Оборение неподобия.

1

Вот и сделан последний заход. И Дмитрий Данилович в полную меру осознал, что им завершены работы по соединению Верхнего и Нижнего поля за рекой Шелекшей. От Татарова бугра и Лягушечьего озерца не осталось и следа. Только вот вехи по сторонам поля напротив бугра и озерца, теперь бывших… Высокая рябина на берегу речки Горохов-ки, куст жимолости на сухмене за дорогой к броду от болотняка. Эти вежи будут пом-ниться и их надо оберечь.

Вывел бульдозер на дорогу и залюбовался простором поля и светом над ним. Те-перь осталось вспахать этот простор под зябь. Но прежде надо дать поулежаться разрых-ленной земле, дать ей тоже передохнуть, привыкнуть к своему новому состоянию.

Перед тем как уехать домой, потянуло пройти поперек поля, тем местом, где были бугор, озерцо и логовина, выйти к рябине и ветлам на берегу Гороховки. Не успел дойти до середины, как что-то его остановило. Закачались ветлы и рябина, к которым он шел. Послышался в них шум, от рябины вырвался вихрь. И тут же будто кто невидимый сдер-нул с пахаќря кепку и отшвырнул ее на дорогу к трактору. И так же внезапно все стихло. Храмовый покой над обновленной землей и он вслушивался в него с обнаженной головой. Стало светлей и просторней. Какая-то непостиќжимая радость влилась в душу, словно при молитве в храме. Воќзликовав, Дмитрий Данилович осенил себя крестным знаменьем, под-нял руки ввысь, к небесам, и так постоял. Медленно пошел к дороге, куда была отброшена его кепка. Ни удивления, ми страха не было, он был заќщищен своим трудом. Дело завер-шено, и никто теперь ничего уже тут не изменит. И этот вихрь — последняя ярость темных сил, им оборенных. При чистой земле останется чистой и душа пахаря.

Вечером зашел Старик Соколов Яков Филиппович. Дмитрий Данилович обрадо-вался его приходу. С городскими гостями за чаем поговорили как бы ни о чем. Гости ра-зошлись кто куда, а Яков Филиппович остался на веранде. Хотелось вот помыслить, как он сказал Дмитрию Даниловиќчу, о сущном своем.

— Думы-то наши деревенские, знамо, — проговорил он, — из сегодня на люди выпра-шиваются. К нам-то самим из прошлого тайностью являютќся в мысленных предвидениях. И во снах вот.

Дмитрий Данилович пригласил Якова Филипповича пройти в пятистенок, и там посидеть. Светлана с Иваном и Анна Савельевна остались было на веранде, но Стаќрик Со-колов как бы упрекнул их.

— Коли все и пройдем. И поговорим о своем, о чем Богом велено. И не устраняй-тесь, и не устыжайтесь.

За окнами пятистенка рябили в косых лучах солнца листья черемухи. Через них и вливался приглушенный свет неба, углубляя покой и тишиќну, и тем навевая благостные раздумья.

— Пора наша так вот к нам и близится, — сказал Яков Филиппович, как бы вслушива-ясь в эту тишину. — Вдруг-то ничего и не свершается. У всякого во всем своя череда. Поле ты вот, Данилыч, по усмотренному тебе сроку и сотворил. Заботы родителя принял. — Гля-нул на портрет дедушки Данила, как бы и его приглашая к разговору. — Все нареченное нам под защитой Творца. Кому-то оно и предсказывается наперед, а обќществом не враз вот внимается. Беду люда, знамо, руками не разведешь, но коли усмотришь ее, то и одоле-ешь скорее. И она уже не в полный урон тебе… Подходит время, знаменья напутные и на-ставляют нас на дела благие. Вот светящийся шар на Татаров бугор спустился, призрак вещие знаки нам вот с Данилычем явил. Марфе Ручейной явлено веление о предание зем-ле праха черного ведуна, кой был выпростан со дна Лягушечьего озерца. От дум-то о ми-нувшем куда нам уйти, мы ведь и сами все в нем были. Из той жизни и идет нам напутие на будущее. Вот мне и вещано о том вам сказать. Как ты не суди, а живем-то все одинако-во не для себя. Но для кого-то день нынешний, что и вчерашний, а для другого он не столь сегодняшний, сколь завтрашний. Мне вот нашло ныне. О том и пришел вам сказать. Так велено было… Яков Филиппович возвел руки с колен к груди, качнул головой, заслоняя их белой своей бородой и поведал тайну своего прихода:

