– Попроси меня, Рика, – уговаривал он ее. – Освободи меня от обещания, попроси меня овладеть тобой. – Он опустился на нее всем телом, а губы его двинулись вверх, минуя железо ее ошейника, чтобы снова найти ее рот.

Внезапно в мозгу Рики вспыхнули слова: «Постельная рабыня, наложница!» Железный ошейник впился в кожу, обжигая болью. О чем она только думает? Бьорн сказал, что они равны, но это ложь. Никогда они не станут равными, пока это железо сковывает ее шею. Она не может отдаться ему добровольно… пока на ней этот ненавистный символ рабства.

Поспешно сжав ноги, она скрестила щиколотки и забилась под ним. Он наконец осознал, что она сопротивляется, и отпустил ее рот.

– Нет, – отпихнула она его, – я не стану просить! Я никогда не стану просить тебя ни о чем, Бьорн Черный.

Он потрясенно смотрел на нее сверху вниз, не веря тому, что слышит. Она его хотела. Он знал это наверняка!.. Но она не примет его, несмотря на то, что ее тело кричит от жажды соития! Он ошеломленно скатился с нее.

Она торопливо передвинулась к стене и сжалась в комок. Бьорн все еще мучительно хотел ее, его тело изнывало от желания. Его трясло, эта дрожь не даст ему уснуть. Возбуждение было настоящим… реальным. Неужели ей удалось так быстро справиться с желанием?

В мерцающем свете лампы он еще долго всматривался в нее. Значит, она по-прежнему его презирает.

– Ох, Рика, неужели ты никогда меня не простишь? – прошептал он и задул огонь.

Дерево просто не желало ему подчиняться. Бьорн полирован его песком весь день, но оно продолжало коробиться не в том направлении, когда он пытался примостить клинышек в крестовину.

– Нужно признать, что ты хороший капитан, – произнес Йоранд, – и можешь вырастить хороший урожай, и никого другого я не хотел бы видеть у себя за спиной в трудном бою, но строить корабли тебе не дано. – Йоранд усмехнулся, потому что сам довольно быстро становился отличным плотником. То, что Бьорн этим искусством не овладел, ничуть не умаляло его авторитет капитана в глазах молодого моряка. – Человек не может быть хорош во всем.

– А иногда он во всем нехорош, – мрачно отозвался Бьорн, провожая взглядом Рику, которая, широко и свободно шагая, возвращалась в большой дом.

Она принесла ему воды и сменила повязку на ране. Затем она поругала его, как трехлетнего малыша, за то, что он совсем не отдыхает. Но в ее заботе Бьорн не ощутил нежности, лишь раздражение, что он разбередил рану и замедляет выздоровление, в результате чего она должна делать лишнюю работу.

– Что ж, у всех нас есть какая-то сноровка к чему-то, – жизнерадостно продолжал Йоранд, трудясь над длинным куском дуба.

Сноровка? Может, именно это требовалось, чтобы заставить женщину полюбить мужчину? Бьорн обращался с ней пo-доброму. Он держал обещание не взять ее против воли, хотя одни боги знали, чего ему это стоило. Лежать рядом с ней в темноте, слушать ее легкие сладостные вздохи, дышать ее ароматом, прикасаться к ней. Невозможность обладать ею быстро становилась еженощной пыткой. Он ведь даже принял на себя рану, предназначенную судьбой ее брату. Каким еще способом он мог доказать ей свои чувства? Он сделал все, кроме того, чтобы объявить ей их открыто. Расстроенный Бьорн тяжело уселся на перевернутую бочку.

Неужели то, что он испытывал, было любовью? Он ощущал безнадежное жжение в груди, совсем не похожее на былые приступы вожделения, которые просто блекли в сравнении с тем, что он испытывал теперь. И даже больше, чем спать с Рикой – он жаждал владеть ее сердцем и разумом. Он хотел заполнить всю ее жизнь, все ее существо так, как она сделала это с ним. Да, он жаждал ее всю.

«Инн макти мурр» – эта мощная страсть! Конечно, Бьорн слыхал о таком. О безумии, которое способно поразить мужчину и превратить его в безвольное существо… И все из-за женщины. Но он никак не ожидал, что такое может случиться с ним.

