– Нет, – тихо откликнулась она. – Нам этого не надо.

Город показался Рике великолепным, но ее поразила его вонь. Она не была к этому готова. Она ожидала, что в гавани и городе будет преобладать запах свежей рыбы, но по мере того как они поднимались по крутой улочке в путаницу переулков и проездов, ей в ноздри все сильнее ударял смрад от гниющих овощей, помоек и фекалий, сочившихся из трещин терракотовых труб, несущих отходы в море. На каждом шагу попадались дома, переполненные бедными людьми.

Они упорно двигались выше, и характер узких улиц постепенно менялся. Все меньше было помоек и отходов на дороге. Их встречал аромат пекущегося хлеба, каких-то незнакомых Рике пряностей и благовоний. Торговцы предлагали зеленые оливки и инжир, вдоль улиц стояли тележки с огромными арбузами и множеством разнообразных фруктов.

Бьорн остановился у прилавка и, поторговавшись с хозяином, купил каравай свежего сладкого хлеба. Он поделил его на равные части и раздал путешественникам. После привычной грубой пищи этот хлеб показался Рике даром богов.

Торговцы громко расхваливали свой товар на множестве языков: арабском, латинском, франкском, персидском, монгольском и, конечно, греческом. Внимание Рики привлекли колоритные черные африканские купцы, одетые в яркие разноцветные наряды. Она не могла оторвать от них взгляда, но продавцы и покупатели тоже с нескрываемым любопытством разглядывали их. Рядом с северянами местные жители выглядели просто карликами. Даже она на многих прохожих могла смотреть буквально сверху вниз.

– Как здесь много людей, – ахнула Рика, разглядывая окрестности.

– Около двухсот пятидесяти тысяч, – уточнил Орнольф. – И не менее пятидесяти тысяч приезжих из разных земель. Весь мир, дети мои, стремится в Миклагард.

Дядя Орнольф широко раскинул руки и глубоко вдохнул, с удовольствием впитывая ароматы рынка. Рика поняла, что если одна часть его души всегда тосковала по дикой красоте фьордов, то другая явно принадлежала этому городу, перекрестку многих дорог.

Рика решила, что скоро уже сможет отличать уроженцев этих мест от заезжих купцов. Греки носили «паллы». Кроме того, у большинства византийцев были аккуратно подстриженные бороды, хотя попадались и абсолютно гладкие лица. Не чисто выбритые, как у Бьорна, а безволосые и нежные, как у нее самой. И голоса у них были высокие, почти как у нее.

– Это евнухи, – объяснил Орнольф, заметив ее удивление. – Византийцы называют их «третьим полом». Оскопленные мужчины. – Он презрительно оттопырил губу. – Почти в каждом богатом доме их не меньше дюжины. Они занимаются обслуживанием, ведут хозяйство. Мы наверняка увидим таких и в доме Абдул-Азиза. У него они сторожат гарем. Понять не могу, как мужчина может позволить так себя искалечить.

– Не думаю, что они сами пошли на это, – заметил Торвальд.

– Вообще-то обычно решение принимают не эти несчастные, – признал Орнольф. – А их родители. Они кастрируют младшего сына, чтобы тот получил пост чиновника или стал слугой влиятельного семейства. Я раньше не рассказывал тебе об этом, Бьорн, но когда я привозил тебя сюда мальчишкой, мне сделали одно очень заманчивое предложение. Это был старый грек-придворный, который хотел купить тебя. Узнав, что ты второй сын в семье, он стал проявлять особую настойчивость. Бьорн мрачно сверкнул глазами.

– Он считал тебя очень хорошеньким мальчиком, – не скрывая ухмылку, заметил Орнольф. – Но я решил, что он заслуживает ножа под ребра, и не стал продавать ему тебя.

– Мудрое решение, дядя, – процедил Бьорн, ткнув Орнольфа в плечо кулаком. – Иначе и ты мог получить нож под ребра.

Орнольф одобрительно хлопнул племянника по плечу. Впрочем, шлепок был такой силы, что кого-нибудь менее крепкого мог сразу уложить наповал.

Они продолжили свой путь и миновали двухэтажный акведук, доставлявший воду с гор за городскими стенами. Широкие, вымощенные мрамором проезды вели к площадям – с колоннадами, вычурными садами и фонтанами. Несколько маленьких экипажей, громыхая, проехали мимо них по мостовой. Перезвон колоколов многочисленных церквей, отражаясь от стен дворцов и других величественных зданий, множился и набирал силу. Это был Миклагард… Константинополь… Столица империи… гулко бьющееся сердце христианского мира.