— Мы вот с тобой, Данилыч, на твоем завтрашнем Даниловом поле оказались. Толь-ко не пшеница там, какую ты хочешь посеять рожь. Наша родное жито. Стоим и дивимся. Поле как по линейке р зделено надвое. По правую руку от нас — рожь с мелким колосом, а по левую, на месте Татарова бугра и Лягушечьего озерца, с налитыми колосьями тяжелы-ми. Глядим друг на друга и в толк не возьмем, отче-го такое?.. Вроде бы все во сне, а вот как наяву явлено… Не успели мы словом обмолвиться, как на той разделительной линии мелко-колосной и крупноколосной ржи возник затылоглазый. На этот раз в том одеянии, каким я его живым видел: глухой френч, гаќлифе, хромовые сапоги. И голосом своим прежним вопрошает нас: "Что дивитесь?.. Душу свою мытарную в той своей жизни во тьму повергли, а тут вот ее вызволяете, тоже не без греха… Я пробудится, встал, свечу за-жег, чтобы изжечь наваждение… Дума в себе: в чем вот грех-то?.. А под утро другой сон. Идем мы с тобой, Данилыч, дорогой, вроде как от твоего поля. Впереди нас, откуда не возьмись, толпа мирская. Будто с собрания вывалилась. Галдят, что птичье по осени в стаю сбившееся. Черным смрадом тянет, откуда они вышли, а сами они словно пеплом посыпанные. А от нас все отлетает, черноќта не пристает. Пообочь дороги высятся елки, а на них, похожие на черных глухарей, висят громкоговорители. И слова из них к нам дво-им: "Остерегайтесь искушения!" Никто, кроме нас, слов этих не слышит и глухарей не видит. Да и как им слышать, и зачем, если в услышанное и увиденное веры не имеют. А сказанного тобой тоже не примут, только высмеют. Смрадом зрак заволокло и галдежом слух заглушило. От силы-то властной неподобие и не должно бы исходить, слоќву власти и Господь не велит перечить. А вот коли словом блудным все свершается, то в темноте и сам люд может к бунту придти. Видеќнием нам вот беды наши и предсказываются, чтобы оградиться от них действом в вере. Это вот мне и подумалось. И тут как бы нашел на ме-ня сон во сне. Открыл глаза — в красном углу стоит старец в белом. Узнал в нем отшельни-ка скита. Я сам, значит, в прошлой своей жизни. И изрек он мне сегодняшнему: "Благо-словенны!" Одно только слово и высќказал. А во мне свой голос: "От богоносного скитни-ка нам изошло бла-гословение". — Старик Соколов Яков Филиппович помолчал, развел кисти рук слегка в стороны, как бы высказывая: "как вот рассудить?.." И рассудил: — Оно вот и рассказываю вам. А сам в сомнении остаюсь: поверится ли?.. А как таить. Умолча-нием веру рушить в себе и самому галдежу поддаться. И то сказать — истинное, оно, не в толпе людсќкой, не ей видится, и не ей сотворяется, а разумом личности человеќческой и уверованием в свое дейсто. Оно тебе, Данилыч, это уверование и изошло. А мне велено тебе о том поведать. Вот и говорю во исполнение явленного. Коли избранный от мира блага не свершит, то и званным на благо света не узрить.

Старик Соколов Яков Филиппович склонил голову в поклоне кому-то невидимому остальным. Впустил руки на колени. Борода его легла на грудь снежным настом. Все мол-чали, завороженные его таким пророчеќским видением, нашедшим на него в ночи.

Анна Савельевна, Дмитрий Данилович и сам Старик Соколов Яков Фиќлиппович сидели в дедушкиных креслах за круглым столом. Светлана с Иваном расположились на диване, стоявшем у бокового окна. На столе, как бы единя землю и небо, стояли синяя ва-за с поздними полевыми цветами, собранными Светланой. От цветов веяло печалью ухо-дящего лета и тихой радостью покоя. Тишину выжидания только и мог бы сейчас нару-шить дедушка Данило. Но он немо глядел с портрета в согласии во всем с Коммунистом во Христе. Могли бы слово свое высказать Светлана и Иван, но это значило бы невольно и неосознанно усумниться в вере, которую оставил дому Дедушка Данила и утверждал Ста-рик Соколов Яков Филиппович. И они молчали. Мир только еще открывался им своей не-постижимостью тайн и тем будоражил сознание.