Он наблюдал, как Торвальд, уважаемый человек и один из старейших друзей его покойного отца, остановил Рику и о чем-то говорил с ней. Ее звонкий смех донесся до Бьорна и царапнул ему сердце. Что мог сказать ей этот старик? Почему она не может так же смеяться с ним?

Торвальд вразвалочку направился к нему, вниз на берег, вдоль которого выстроились корабли разной степени завершенности. Некоторые из них станут крепкими широкогрудыми и вместительными кноррами, предназначенными перевозить скот и переселенцев на новые фермы на Гебридских и других островах. Некоторые станут юркими, более компактными торговыми судами, предназначенными плавать во фьордах и по мелким внутренним рекам. Они способны легко причаливать и достаточно крепки, чтобы выдерживать волнение и перевозить товары даже до Миклагарда, этого величайшего города на Востоке.

А некоторым предназначено стать драккарами, военными кораблями, оставляющими за собой кровавый след и приносящими богатство храбрецам-викингам, лихим налетчикам, не страшащимся плавать на этих утлых суденышках.

Однако Бьорн знал, что Гуннар не собирается использовать новые драккары для набегов. Нет, ярл пошлет драккары для ведения войны и осуществления своей мечты об объединении фьордов и создании собственного королевства.

«Мир меняется», – утверждал Гуннар, и, возможно, был прав. Может, придет время, когда фьордам нужно будет объединяться, чтобы оставаться сильными… Но Гуннар не был сильным вождем. То, как он разорил и обескровил Согнефьорд, свидетельствовало о том, что брат не сможет удержать в подчинении всех северян-норманнов. Такие мысли Бьорна вступали в противоречие с его присягой Гуннару, но постоянно терзали его ум. Эти предательские мысли, как кошмарные сны, мучили его постоянно.

Бьорн не считал, что фьордам нужен король. Да, короли правили христианами, но у северян был свой закон, который оставлял их свободными. Он разрешал споры. Он устанавливал справедливость и определял наказания, соответствующие проступкам. Из того немногого, что знал Бьорн о королях, следовало, что их правосудие было очень далеко от совершенства. Тут взятка, там услуга, и король по своей прихоти мог возвысить любого подданного или уничтожить.

Бьорн мог смириться с тем, что дарит судьба, но не хотел бы хладнокровно принимать волю короля, особенно если этим королем будет его брат.

– Бьорн Черный, – обратился к нему Торвальд, – я искал тебя.

– А я искал повод передохнуть и рад видеть тебя. – Бьорн хлопнул в ладоши, стряхивая стружку. – Не сомневаюсь, что Йоранд будет счастлив, если я отлучусь, потому что здесь от меня никакого толку. Пройдемся, Торвальд, а то у меня нога затекла.

Справа от Бьорна вздымался крутой обрыв, а слева сверкала вода фьорда. Бьорн захромал по каменистому берегу, пользуясь посохом не как костылем, а как палкой для прогулок. Он вообще носил его только потому, что на этом настаивала Рика. А кроме того, он не хотел опозориться и упасть, если слабая нога вдруг подвернется.

– Зачем ты меня разыскивал? – осведомился Бьорн.

Старик помолчал мгновение, словно не зная, с чего начать.

– Я хотел совершить с тобой торговый обмен, – промолвил Торвальд. – Такому молодому человеку, как ты, всегда пригодится серебро, а у меня оно имеется в запасе с тех времен, когда мы с твоим отцом вместе участвовали в набегах. Это слиток чистого серебра величиной с добрый кочан капусты, хорошо откованный. Не какая-нибудь дешевка.

– «Морской змей» не продается, – ответил Бьорн.

Этот драккар был единственной его собственностью, которая стоила таких денег, хотя зачем он понадобился Торвальду, было загадкой. Старик еще достаточно крепок, но дни его набегов были сочтены. Может быть, Торвальд ищет смерти в бою, как старый Эйнар – Кровавый Орел, надевший ошейник из золота, чтобы привлечь нападающих. Хитрость удалась, и старый воин умер под пение своего меча. Хотя Бьорн мог оценить по достоинству такое решение, он не хотел, чтобы «Морской змей» пошел ко дну в бессмысленном поиске Валгаллы.