И о Татаровом бугре сказал, что до нашествия татарове был там скит отшельника. Поганые его порушили, а скитника изгнали. С тех пор черный дух там томится и все наше зло для нас же и оберегает. Доколе место то не очиститься праведным трудом, заклятье не снимется. Велел об этом открыться тому, в ком вера сбережется, и ждать, пока видением время для дела не окажется… Вот оно и подходит такое время. Тебя и озарило духом — бу-гор срыть. А мне ныне предсказание о том явлено… Стоим мы с Игнатьичем на берегу Шелекши возле его дубков, а на Татаров бугор затылоглазник вышел. Развел руки в сто-роны и сказал нам одно слово: "гряду"… Я и пробудился от этого слова. Будто и не во сне все было…
Яков Филиппович отнял руки от стола, скрестил их на груди, склонил голову. Пат-риаршая борода его легла на руки, означив как бы крест сбережения. Побыв в таком мо-литвенном действе, изрек то, что как в эту минуту подсказалось ему:
— Вот и дано нам, Данилыч, ожидать знака, когда злой дух готов будет покинуть свое кубло. Его подаст нам пришелец. А нам мыслью надо готовиться к своему слову… — Помолчал и досказал; — Чтобы оно к делу шло. Легкости-то и не будет. Черная сила дав-ней властью над нами стоит. Терпением в труде коли и можно побороть ее… А начни и худое бунтом и гневом корежить — вся ее нечистота на тебя же разом и падет.
Дмитрий Данилович не знал, что ответить. Они так посидели, глядя в сгустившиеся за окном сумерки. До этого вот разговора со Стариком Соколовым верилось и не верилось в то, что говорилось о Татаровом бугре. Хотя черную птицу и он, и многие не раз видели. Она то пропадала, то опять появлялась. На бугор они, мальчишками, бывало, ходили ком-паниями, чтобы не так страшно было. Ловили в Лягушечьем озерце карасей. На костре, под соснами, варили раков, наловленных в Гороховке и на Шелекше. Сыновья мельников Ворониных брали из гнезд на соснах бугра воронят и выкармливали их на мельнице для оберега от всяких бед… И вот от слов Старика Соколова все перевернулось в сознании Дмитрия Даниловича. Увиделся другой, не всегдашний их бугор, где кого-то пугает, а ме-сто обиталища темных сил, которые несли им беды. В эти его раздумья влился голос Ста-рика Соколова:
— Напоследок, перед тем как отпустить, затылоглазник положил мне руку на плечо и досказал наказом, что бы я сходил на Татаров бугор в полнолуние, на второй наделе, как вернусь домой. И велел не выходить из коммунистов. Посмотрел на меня и сказал: "Ты, Яша, в своей прежней жизни и был тем отшельником, что обитал в ските на бугре… А тот, кому будет дано порушить бугор, был воителем мирским. Он и сразил тогда черного ведуна. Дух этого ведуна и будет этим же воителем в новой своей жизни из томления вы-пущен"… С тем затылоглазник и проводил меня, вымолвив: "с Богом"… Вот до сих пор и гадаю, кто такой этот затылоглазник. Вроде бы большевик, а творил "с Богом". Сам он вскоре умер. Хоронить его из Москвы приезжали. Как же — с самим Лениным знался… Комиссар мой посчитал, что затылоглазника темные силы одолели, с которыми он борол-ся. К вере православной он принадлежал и стоял за правду. И верно, после его смерти в городе настали беды. Тут комиссар мне и говорит: "Тебе, Яша, домой пора ехать, пропа-дешь ты у нас…" И от батюшки весть пришла, что братовья зовут к себе в Сибирь. Меня и отпустили из отряда как бы по болезни. Так-то и нельзя было. Вот как оно все вышло…
Яков Филиппович смолк. Белая борода его качнулась над столом. Он встал и ска-зал:
— Мы коли с тобой, Данилыч, и должны будем по теплу сходить на сам Татаров бу-гор. Там и договорим. А договорить оно надо, и духу четного ведуна показаться. Воите-лем-то мирским, который его сразил, ты и был. Он и узнает нас — во мне отшельника ски-та, а в тебе воителя.
3
После Пасхи настали теплые дни. В Фомине воскресение Яков Филиппович зашел к Дмитрию Даниловичу, и они отправились по Шелекше на комяге к плесу под Черемухо-вой кручей. Вышли на берег к дубкам Нижнего поля, которое моховцы по-прежнему на-зывали Даниловым. Яков Филиппович сказал о дубках:
— Игнатьич тут их посадил в обережение этого поля. Дуб, он дерево Господне. Как вот при недобром человеке мыслью выставляется пред ним зеркало, чтобы от слов его лу-кавых оградиться, так и дубки дедушки не дают расплываться черным силам. Дедушка то сам без опаски выгребал ил из озеца на свою полоску. Доброе дело с молитвой и верой ладил. Зло и отступало от него. И других тем от бед оберегал.
