От "Первого" он ушел не то чтобы в недоумении, а с осудетельной и усмешливой над ним мыслью: "Неужто не понимает, что такая его игра у всех на виду. Понимает, но вот не может по-другому". Но тут же возникло и другое осознанное убеждение, и совсем уже не насмешливое, а скорее опасливое: "В том-то и беда великая, что все, и такие как он, и высшие рангом, не в силах остановиться. Тут надо самим меќняться. А это им уже и не под силу. Легче вот так ладить с простым людом. И этим лаженьем приручать к себе молодых специалистов. Горяшина вот приручили, а был ведь не плохим зоотехником… Но как не насилуй сеятеля по природе, не понуждай его к отвычке от земли — земля все равно его залюбует. Иван, как сеятель и жнец, ощущал свое полное превосходство над "Пер-вым": сеятель вечен, а все "Первые" временны. Он-то вот залюбован своей отцей землей, а чем залюбованы демиургыны?.. Понужденному наемнику земля не поддастся, она ему в тягость. В поругании и насилии над природой, в действах не по-Боќжьему промыслу, не жди от кормилицы добрых даров. Это тоже к Ивану пришло от дедушки Данила. А деми-ургызм, отторгающий сеятеля от его нивы — изживется. Обессилев как недокормленная кляча, упадет на колени и хезнет. И земля, кормящая люд, взовет к себе тех пахарей, кото-рые оберегли в себе дар быть ими.
4
Раздумьями своими Иван делился со Светланой. Отца старался не бередить. Пус-кай с верой в себя устраивает свое новое поле. Надо тоќропиться, пока не надумались но-вые помехи. А то подзудит какого-нибудь затылоглазника обратить внимание самого "Первого", что мелиоќративная техника используется не по назначению. И отцово поле прогуляет лишний год, а то и больше. Ответ тут держать председателю и главному инже-неру с агрономом. С мелиораторов спросят не о поле, а о том, убрали или не убрали свою технику с Татарова бугра. Миром вот и правит нрав затылоглаников, угождающих деми-ургынам.
Светлана улавливала в суждениях Ивана боль неусыпную за всех пахарей, ставших смиренными под зорким оком демиургынизма. Слово "демиургыны" как-то больно уж легко вошло в молву. А вот слово "хозяин" повторялось лишь всуе. И даже с издевочкой: "нашелся хозяин". Принимать его всерьез было и не безопасно. Можно ли сказать, что тот же тракторист-пахарь хозяин поля?.. Только разве с усмешечкой. А вот "Первого" без шуток называли хозяином целого района. И еще о нем говорилось "Сам". Значит единст-венный и непременный, как в домострое, властитель над всеми чадами Божьими. Есть ка-кой-то в этих прозваниях бытовой смысл, но с особым привкусом. Прежнего толкования вроде и нет — не помещик же он, владелец земли. Он, как по сказке, — темный властитель дебрей, враждебных человеку… Но через него не перескочишь. Один уйдет — другой при-дет, а ты при всех их — новый крепостной. Вот и паспорт тебе решили выдать, позвоќлили из тьмы к свету выбираться. И это потому, что те же паспорта, теми, кто половчей, у са-мих же демиургынов и приобретались. Кому-то и пришла в голову здравая мысль отме-нить беспаспортную систему… Но все же Светлана больше задумывалась над тем, что значит понятие слова "хозяин". По сути это и есть отношение работающего к земле, на которой он живет. Осознание себя подлинным и гоќрдым кормильцем люда. Им может быть человек только высокого нрава. Без такого хозяйского отношения к земледельческо-му делу — разрушаќется единоцельность пахаря и его нивы. Ныне они, живые, отчуждены друг от друга. У того же механизатора не возрождается любовь не ко своей земле, а у земли — готовность потрафить такому механизатору. А это значит, что нет на земле кре-стьянина, он всего лишь исполниќтель задания. И к какому вот классу его отнести. Выхо-дит, что и нет классов как таковых. Есть раб-очии и вот демиургыны. И борьба за уничто-жение класса классом как бы уже и закончилась. Происходят всего лишь и всячески со-вершенствуются тихие драчки демиургынов с простым работным людом. И все это — об-ласть социальной психологии. И тут прямая связь с педагогикой. А это уже ее, Светланы, сельской учительницы, напрямую касается… Вот модно стала говорить о цивилизованных кооператорах. Но где им, таким кооператорам, вызревать, в каќком инкубаторе? Личность воспитывается в школе, а больше в семье. Только "своя земля", труд непринужденный на ней, способны цивилизоќвать нынешнего механизатора — сельхозработника, как вот сами себя они называют. Но как ты об этом школьникам скажешь, когда у них на уме одно — как из колхоза убежать.
