В ней ничего не осталось от гордой дамы. Клим видел перед собой перепуганную самку – молодую, неопытную, всеми силами пытавшуюся защитить свое дитя.

– Это девочка? – спросил он.

Нина отодвинулась, будто опасалась, что Клим отберет у нее ребенка:

– Она есть хочет.

Села на диван, высвободила неестественно большую грудь; девочка ухватила сосок. После крика тишина показалась оглушающей.

– Что случилось с Иржи? – спросил Клим.

Нина отмахнулась:

– Не знаю… Мне не до него было. – Прикрыла глаза, но тут же встрепенулась: – Если меня арестуют, ты позаботишься о Кате? Это ведь и твоя дочь.

– Позабочусь.

Клим сидел – растерянный, ничего не понимающий. Его дочь, его жена… Внизу полицейские…

– Ты назвала ее Екатериной?

– Да. Ее надо покрестить. Ты можешь найти священника?

– Найду.

Явился начальник караула:

– Сейчас сменщики придут. Уходите.

Клим поднялся, дотронуться до ребенка так и не посмел. «Неужели моя дочь? Невозможно…»

– Обо мне не беспокойся, – быстро проговорила Нина. – У меня очень толковый адвокат, он вытащит меня. Приходи завтра и приводи батюшку.

Клим шел по черно-белому городу: пар изо рта, на тротуаре – снег, цепочка следов. Нина, дочка Катя… Страх за них такой, будто кто-то продел раскаленную проволоку между лопаток.

Клим свернул к «Дому надежды». Поднял глаза на тихое небо. Каждая звезда – как зритель в Колизее, ждущий исхода боя.

С утра в дом Нины явился Олман и привел с собой китаянку с улыбчивым морщинистым лицом.

– Это няня, – сказал он зевающему начальнику караула. – Она будет помогать с ребенком.

Нина и слышать не хотела о том, чтобы доверить Катю чужой тетке, но Олман настоял:

– Если вы будете ходить чумная от недосыпа, вы наговорите глупостей – и вас посадят. Делайте, что вам велят: отдыхайте.

Страдая, Нина разрешила няне взять девочку. Приход Олмана и вчерашний визит Клима немного взбодрили ее. Все эти дни она жила как в бреду: ей казалось, что целый мир ополчился против нее.

– Главное – все отрицать, – сказал Олман, когда няня с девочкой вышла из комнаты. – Вы ничего не знали, Лабуда не посвящал вас в свои махинации.

Нина медленно кивнула. Она погубила Иржи. Убила своими руками. Еще посмеялась за день до его смерти:

– Что вы вечно трясетесь, как овца? Мы маленькое скромное консульство, никому нет до нас дела.

– Рано или поздно полиция раскроет нас, – произнес Иржи.

Как в воду глядел.

Слава богу, Клим пришел. Пусть он думает о Нине все что хочет, главное, Катя не останется одна, если произойдет что-нибудь ужасное.

– Наша задача – перевести вас из подозреваемых в свидетели, – сказал Олман. – Лемуан не появлялся?

Нина слабо улыбнулась:

– Конечно нет. Такие, как он, во время бури всегда зарываются в песок.

Олман пообещал взять на себя хлопоты по похоронам Иржи.

– Тамара передает вам привет и просит, чтобы вы ей сразу позвонили, как только вам разрешат пользоваться телефоном. Она уже разработала план спасения вашей репутации: к нам на обед созваны все кумушки Французской концессии. Тамара готовит речь о несчастной молодой матери – жертве злодеев и обстоятельств.

– Спасибо… Я сама виновата – заварила эту кашу, втянула вас всех.

Олман поцеловал ей руку:

– Расхлебывать каши – моя профессия. И это дело – пустяки по сравнению с тем, чем я сегодня занимался. Мои клиенты, две знатные китайские семьи, десять лет назад решили поженить своих детей. Ребятишки выросли и заявили, что не хотят друг друга. Теперь надо возвращать все подарки по списку – на пятнадцать тысяч долларов. Знаете, что меня больше всего потрясло? Десять лет назад родители невесты подарили будущему зятю настоящий трон! Я не шучу – из слоновой кости!

Несмотря на хлопоты Олмана, домашний арест Нины не был отменен, но ей разрешили принимать гостей.

Клим привел отца Серафима и будущих крестных: Аду и Митю.

– Больше никого не нашел, – сказал он Нине. – А на Митькину бритую башку ты не смотри, он православный, только увлекается восточной… э-э… философией.

Отец Серафим не одобрил его выбора:

– Да это ж еретик! Вероотступник!

– Митя, ты крещеный? – строго спросил Клим.

– Да.

– Ты веруешь во Христа?

– Я во всех верую.

– Вот видишь!

Отец Серафим не стал спорить: у него была великая радость – умер Ленин, и великое горе – Британия признала СССР.

– Что ж это делается? – говорил он, доставая из мешка крест и епитрахиль. – Большевики того гляди рухнут, аки овцы без пастыря, а эти ироды английские в ножки им кланяются!

Ада смотрела на Клима круглыми глазами: как же так – у него родилась дочь, его супруга живет в богатом особняке и находится под следствием?

– Почему вы к ней не переехали? – шепотом спросила она у Клима. – У вас ребенок… Но ваша жена тут, а вы – в «Доме надежды».

– Недостоин, – весело ответил Клим. – Рад бы в рай, да грехи не пускают.

Отец Серафим пел: «Крещается раба Божия…», Нина косилась на торжественное, сосредоточенное лицо Клима.

Не бросил, несмотря ни на что. Пришел в самую трудную минуту.

Он смотрел на Катю – с готовностью любить, заботиться. Как было странно, что она принадлежала не только Нине. Но это хорошо: у нее будет еще одна родная душа.

Пусть Клим будет приходящим отцом. Репутации все одно конец – после уголовного дела не отмоешься.

Когда Катю макнули в воду, она даже не пискнула, лишь водила вокруг недоуменным взглядом и зевала ротиком-треугольничком. Обтерли, нарядили в рубашку.

– Ну, поздравляю! – сказал отец Серафим. – Пусть растет послушной.

– Вот уж спасибо, – проворчала Нина, но так, чтобы батюшка не разобрал. – Она будет самостоятельной девочкой с железной волей. А вырастет – пусть деньги зарабатывает, чтобы ни от кого не зависеть.

Клим наклонился к ее уху:

– А я ее научу, чтобы она никогда не работала ради денег.

Нина сердито взглянула на него:

– А ради чего надо работать?

– Ради удовольствия. Если ты потратила время на то, что не радует, ты прожила его напрасно. И никакие миллионы этого не исправят.

Опять чуть не поругались, но Клим первый признал свою неправоту.

– Ты деспотична, как царь Ирод, – сказал он Нине на прощание. – Будь у тебя хотя бы резиновая воля, а не железная, я бы к тебе вернулся. А так дудки.

Катя проснулась ночью, запросила есть. Нина взяла ее на руки.

Золотистый вихор надо лбом, розовые щечки, теплая ладошка – и такое сокровище в полуразграбленном доме.

Нина укачивала Катю и вспоминала своего первого, неродившегося ребенка – она потеряла его в тот день, когда получила известие о смерти Одинцова.

Она отмахивалась от тяжких мыслей, но они надвигались на нее, загоняли в угол. Что ни день – в газетах новости: кто-то мучает, похищает или бросает детей. Китаянки рожают в год по ребенку, а они все мрут и мрут – от голода, от болезней, от дурной воды.

«А вдруг и с моей деточкой?..» Нина зажмуривалась: «Ох, нет, нет!» Крестила Катю вздрагивающей рукой: «Господи, спаси, сохрани и помилуй мою дочь!»

В который раз подумала: слава богу, Клим пришел. У нее не было сил мучиться еще и совестью. Если он вернулся к ней, значит, так надо. Значит, он не держит зла и понимает, что по-другому Нина поступить не могла – в то время и в тех обстоятельствах.

Катя наелась и заснула. Что ей мамины испуганные мысли? Пока она умеет только доверять. Бояться потом научится.

Каждый день после работы Клим ходил к Нине. Носил Катю по дому, показывал ей всякие интересные штуки: вентиляторы, дверные ручки, кокарды на фуражках полицейских. Объяснял ей, что этих дяденек наградили за верную службу: прислали в приличный дом. Что они в своем участке видели? Морду дежурного да щит «Разыскиваются опасные преступники». А тут хоть на мягких стульях посидят.