Клима не было дома – он ушел на радио. В детской Валентина и Китти рисовали зайцев.
– Мама!
Она подбежала, обняла Нину за колени.
Клим говорил, что любить – это заботиться. Нина делала все, чтобы Китти была счастлива, только ее муж предпочитал этого не замечать. Стоило ей один раз ляпнуть, что она стесняется Китти, и Клим воспринял это как убеждение, а не сказанную в сердцах глупость. Он действительно хотел видеть в Нине мегеру: это многое объясняло и к тому же позволяло ему считать себя выше и чище. Он не давал ей права на ошибки.
Бинбин рассказывала, как это страшно, когда мать не любит тебя. Нина спросила:
– Когда вы это поняли?
– Я всегда это знала.
«У Китти не будет такого, – твердо решила Нина. – И она никогда не будет страдать из-за своей расы. Я придумаю, как выбить для нее гражданство».
2
Весь вечер перед Пасхой Нина крутилась по дому, накрывала столы, готовила куличи и крашеные яйца. Клим хмуро следил за ее перемещениями. Нина показала ему полученные от Фессендена бумаги. Ей хотелось рассказать о своем решении не бросать Китти, что бы ни случилось. Но Клим не дал ей говорить:
– Ну что ж, теперь у тебя есть все, что ты хотела. Счастливого пути. О нас с Китти можешь не беспокоиться.
Он даже не спросил: «Что ты намерена делать?» У него не было никаких сомнений, что Нина соберет чемоданы и махнет в Америку.
Пасха. Всепрощение. Радость. А их трясло от взаимной ненависти.
Недо-верие.
Недо-понимание.
Недо-умение.
Нина искоса поглядывала на Клима: он сидел в кресле, подкидывал и ловил взятый с ее туалетного столика флакон с духами.
– Положи на место – разобьешь.
Клим встал, сунул Нине флакон:
– Забирай.
Хотел выйти, но она остановила его:
– Ко мне сегодня придут важные гости. Пожалуйста, веди себя прилично. Чужим вовсе не обязательно знать, что тут происходит.
– Как скажешь, моя дорогая.
Нина чуть не плакала. Ей хотелось накричать на него, выгнать. Слова уже были наготове: «Ты сам вернулся ко мне! Ты сам хотел начать сначала, и делаешь все, чтобы обидеть меня! Какого черта ты вообще живешь со мной?»
В комнату вошла Валентина с заспанной Китти. Та зажмурилась от электрического света.
– Иди ко мне! – позвал Клим. Голос у него был совсем иной. Но Китти потянулась к Нине:
– Хочу к мамочке!
Нина с усмешкой посмотрела на Клима и взяла ее на руки. «Извини, но я ее тебе не отдам. Мать ребенку всегда нужней. Особенно девочке».
Ехали по спящему городу. Кругом мрак, тишина. Китти прижалась щекой к Нининой груди: ночные фонари отражались в ее глазах.
– Мы, когда были детьми, очень боялись Пасху пропустить, – рассказывала Валентина. – Ночью вскакивали, дома холодно – зимние рамы уже выставлены, – трясемся, как мыши…
Нина то и дело поглядывала на часы: не опоздать бы. Клим молча смотрел в окно.
Шофер высадил их на углу Баошань-роуд.
Потоки людей двигались к русской церкви – молча, быстро. Кружили автомобили в поисках места для стоянки.
– Давай я понесу Китти, – сказал Клим.
Нина хотела отказаться, но сил тащить ребенка не было.
– Сколько наших, сколько наших! – ахала Валентина.
В церковь, конечно, не попали: и паперть, и подворье были запружены народом.
Ночь была жаркая, безветренная. По карнизам горели огоньки в разноцветных плошках. На колокольне мерцали искры – звонари ждали сигнала.
В толпе – притихшей, ждущей – читали Деяния апостолов. Кто-то нечаянно толкнул Нину, и она на мгновение прижалась к плечу Клима. Он отодвинулся, как чужой.
По телу пронеслась судорога. Хотелось смять себя – пустой фантик, невыигрышный билет.
Из дверей церкви вынесли иконы и хоругви, показалось духовенство в торжественных облачениях.
Ударил колокол – голос его пронесся над спящим городом. Второй удар и дружный перезвон больших и малых колоколов. Китти встрепенулась и, вытянув шею, с удивлением смотрела на людей.
Нина слышала, как она громко шепнула Климу:
– Мама плачет…
Крестный ход пошел вокруг церкви.
– Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на Небеси…
Люди зажигали друг от друга свечи, и вскоре вся улица перед храмом осветилась сотнями колеблющихся огоньков. Нина передала Китти свечку:
– Держи, солнышко…
Фейерверки со свистом улетали в небо и разрывались с оглушительным грохотом.
– Христос воскрес!
– Воистину воскрес!
Нина целовалась с кем-то, ощущала прикосновение щек, запах духов и табака. Лица то появлялись, то исчезали в неверном свете. Где-то невдалеке мелькнула фигура конного сикха-полицейского, столь неуместная здесь.
– Христос воскрес!
Нина замерла – нечаянно поцеловалась с Адой. Она – вся нарядная, сияющая – смотрела на нее ошалевшими глазами.
– Воистину воскрес…
К ней тут же подошел Клим, о чем-то заговорил. Потом сказал:
– Поехали к нам разговляться.
3
Ада сидела за пасхальным столом в доме Нины Васильевны. Кругом много народа, полно военных, вернее охранников, одетых на военный лад. Карманы их галифе были заметно оттянуты. «Пистолеты», – догадалась Ада.
Феликс был на дежурстве, Митя – бог весть где: на пасхальную службу пришлось идти одной. Когда Клим пригласил ее разговляться, Ада не знала, то ли ехать, то ли нет. Заходить в дом женщины, которая тебя ограбила? Но с другой стороны, Клим отдал деньги за лечение Серафима, – правда, не по распоряжению супруги, а из собственного кармана: он теперь работал на радио.
Все-таки Ада согласилась – очень уж хотелось посмотреть, как живет Нина Васильевна.
В автомобиле ее посадили рядом с няней. Машина была вместительная – больше, чем у Уайеров. Все молчали, и Ада извелась: думала, что это из-за нее. Только когда подъехали к воротам, Нина Васильевна заговорила с Климом. Ада разобрала: «Я получила американский паспорт». Значит, она все-таки занимается паспортами!
Клим привел Аду в дом и тут же исчез. Длинные столы разбегались по комнатам. На блюдах окорока, куличи, бесчисленная пасхальная снедь.
Рядом с Адой сидела чистенькая старушка с крупными серьгами и бусами в два ряда. Она что-то рассказывала о Марии Магдалине и римском сенаторе. Ада кивала, ни слова не понимая.
Священник отслужил краткий молебен. Все пели, обменивались яйцами, христосовались.
Ада достала пенсне и быстро взглянула на хозяйку. Красивая, суровая… если бы Нина Васильевна хоть раз посмотрела на нее, Ада бы умерла от страха.
Ей не верилось, что русский дом может быть так роскошен, не верилось, что Климу ни за что ни про что досталось такое богатство. Что Нина Васильевна в нем нашла?
Бэтти говорила, что иногда женщина тянется к мужчине, потому что он хороший любовник. Бэтти так прикипела к одному арабу с серьгой. Безденежный дармоед, под горячую руку побьет, потом со скуки приласкает, а все равно нет спасения.
У Клима широкие плечи и хитрая улыбка, как у карточного джокера, за это его и любят? Если бы Нина Васильевна не любила, давно бы отвязалась от него. А вот поди ж ты, столько лет вместе.
За окном послышался звук мотора, и хозяйка вышла встречать гостей. Сама ввезла в дом худую, очень бледную женщину на кресле-каталке. Ее посадили на самое почетное место.
– Видите, я совсем расхрабрилась, – сказала она Нине Васильевне. – Теперь езжу на автомобилях.
– Это Тамара Олман, супруга лучшего шанхайского адвоката и мексиканского консула, – объяснила Аде старушка.
Вот бы познакомиться! Ада пыталась собраться с духом: спрятала пенсне в карман, долго перекатывала крашеное яичко с ладони на ладонь. Когда Нина Васильевна отлучилась, тихонько подошла, чтобы похристосоваться с Тамарой. Но к ней уже подсел Клим.
– Ну вот наконец я с вами встретилась! – сказала она, протягивая ему руку. – Ваша супруга бережет вас, как секрет фирмы.
