Сужденное мирской волей дело.

1

Мелиораторы выделили мощный экскаватор, чтобы прорыть в логовине канаву и выпустить воду из Лягушечьего озерца. Дмитрий Данилович заторопился. Надо вы-брать из низины весь перегной и торф. Николай Петрович настаивал, "пока горячо" взяться сразу за Татаров бугор, свалить его в озерцо, к чему канитель разводить, лишнюю работу затевать. Сосны спилить "дружбой", разделать на кряжи, остальное на дрова.

Дмитрия Даниловича это удивило: торф берем за тридцать верст, возим и не роп-щем — есть указание, а тут он под носом, прямо на поле — и лишняя работа. Сколько в озерце лягушек, комаров осело. Неоценимое удобрение, природой данное, сдобри пашню им — и шестисот пудовые урожаи собирай. И эта вот тайна Лягушечьего озерца, которую надо разгадать, что там, на дне его. А пока все следует держать в себе, и дело доброе как бы негласно сделать.

Свою тревогу Дмитрий Данилович высказал Ивану.

— А они, как один, — завалить и все недолга. Как вот им сказать, что там, на дне озерца, разгадка. Сослался я на Сухова, он тогда поддержал меня, советовал выбрать "са-пропель". Слово чудное вроде и помогло… А у Нестерова, "Первого", и у Горяшина — свое на уме, поставить галочку: исполнено…

За два дня мощным бульдозером Дмитрий Данилович выгреб из логовины тор-фяной перегной. На Нижнем поле вырос большой вал черной земли. Экскаваторщик ме-лиораторов прокопал канаву. Ребятишки неделю вылавливали на дне Лягушечьего озерца карасей, не успевших уплыть.

Первым пришел взглянуть на опустевшее озерцо Старик Соколов. Постоял на бугре везде сосен, обошел канаву в логовине. Вглядывался тихо, как бы прислушиваясь ко всему вокруг. Сказал Дмитрию Даниловичу, чтобы он сам очищал дно озерца с благостью в сердце. И предостерег его напутственно:

— Говорить-то, что нам тут увиделось, и не ладно. Тайна тайной и должна оставать-ся. От глаза сокрытое, все равно рядом с нами пребывает. Все по установлению единому, оно, благое, и возымет верх.

Пришли взглянуть на опростанное озерцо и Марфа Ручейная с дьяком Акиндием. Но тоже ничего не обычного не приметили. Серый ил на дне, оголенная осока по берегу. Марфе показалось вроде как выпучивание и вздрагивание ила посередине. И Акиндий это заметил. Творя молитву, перекрестясь, побрызгал святой водой, которую взяли с собой в бутылочке. Сказали Дмитрию Даниловичу и указали на то место, где приметили возды-хание.

— Затаенное тут будет еще нам выказываться, — сказала Марфа Ручейная Дмитрию Даниловичу, — и надо от него верой очиститься, грех свой искупить.

Художник, Андрей Семенович, приходил на бугор то утром, то вечером. Обезво-женное озерцо срисовывал при разном свете. Сосны на его рисунках глядели тревожно на разрытую вокруг землю. Нижнее поле тоже чего-то остерегалось. Все ежечасно меняло свой лик, как чувственное, и удивляло художника. И неодолимо тянуло на бугор, за-ставляло

разглядывать его с разных сторон. Старик Соколов с Дмитрием Даниловичем в полу-словах поведали ему о своих зимних видениях на нем. И в воображении художника зри-мо возникал образ затылоглазника — большевистского правителя, и золотоордынского ведуна, сгинувшего тут от руки воителя, его вот, Дмитрия Даниловича, в своей прошлой жизни. И все это сливалось воедино в каком-то сплетении призрачных представлений. И они как бы сами собой ложились на полотно. И тут же лики нынешних демиургенов, как тленной темной силы, ввергнувшей православную Русь в кровавый демонизм… "Все мы в "измах", — навеивались раздумья, — как в колючем огорожении, и каждый в цепях".

Погода держалась солнечная, августовская. Быстро сжали рожь, убрали ячмень. Дозревала пшеница, белели овсы, бурел лен. А по ручьям, по берегу Шелекши и Горохов-ки еще звенели косы. Запасались сеном, кому казалось, что мало накосили, и просто коси-ли от боли душевной, видя, сколько травы пропадает. Благо настали послабления и не больно притесняли самостийных косарей. Вытеребили лен на Нижнем поле, и Дмитрий Данилович, улучив время, решил выгрести ил, "сапропель", со дна Лягушечьего озерца. А там взяться и за сам бугор.

Вековых сосен на бугре, с вороньими гнездами на них, было и жалковато. Рушился привычный моховский мир. Молчаливым укором глядели на пахаря эти сосны с выси. Стволы их — впору троим обхватить. Исстари так и говорилось о заветном дереве, во сколько оно обхватов.

Художник, Андрей Семенович, выписал портрет каждой сосны, как живых су-ществ во своем характере. Птичьи гнезда на них чернели, словно шапки лесовиков. Особо была выписана кора стволов. На них выделялись загадочные знаки, будто неразгаданные древние письмена. Дмитрий Данилович, не замечавший этих знаков на самих соснах, вглядевшись в рисунки, пошел отнароку на бугор к самим соснам. Но и тут не сразу эти письмена узнал. Они как бы не хотели открываться. Художник объяснил, что сила, сокры-тая в бугре, откладывается метинами на всем вокруг. Это — рок. Он в нас, а вернее от нас, людей, исходит. Нам его и изживать.

— Я вот и подошел, — признался он Дмитрию Даниловичу, — к такому открытию. И хожу на бугор покаянно по зову души, как в храм на заупокойную молитву по усопшим родичам.

Однажды поздним вечером, возвращаясь с Татарва бугра, художник завернул пря-мо к Кориным, сказал Дмитрию Даниловичу:

— Вот что пришло мне в голову, Данилыч… Вырезать на кряжах сосен лики нашего люда. Кого сам помню, о ком слышал. Погибших и в эту войну, и в гражданскую. Мы, нынешние, в чем-то главном и походим на самих прежних. Будет память и о воителях с татарове… А на самом верху — главные демиургены, иго нашего времени. Все ведь, что вершилось, и через наше Мохово прошло. Большое в малом и отразилось, как океан в кап-ле… В грозу где-то гром грянет, а молнии сверкают над всем небом… А сами сосны, сере-дина их, таит то время, таких вот нас создавшее. А их кора — морщины нашего страдания.

Андрей Семенович пошел к леснику Колосову выпрашивать сосны, был строгий запрет на самовольную рубку деревьев. Дров без разрешения к дому не подвези. Худож-ник и хотел закон соблюсти. Дмитрий Данилович предостерег, чувствуя, что дело может обернуться неладом. Всякое выпрашивание, особенно у мелких сошек, тебя унижает, а служак развращает. И верно. Колосов, выслушав такую необычную просьбу, задумался. Если без разрешения, без спросу, забрал бы кто эти сосны — бери, и он бы "не увидел". Сколько вывороченных строевых лесин свалено мелиораторами на опушках леса. Кто по-проворней, да посмелей и забирает. А тут разрешения испрашивают. Уже ответствен-ность. В случае чего не скажешь, что не доглядел. Да и ни кто-нибудь просит, не свой брат колхозник. Сразу огласка, разговоров не миновать. Поехал в район выписывать кви-танцию. В конторе межколхозлеса объяснил, для какой надобности и кому сосны. Для пущей важности художника назвал знаменитым. Этим еще больше и насторожил писа-рей. Сосны, значит, необычные, рассудили в конторе. Разрешить просто так — себе на шею. Мало ли что?.. А не разрешить — тоже ведь не старухе какой отказать, чтобы та вдругорядь пожаловала с поллитровкой. Доложили высшему начальству. И оно сыскало предлог для запрета: "Старые сосны, семянники губятся". Колосов упрашивать — в Устье у них целая роща сосен с шишками. Но взыграл принцип должностного лица, демиургена: уступить — изменить свое решение, авторитет и уважение к себе потерять. Можно бы, конечно, через того же колхозного лесника "договориться", но ведь не свой брат, не колхозник, к самому вхож, к "Первому".

Колосов вернулся ни с чем. Сказал, что намекнули обратиться к "Первому". Дмит-рий Данилович огорчился, попенял художнику:

— Говорил ведь… Приволок бы я эти сосны к дому молчком. Кто бы опосля что ска-зал. Отобрать их, опять же, понадобилось бы решение. Так бы и заволокитилось без хло-пот. Запрещают-то запросто, а сделать плевое дело, так это по большому решению.