В размышлениях своих Светлана, само собой, влеклась к литературе, к произведе-ниям писателей, называемых деревеньщиками. Демиургыны их писания недолюбливают, а то и просто отвергают… Взять вот воќлогодского Ивана Африкановича… Он еще держит-ся крестьянских нраќвов, вроде бы и при земле, но уже как бы не земледелец. Труженик безответный, без осознания своей цели и долга. Безволен, придавлен, как цепью к столбу прикован. В вечной нужде и голоде. И детям его уготована та же судьба. Или тут гнить-прозябать, или в город податься и там скитаться. При обработке своего клочка земли де-ревянным сучком тот же Иван Африканыч жил бы, пожалуй, не хуже теперешнего, А ны-не он погибающий мужик с печально доброй душой. А ведь многое умеет делать, и делал бы в своем хозяйстве по-своему: "но пошто вот делать-то", как бы слышатся роковые сло-ва от него. И дети его навыков уже не переймут, и ничего своего уметь не будут. Слабые силы праведника еще толкают Ивана Африканыча к саќмозащитному протесту. Но это ско-рее отчаянная жалоба на свою долю, как скулеж пса, чтобы получить кость. Но ему ничего не дают и — гибни.
Ивана Африканыча как бы сменяет пекашинский Михаил Пряснин. С хоќрошими мускулами, унаследованными от отца. Со своими деловыми ухваќтками. Напористый, со-временный и в то же время с наивной мужицкой хитринкой "приспособленца". Усек вот, убедился, что в этой бесприќютной жизни надо "вертеться", все "вырывать" и ко всему приноравлиќваться. Но и совесть в нем не истлела еще вконец. И вот он, совестќливый, от-теснен на обочину колхозной жизни. Мужицкое не помогло. Куда ему против прыти но-воявленных затылоглазников без коня железного. Время уже и от него укатило… Но о до-ме-то своќем он все же не забыл, ладно его устроил. И дети его куда проворней ребятишек Ивана Африканыча. Нащупали лазейку в сытую жизнь, в город подались, в саму Москву, и там стали не последними. Значит сложивќшаяся деревенская жизнь губит таланты.
А кто на смену Михаилу Пряснину?.. Разные. И Тарапуня вот, и Симка Погостин… Теперь уже, по божьей воле, с паспортом в кармане, с профсоюзным билетиком как про-пуском в пролетариат, главный класс. Способные и на кураж, и на открытый протест про-тив напора демиургызма. Одним словом, деревенские люмпены, которым нечего терять. И им что-то уже сулят, приманивают к земле, хозяевами вот называют. Но они, поднаучен-ные явью, распознают в этой приманке и лукавство. Словом "хозяин" их просто напросто хотят заворожить. А им уже каќжется — обзывают, насмехаются, что за хозяин без ничего. И по другому все это можно расценить, но кто вслух-то отважится. Новоявленных люм-пенов даже и побаиваются, управа на них и слабеет. Без зазќрения совести они могут за-просто хапнуть из общественного то, что плохо лежит. Городские называют своих заво-дских воришек несунами. Не пристало и колхозника называть вором. Он просто по пути что-то прихватывают. Тарапуня посовестливее Симки Погостина. Но где для его совест-ливости жизненная опора. Разве что вот жена, Лена, внучка деќ да Галибихина, устыдит. Но все равно — жить совестливо как бы уже противоречит бытию колхозного люда: коли ничье, так чего беречь, для кого, для демиургынов?…. Они и сами непрочь. И тот же Та-рапуня как бы уже вынуждеж быть "как все" — один табак. Выскоки его с протестаќ ми не в счет. Это как сворот с разбитой дороги в объезд ухабин. Но долго ли протянешь сторо-ной, коли кругом ухабины.
Ивану Африканычу не проходило в голову говорить о своем поле как о беспри-зорной земле, жалеть ее. Об этом он не мог помыслить: как велят, так и живут все, и ты живи. При всяких бедах его место тут, на земле, где родился и рое. Это Михаил Пряснин мог поднять вопль, когда блуд безликости стал терзать его землю невыносимой болью, коя и ему передалась. "А в Тарапуне порой уже до ярости вспыхивает проќ тест против угнетения и земли, и самих пахарей. Но тут же и затихает. Где ему, "работнику", выдю-жить, коли у остальных "язык на замке". Даже вот и Горяшина не одолеть. Беспомощность и обездоленность и толкает от схваток с неправдой то к плутовству, то озорству, а порой и к бунту, чаще неосознанному. И все это как и оправдывается: "один табак".