В живом воображении Рики даже Асгард не мог сравниться с великолепием и роскошью имперской части Города. Но несмотря на всю эту красоту, Рика ощущала холод предательства в самом воздухе, наполнявшем его. Она потрясла головой, пытаясь гнать от себя подобные мысли.

Дядя Орнольф привел их к новому постоялому двору Ксенона Теофилоса, чтобы отдохнуть и освежиться. Несколько позже, после полудня, они посетили Зеуксиппое – роскошные публичные бани, расположенные рядом с императорским дворцом.

– Нельзя же появиться у жениха запылившейся деревенской растрепкой, – сказал он Рике.

Так что она с замиранием сердца искупалась в благовонной воде, надела свои лучшие рубашку и тунику, которые были в ее приданом. Хельга долго хлопотала над ее волосами, которые все еще едва доходили до подбородка. Однако ей было наплевать, что об этом подумает ее будущий муж. Она только тревожилась лишь о том, как пережить эти последние моменты и не броситься на шею Бьорну, умоляя его увезти ее подальше.

Когда она вышла из купальни и увидела его, у нее чуть не подкосились колени. Он тоже вымылся и побрился, но при этом у него был какой-то загнанный взгляд. Она заставила себя отвести глаза в сторону. Он уже был навсегда в ее сердце: его рокочущий бас, твердые мускулы, запах его кожи, вкус его поцелуев… Стоило ей закрыть глаза, и тут же возникал его образ. Но смотреть на него ей было очень тяжело – она могла погубить все.

Орнольф повел их к дому араба. Бьорн и Йоранд шли по бокам от нее, Хельга и Торвальд замыкали шествие. Рика ощущала, насколько напряжен Бьорн, и каждой своей клеточкой чувствовала его муку – так же, как свою собственную.

Пока они шли по улицам, Рика ловила взгляды темноглазых женщин, беззастенчиво разглядывающих северян. Она заметила, что Бьорн не обращал на них никакого внимания. Он глядел прямо перед собой. Но Рика понимала, что в этом городе он один не останется. Со временем он кого-нибудь найдет и забудет ее. И от этих мыслей у нее все внутри переворачивалось.

Она снова искоса посмотрела на него. На его щеке дергался мускул. Она поняла, что он еле сдерживает ярость.

Ну почему он должен злиться на нее? Разве он не понимает, что она делает это и ради него? Она больше не сомневалась, что он убережет Кетила от опасности. Но если Бьорн помешает ее браку с арабом и соответственно союзу с Согне, то он станет клятвопреступником. Человеком, лишенным чести.

Он возражал, говорил, что это не имеет значения. Возможно, в какой-то мере он прав. Но рано или поздно это стало бы для него важным. Жизнь без чести – не жизнь. Они оба это знали. Он стал бы презирать ее за то, что она разрушила его судьбу. И его любовь превратилась бы в ненависть.

Она убеждала себя, что сможет прожить без него. Даже вынести брак с нелюбимым человеком. Но отвращения Бьорна ей не перенести.

Наконец они добрались до дома Абдул-Азиза, трехэтажного особняка, расположенного в стороне от главной дороги. К улице были обращены гладкие мраморные стены. Без окон. Рика смогла рассмотреть отсюда только высокую двустворчатую дверь. Несмотря на великолепие строительного материала, снаружи дом напоминал тюрьму. У Рики от страха дрогнуло сердце.

Орнольф громко постучал в дверь, и она широко распахнулась. На пороге стоял массивный евнух с голой грудью. Он узнал Орнольфа, и его круглое смуглое лицо расплылось в улыбке.

– Тысяча приветствий, северянин, – произнес он, кланяясь и широким жестом приглашая в дом. – Мой хозяин будет счастлив видеть вас.

Дядя Орнольф ответил таким же поклоном и улыбнулся.

– Много тебе долгих и хороших лет, Аль-Амин, – ответил он традиционным приветствием византийцев.

Рика знала, что от нее требуется шагнуть вперед, но ее ноги словно налились свинцом. Она будто приросла к земле. Если она войдет в этот дом, обратной дороги не будет.