоили слухи о леснике. Саша Жохов — и лес. Вольный мир и — грабитель… Было не то чтобы нелепо признаваться в этом, говорить сыну о своих размышлениях, а страшно показаться невнятным простаком. Сколько над тобой растолковывателей твоей жизни, соглядатаев, распорядителей. Тебе и внушено: слушай, исполняй, бойся. Ум должен быть один на всех — демиургеновым. Это словцо уже как-то само собой начинает вползать в мысли. И вдруг вот осознаешь, что это — узренное тобой знаменье общей беды. Ты уже как все, ни от кого не отличен, значит — никто. Демиургены через радио, телевизор, и чеќрез все другое, наставляют тебя, живого, как ты сам наставляешь свой неживой трактор. Твоей живой заботы они не знают и боятся знать. Вдруг да увидится, что ты не такой совсем, ка-ким они тебя мнят. Страх за "нетак" и в тебе, и в них. В них-то больше. Для теќбя освобо-ждение от этого страха — жизнь, а для них — смерть, конец демиургенизма. Раб засел во всех нас. Тот, для кого ты "мягкое тесто", еще больше раб, раб сатаны… Дмитрий Данило-вич знал, что те же мыќсли, какие гложут его, и у сына. И Светланой они овладевают. Но открыто говорить с ними об этом — вроде жаловаться. С Яковом Филипповичем, Стари-ком Соколовым — другое дело. Они оба не при должности… Пряча свои думы, Дмитрий Данилович спросил Ивана о леснике: