Тягу к технике в Иване зародил тоже дедушка. Приучал чувствовать ее

через свои руки. Мальчишкой Иван дивился, как ловко дедушка в своей мастерской стро-гал, пилил, сверлил. Инструмент сам ходил в его руќках. Дедушка учил внука не просто делать какую-нибудь штуковину — ящичек, скворешницу, пенал себе, а разуметь, почему так делается и этим инструментом, а не другим. И потому в рубанке, коловороте, перке Ивану виделось уже что-то особенное, чудесное. Секреты всякого мастерства дедушка объяснял так: "Душа зовет, голова думает, а руки делают. И надо, чтобы руки научились слушать голову, а голова знала, что любо сердцу и душе. И учила твои руки". Это она, голова-то, обязана знать, объяснял дедушка, иначе сраму не оберешься, без души сварга-нишь, что ни тебе, ни другим никогда не понадобится. Когда с дедушкой пахали, Иван безотрывно смотрел, как пашня бурлит под отвалами плуга, кипит под бороной. Тогдаш-ние уроки, загадки жизни, навеянные вроде бы случайными высказами дедушки, теперь и разгадывались… Иван заставал в поле тракториста, копошившегося в моторе трактора. Парень раздражался, сердился, будто на норовисќтого ишака, застывшего на месте. На гла-зах незадачливого ораля Иван устранял неисправности. Хотелось и показать как он, инже-нер, разбиќрается в технике. Садился в кабину, брался за рычаги. Парень дивился, каким вдруг послушным стал его трактор. Был смущен, бубнил: "Лешой его знает, я то же самое делал".

Дедушкина опыт-наука оказалась куда для дела полезней институтской образова-тельности. Чуму многие учат — может любой перенять. А земля, она всегда ждет своего чудодейца. Это врожденное, от роду тебе данное, и есть ты вам — неповторимый. Настоя-щее — неповторимо, как и сам человек.

3

Иван со Светланой, рассуждая о человеке, задумывались о его назнаќчении в этом земном мире. Для чего-то вот он сотворен таким непохоќжим ни на что другое и ни на кого на земле. Горд вот он, самолюбив и заносчив — гомо сапиенс. И в то же время наивен до святости, и греховен до неразумия, податлив и доверчив. Таких принято называть "про-стым" человеком. Но все они — и "простые", и "непростые", так или иначе, понуждены из-ворачиваться, ловчить, зависеть друг от друга. И вмеќсте с тем как бы прятаться и от самой жизни, и от себя, и друг от друга, не осознавая, что хитрят-то во вред себе, как олукавлен-ные. Ходят под своим демиургыном как под черным ангелом, искушаемые. И утешаются присловием: "Живи как живется, делай, что придется и бери, что берется, а дела нет — так и не дело ладно". Дело-то само и верно, если тебе не известно для чего оно, то самому-то тебе оно уже побоку.

Борение с равнодушием к делу начинается со смелости уважать прямое слово, ска-занное без лукавства. Речено ведь — в начале было Слово, и Слово было Бог, и Слово было от бога. Значит Слово праведное и Бог — равноедины. А тут выходит, что желающий жить по нынешней правде — кривит слоќвом как бы во спасение свое. И потому в невольном гре-хе, окаянен. И через это свое согрешение — поступается верой… Но неверие — это тоже ве-ра. Только она понуждает тебя к неправедности, и ты выхваляешься уже своей греховно-стью. Такие думы в осмыслении своей крестьянской жизни сквозили в высказах стариков. Иван эти высказы впитывал с малолетства и так складывалось свое разумение о жизни. Все сводилось как бы к простому: пахарь должен знать и чувствовать, как ему ублажить свою ниву. Мало знающий не должен гнушаться совета более знающего. Свое знание то-же не таить — всякое знание от Творца. Оно как бы и не твое. Но только вольный духом не устает выпытывать других о деле ему дарованном. И такому думается, что мало знает от жажды знать больше. Но как к этому придти без уверования в праведность своего дела. А вот уверования свои как бы велено ныне тебе скрывать, а пытливость не выказывать. И мнением своим пренебрегать с легкостью.