От дубков по дорожке, начинавшей зеленеть по бокам, прошли вверх к Татарову бугру. Сели под древней сосной лицом к Лягушечьему озерцу. Из логовины справа от озерца, с шумом взлетела черная птица. Вершины кустарника закачались, словно от ветра. Птица низко пролетела над озерцом, как бы грозя. В середине его булькнуло, будто кто на дне выдохнул. Всполошились лягушки, вылезшие на берег к теплу. Каркнули вороны на соснах… Яков Филиппович и Дмитрий Данилович молча взирали на все происходившее, следуя примете не отзываться на искушения лукавого. Посидели в наставшей тишине, глядя, как на глади озерца утихают водные круги. В вершинах сосен тоже все угомони-лось. И только тут Старик Соколов тихо, больше себе сказал:
— Приход-то наш дух, заневоленный тут, и учуял…
Спокойно, в молчании посидели, как бы давая духу время привыкнуть к их появле-нию. И, выждав нужное время, Яков Филиппович вслух подумал, кивнув головой:
— Чернота и темнота наша — везде она одинакова, что тайная, что явная. Тут вот тайная. Мы притихли, и она затаилась. И явные так же. Коли мы им покорны, то они как бы нас милуют. А нет, дак каркают по-вороньи, а то и клевать примутся. Напасть-то к нам с грехами нашими приходит. По всей земле от своих Татаровых буграх она и разгнезди-лась. А коли вот очистишь землю от нее, то и сам очистишься.
И как бы давая Дмитрию Даниловичу очувствовать свой думный высказ, Яков Фи-липпович поглядел на корявые корни сосны, под которой они сидели. Затих. Они-то, кор-ни, знают — что в той земле, в которую они впились. Знают и о тайне, какую им, пришед-шим сюда, надо разузнать. Сосны что-то Старику Соколову тут же навеяли. Но как об этом другому узнать. Знаменья сосен нельзя передать словами. Такое лишь очувствуется. Дмитрии Данилович и очуял отклик сосен на взыв Старика Соколова. По его телу прошло легкое колотье и дрожь, будто от озноба. Этим подан был и знак остережения, и ободре-ния. Озерцо тоже взволновалось, колыхнулось в нем вода, зашевелилась сухая осока у бе-рега. И отраженный в воде бугор с соснами заходил, словно его потрясли. Булькнули ля-гушки, спрыгнув с берега.
— Чуют вот, Божьи твари, — сказал Яков Филиппович о лягушках. — Все тут воли просит, устало от ига. И мы сами сотрясаемся, будто видения в воде. Иго-то над нами сродни той темени, что тут таится. Ею мы и управляемся. Грязное чистого боится, как и темень небесного света.
Старик Соколов, шевеля губами, сотворил молитву, перекрестился, сказав вслух: "Да помилуй Бог". Притих, огладив бороду, словно бы омыв лицо ладонями. А вот Дмит-рий Данилович не решился на молитву вслух, что-то помешало ему и перекреститься, хо-тя желание такое и испытал… А чего бы в воле-то не быть, кого тут-то стеречься. На памя-ти его отец Матвей освещал поля, вся деревня от мала до велика шла за хоругвями и каж-дый крестился. Нельзя было не перекреститься, заметят старшие и осудят. Коммунист во Христе одолел искушение лукавого, а он вот еще не мог, время его не подошло. Он не знал как тут отнестись к Старику Соколову, который не иначе как верой своей сам оберег-ся от гибели и оберег в лютые годы многих. "Христом, нашим Господом, ты, Филиппыч храним", — сказала о нем Марфа Ручейная, сама претерпевшая всякие мучения… Нахлыну-ли разом разговоры Якова Филипповича с отцом Дмитрия Даниловича, вернувшимся с принудиловки: "Как никак, а ты, Игнатьич, в самое-то срамное время страшного худа из-жил. Мы с тобой вот оставлены на своей земле, как Ной в ковчеге, чтобы жизнь рода сво-его длить. Выжить-то сулено не строптивостью, а тихостью труда в правде и терпении". И Старик Соколов, будто в продолжении раздумий Дмитрия Даниловича о тех разговорах своих с отцом и Марфой Ручейной, поведал то, что держал в себе:
