– В точку, – сказал Клим. – Адочка, заучи это наизусть и повторяй три раза в день натощак.

Ада швырнула в Клима подушкой с Карлосом Гарделем:

– Вон! Оба! Ненавижу!

Клим положил подушку на свою постель:

– Вот что, отче Серафим, мне дуры бабы надоели. Меня повысили по службе – пошли обмывать событие.

– Остынь головой, Ада, а потом вернемся к предмету, – сказал батюшка, поднимаясь.

– Вон! – закричала она.

Ада задернула оранжевую занавеску и заплакала. Что за жизнь? В «Гавану» повадились ходить молодые полукровки. Раньше охрана их шугала, а теперь Марта приказала принимать их, если они с деньгами.

– Класс заведения падает, – сказала Бэтти и наотрез отказалась танцевать с ублюдками.

Она была примадонной, и ей такие выходки позволялись. Остальным девочкам Марта велела не строить из себя английских графинь.

Чаще всего полукровки выбирали Аду – брали ее за талию жесткими руками, не смотрели в глаза. Некоторые хорошо танцевали, но как бы не с ней. И постоянно оглядывались на своих дружков.

Бэтти окрестила их грачами: за черную глянцевитость волос, за тщательно пошитые европейские костюмы. Они жадно присматривались к белым, копировали их во всем, но в то же время держались особняком.

– Их никто не принимает, – говорила Аннетт, самая старшая из танцовщиц. – Полукровки всегда впитывают самое худшее от родительской расы: от китайских матерей-шлюх и пьяных белых матросов.

У нее было что-то с ногой: несколько месяцев назад французский солдат в шутку подрезал ее ножом. Аннетт работала лишь два раза в неделю – чаще не получалось: у нее были боли.

Ада боялась полукровок. Была в них какая-то затаенность – не разберешь, что у них на уме. Но отвратительней всего было то, что полукровки не уважали Аду. Они хлопали ее по спине и называли «курочка».

Впрочем, ее никто не уважал, даже рикши норовили поизмываться. Наглые потные китайцы то везли ее кружным путем – специально, чтобы содрать еще несколько медяков, – то останавливались на полпути и говорили, что все, приехали. Если мисси надо дальше, пусть доплачивает.

Ада могла сколько угодно кричать – они только посмеивались. У нее как на лбу было написано, что всякому дозволено ее обидеть. Один кули заявил, что она дала ему фальшивую монету, собрал вокруг толпу. Пришлось дать денег, иначе не пускал, хватал за край платья и подносил к лицу страшные кулаки с разбитыми костяшками.

Тетя Клэр не отвечала на письма. То ли сменила адрес, то ли не пожелала связываться с племянницей. Морские пехотинцы, стоявшие у американского консульства, по-прежнему не пропускали Аду, хотя она знала их по именам: они приходили в «Гавану» и иногда танцевали с ней.

– Мисс Ада, ну что ты врешь, что ты американка? – говорил лейтенант Маттисон. – Зачем тебе в США? Оставайся здесь, с нами. Разве тебе плохо в Шанхае?

Аде было плохо.

Ада встала поздно – когда Клим и батюшка уже ушли. Умылась, поела и принялась наводить чистоту. В люк постучали.

– Мисси Ада, записка для вас! – Это была китайская девочка, прислуживающая Марте. – Моя мадам говорить, вас срочно-срочно ждут в борделе. Очень надо бежать туда.

На обратной стороне карточки, рекламировавшей «самых чистых девочек Шанхая», рукой Марты было написано: «Есть дело».

Марта любила Аду. Иногда под настроение она платила ей за всю ночь и брала к себе наверх, в кабинет с расписными тарелками. Ада до утра сидела в парчовом кресле, пила холодный кофе и слушала рассуждения Марты о старых грымзах, засевших в Лиге морального благоденствия. Почтенные леди требовали от своих мужей, чтобы Совет налогоплательщиков запретил бордели.

Временами Марта принималась за старое и уговаривала Аду перейти на верхний этаж:

– Думаешь, ты найдешь себе принца? Допустим. Но он каждый день будет напоминать тебе, что взял тебя из кабака и ты по гроб жизни обязана ему за приставку «миссис» к имени. А когда тебе будет тридцать, он бросит тебя без средств к существованию и переметнется к семнадцатилетней потаскушке. Замуж выходить глупо! Я со своих девочек три шкуры не деру – сама была на вашем месте и понимаю, как важно скопить на старость. Выйдешь в отставку, откроешь собственное заведение или магазин. А замуж – это верный путь к самоубийству. Знаешь сколько я этого перевидала?