Иван как-то подъехал к Косте Кринову, пахавшему поле за Есиповым, отведенном звену Тарапуни. "Не пойму вот, капризничает что-то", — сказал Костя о тракторе. Прошли гон. Иван подсказал в чем неисправќ ность… По морозцу возили торф к ферме. Костя при-слушался к трактору Симки Погостина. Сказал о неисправности в моторе. Симка отмахќнулся. Костя рассмеялся, сказал: "Такое усек в моем тракторе Иван Дмитрич. Вон он на площадке, спроси сам. Симка погордился спросить: "И так сойдет".

Иван уже не выпытывал себя, отчего это у тех же механизаторов "не желание" больше знать о своей земле и лучше на ней работать. Ответ опять же был как бы подска-зан тогдашними моховскими стариками в раз говорах с дедушкой Данилом. Все мы, так или иначе, участвуем в однодневной "помощи" осиротевшему или немощному. А кому — и сами не знаем. И где он — тоже не ведаем. Земля, на которой мы живем, сама стала сирот-ской, а мы на ней заленились как зимогоры. И как тут быть родќным сироте?.. У самых жа-лостливых и совестливых и то отношение к си роте только как к своему, а не как к кровно родному. От привлеченќ ной к "помощи" колхозника непререкаемо требуется одно: посе-ять поле, затем убрать его и выполнить "первую заповедь". Чего бы крестьянину о таком говорить, и тем более требовать. Он ведь один на один с Божьей землей и творит Божье дело — добывает для обремененќного люда хлеб насущный.

У Ивана и Светланы в раздумьях о колхозной жизни как-то само собой складыва-лось убеждение, что колхознокрестьянский люд, праведный отроду, подпал в своей сми-ренности под иго сил вселенского зла. И эти силы стараются разрушить его праведность и извести на Святой Руси саму живую плоть крестьянина. Но вот одолеть вконец устои му-жицкой Руси не могут. Сила добра в ней сильнее коварства. И как они не пытаются делить и дробить живой люд, все равно действуют только две силы — Добро и зло, Истина и лу-кавство, Творец Созидатель и дьявол рушитель. И кто из людей кому и кому служит-следует — видится токо в деле его. Добра без зла, и зла без Добра в человеке не сыщешь.

Но тем, кто поддается искушению спастись от зла злом же — уготоќвано оставаться во зле… Претерпение зла — участь всех праведников. Безгрешный Христос погиб в муках. И апостолов Христовых та же учеќсть постигла… Но где всему-то люду избавиться от ока-янства. Вот и оберегаются от зла грехом, чтобы выжить. И тут же каются во прощение. Такие мысли навеяны Ивану и Светлане самой жизнью мытарной. И спрашивалось: что и кто стоит за Добром, и кто за злом, какие потусторонние силы?.. Они есть… Размышления о них и подводили к тем необъяснимым явлениям, что произошли на Татаровом бугре. И в этом уже виделось какое-то предвестие перемен… Зло часто меняет свой нрав. Устав от своих злодеяний, оно нередко делает вид, что уступает добру. И глядит со сладострастием как будет пользоваться его "милостью"… Трудно человекам не поддаться лукавству зла, отсќтать от своей непримиримой борьбы друг с другом незнамо за что и зачем. Все ведь трудом достигается. Значит и надо всем и каждому одно — вольно и в правде трудиться.

Светлана как-то непринужденно и естественно, будто воскрешая даќвно забытое, впитывала в себя то, что свято береглось в мужицком коринском доме. Понятие их о жиз-ни, и сам их семейный быт, все быќло слито в них с природой — с нивой полевой, лесом, с небом над ними. И слова и говор самих Кориных Светлане не казались чисто деќревенскими. Все было для нее своим, и в то же время всечеловеческим. Нравственно-православно праведным, непреходящим. В самом доме Кориных больше всего берегся по-кой — самое действенное средство одолеќния всех житейских невзгод. Светлана и сжива-лась с этим покоем, кой вместе с тем как бы крылся в неуступлении злу, но опять же в тихости. И ей открывался исток Добра и благодати в этой жизни греха и полуправды.