Город производил впечатление зоопарка, где на него, на власть, никто не обращал никакого внимания. Кривохижин поскуливал, Рахитов в открытую потешался, на любой вопрос пускался в пространные объяснения с кучей тошнотворных медицинских подробностей, так что Филинова выворачивало наизнанку. В "Фарте" он старался только спать. Спецмоновцы трахались как кролики и все время меняли баб. Кстати, на вид довольно добропорядочных и даже симпатичных женщин.

Ценой неимоверных усилий и только после того, как Александр Лазаревич обратился лично к Счастливчику, спецмоновцы перестали сексировать прямо у него под дверями.

Этаж, где остановился Филинов, был объявлен мертвой зоной, что не помешало бойцам с невинными лицами драть шлюх прямо у него под окнами.

Потом приехал Темнохуд. Это был номер. Впервые в профессиональной карьере ему стало жаль того, кого он должен был схомячить. Капитан порта произвел впечатление глубоко нездорового человека. Филинов потом поинтересовался у Рахитова, но тот божился, что рака у Иван Иваныча нет, и скорбит он по своей натуре. То есть скорбит он не по своей натуре, а по натуре своей глубоко скорбящий человек.

Филинов бы поверил докторишке, если бы сам не видел Темнохуда пару лет назад во время загула в Париже. Тогда парень не производил впечатление скорбного, а драл шлюх в одних пажиках и бегал голым на спор по улице.

Вспомнив про голых, Филинов почувствовал нечто вроде зубной боли. Ночью он проснулся от воя. Невероятно романтично слушать волчий вой ночью в незнакомом месте, практически в лесу. Смело открыв окно (4 этаж!), он дышал полной грудью и всматривался во вставшей опасной и даже враждебной чащу.

Ситуация превратилась в омерзительную, когда на свет выскочил абсолютно голый тип, синий и лысый. Задрав голову в сторону высунувшегося Александра Лазаревича, он издал такой противный надтреснутый звук, что Филинов явно почуял в ухе почти физический дискомфорт. Его охватило беспричинное беспокойство, и высота в 4 этажа уже не казалась такой непреодолимой для синего протухшего маугли.

Последней каплей стало неясное мельтешение в окружающих пансионат кустах, напоминающих кишение опарышей в перееханной автомобилем кошке. Филинов поспешно закрыл окно, и остаток ночи практически не спал. Ему хотелось укрыться с головой, и, скинув простынь, очутиться в Париже, подальше от этой земли, по сути его Родины, но сделавшейся вдруг такой непонятной и неудобоваримой.

Наутро он сказал о голых Счастливчику.

– Наверное, показалась, – беззаботно махнул он рукой. – Собак вокруг много, они на пляже ночуют. Может, какой псих к ним прибился. Даунтаун от нас в Москву перенесли. Так что вы бы не гуляли по ночам и окно лучше не открывали, продует.

Милейший человек этот Счастливчик. У Филинова возникла мысли сделать рокировку и поменять их местами с Ребрием, которого он считал тупой солдафонской скотиной.

Когда он хотел позвонить в Москву, у него обнаружились проблемы со связью.

Трубка все время играла монотонную музыку, будто там кого-то исподволь хоронили.

– Ваша телефонная компания разорилась, – пояснил Счастливчик.

– Что за ерунду вы несете? Это английский "Конвент Астрал"!

– Разорился, говорю я вам! – побожился Счастливчик. – А самый главный у них в окно выпрыгнул в Лондоне.

– Если вы о директоре, то он вообще китаец!

– Вот-вот. Много всего произошло. Мы провинция. Живем себе, в стороне от суеты.

Отдыхайте, ни о чем не беспокойтесь.

– Нет, уж. Мне пора в столицу. Дела государственные, знаете ли.

– Оставайтесь, мы организуем чудесную морскую прогулку, – физиономия Счастливчика погрязла в прилипчивом радушии.

– Нет, я уже решил! – хлопнул по столу Филинов. – Организуйте отлет и побыстрее.

– Как скажете, – покладисто согласился Счастливчик.

Филинову даже сделалось стыдно, что он так грубо с ним разговаривал. Парень был единственный приличный человек за все время, что он пребывал в Алге.