Марио по секрету рассказал Аде, что мадам в молодости тоже «сходила замуж».

– Он был джентльмен таких кровей, что нам и не снилось. Бросил ее. Потом мадам в газетах прочла – женился на графине. Она хотела судить его за двоеженство, да он откупился. Вот откуда у нее денежки на «Гавану» появились.

При одной мысли о «верхнем этаже» Аде делалось дурно.

– Я тебя понимаю, – кивала Марта. – Сейчас не лучшие времена для нашего дела. Раньше я как рекламировалась? Катала девушек в открытом авто или водила в дорогие рестораны. Дамы из Лиги морального благоденствия их ругали на чем свет стоит, пасквили в церковных листках печатали, а сами наши наряды в книжечки перерисовывали, чтобы своим портнихам заказать. Сейчас все не то: цены падают, конкуренток понаехало… Сейчас справку от доктора надо представить, плати ему, дармоеду, за еженедельный осмотр.

Ада не понимала: как можно быть такой циничной? Ни на что не надеяться? Ни во что не верить?

– Неужели вам не хотелось чего-то большего? – не удержавшись, спросила она.

– Конечно хотелось! – отозвалась Марта. – Знаешь мисс Квэй? Такую карьеру женщина сделала – загляденье. Раньше имела бордель в Сучжоу, а сейчас живет во дворце, и в любовниках у нее – Рябой Хуан, глава китайских детективов Французской концессии. Она не дура за него выходить. Держит Хуана на крючке: он с ней во всем советуется.

– Но она все-таки нашла себе мужчину, – возразила Ада.

– Да я не про то! У нее свое дело – непотопляемое. Видела золотарей с бочками на красных колесах? Это ее люди. Они мешают дерьмо пополам с водой и продают крестьянам на удобрения. Шанхайское дерьмо – самое лучшее в Китае, потому что жратва тут богатая. Мисс Квэй собирает деньги и с крестьян, и с горожан. Вот это коммерция! Я поздновато начала: все, как ты, любовью грезила. Мне таких высот уже не достичь, а у тебя все впереди. Бросай Клима и переходи наверх.

Ада в сотый раз объясняла, что между ней и Климом ничего нет, но Марта не слушала:

– Зря ты за него цепляешься. Он актер – самая ненадежная порода. Когда он с тобой танцует, он в тебя влюблен, а потом смотришь – уж упорхнул куда-то. У него все – маска и нет своего лица.

В парчовом кресле сидел толстый белокурый человек, не принадлежащий этому миру: светлый костюм, шляпа-федора, трость с серебряным набалдашником в виде крокодильей головы. Он курил трубку, и клубы дыма – сладкого, дорогого – наполняли комнату.

– У моей жены удар будет, если она узнает, что наша гувернантка – из публичного дома, – хохотал он, показывая два ряда золотых зубов.

Мадам посмеивалась в ответ:

– Не преувеличивай. Она честная девушка. – Заметив Аду, Марта поманила ее: – Иди сюда, дорогуша. Мы нашли тебе работу. Это мистер Уайер. Ему нужна порядочная, образованная барышня, чтобы присматривать за его дочерью. Ей пять лет.

Ада глядела на нее, не зная, что сказать.

– Сколько платить будут? – наконец вымолвила она.

Мистер Уайер снова засмеялся:

– Не беспокойтесь, не обидим. Два доллара в день и стол. Но спальни не будет – моя супруга не любит, чтобы в доме ночевали посторонние.

Он поднялся – высокий, толстый, загораживающий собой полкомнаты.

– Едем, я представлю вас жене. Если вы ей понравитесь, мы вас возьмем.

Мистер Уайер направился к лестнице.

– Он что, с ума сошел? – проговорила Ада.

Марта подтолкнула ее к выходу:

– Иди-иди, не проворонь свое счастье. И помни, что ты мне должна.

У тротуара стоял большой красный «бьюик» с серебристыми фарами. Из него выскочил юркий, как обезьянка, шофер и открыл дверцу.