Счастливчик позвонил в аэропорт из холла пансионата. О чем-то переговорил, обеспокоился, лицо его сделалось виноватым.

– Черт!

– Что случилось? Что – нибудь с моим самолетом? Мне за него президент голову оторвет!

– С самолетом все нормально, – успокоил Счастливчик. – Экипаж заболел.

– Что весь?

– Оба пилота, штурман и стюарды.

– Не может быть! Грипп что ли?

– СПИД.

– Вы с ума сошли?

– Можете с Рахитовым поговорить. Они все оказались гомиками и перезаражали друг друга. Наши медики были вынуждены их подлечить.

– Как подлечить? Спид ведь не лечится! – опешил Филинов.

– СПИД нет, а гомосексуализм лечится посредством кастрации. Вот они вашим летчикам – вжик сделали! – выдал Счастливчик. – Они пока что не только летать, ходить не могут. Придется ждать, пока замену из столицы пришлют.

И Филинов остался.

Элитная квартира Кости Зубова все больше походила на зверинец. Она пропахла конским потом, а шлифованный паркет чудесно сохранял следы от когтей. Костя каждый раз с тяжелым сердцем возвращался сюда. У него было предчувствие, что его тут убьют.

Прыг-скок сидел на постели, на половине Инны и грустил.

– Она ушла в театр, а мне запретила, – пояснил он.

Только гамадрилов в театре не хватало, подумал Костя, а вслух выразил сомнение:

– Как же! В театр она пошла. В ночном баре тусуется. Там Маугли приехал, стриптизер из Москвы, билет по сто евро.

– А что такое стриптиз?

– Это когда мужики скидывают трусы и трясут ими над дамами, а дамы в это время кушают коктейль и визжат.

Прыг-скок оправдывая свое самоназвание, подскочил к Косте и уставил на него специально отращенный коготь на мизинце.

– Никогда не говори об этой женщине плохо!

Костя с опаской глянул на желтый, многослойный ноготь, застывший в непосредственной близости от глаз и согласился с ультиматумом, хотя его так и подмывало спросить: почему. В последнее время с ним происходили странные вещи.

Его охватывала то излишняя веселость, тогда он напропалую заигрывал с официантками в "Мадрасе", то он внезапно проваливался в пучину неестественно всеобъемлющей депрессии. В такие моменты он словно не жил. Единственно, что у него не случалось в последнее время, это спокойных умиротворенных минут.

Среднего не дано. Или веселье, обильно сдобренное вином и травкой, или безысходные дебри внутреннего самокопания.

– Где Сека? Ты узнал? – вернул его к действительности голос Прыг-скока.

Он стоял вплотную, изо рта его несло гнилью как из выгребной ямы. Как Инна с ним целуется?

Костя рассказал, что удалось узнать, а удалось немного. Про саму Секу ничего, но какие-то подростки, тоже по виду киллеры, потому что Костя едва не обверзался, когда они стали в баре умхальтерами всем грозить, так вот подростки-киллеры были.

Их провели к Шерхану, а потом увезли.

Рассказывая все это, Костя внезапно поймал себя на мерзком ощущении. Прыг-скок прижался к нему, и он почувствовал сквозь ткань брюк огромный напрягшийся член.

– Ты что делаешь? – возмущенно вскричал он. – Что ты об меня трешься?

Прыг-скок с невинным видом отлип от него.

– Тебе же нравится. Дома никого, никто не узнает. Тебе же всегда хотелось попробовать. В детстве, небось, лежал на столе перед зеркалом голым?

– Может, кто и лежал перед зеркалом голым, только не я, – горячился Костя. – Как такое могло тебе в голову прийти. Ты извращенец!

– Сколько было салаг? – рявкнул Прыг-скок ему в лицо, заставив вздрогнуть.

– Трое!

– В засаде тоже трое было! Куда их повезли?

– Не знаю!

– А кто знает?

– Дядя знает! – выпалил Костя и осекся. – Нет, дядю не надо трогать.

Прыг-скок провел когтем у него над бровью.

– Хороший мальчик. Вызванивай сюда дядю!

Когда Костя отрицательно мотнул головой, Прыг-скок помог ему и встряхнул так, что она у него едва не оторвалась. Черты лица Прыг-скока заострились, в них отчетливо проступило нечто звериное. Резко запахло мускусом.