Лиззи чувствовала его горячее дыхание на своей щеке.

– Норма прямых переговоров с Москвой – двадцать четыре часа в год.

Она расцарапала ему спину, а он наставил ей синяков на груди.

– Никому ни слова, поняла? – грозно сказал Коллор.

Лиззи улыбнулась. Она знала, что поймает его.

Через месяц Коллар начал платить ей деньги: она сказала, что не будет работать бесплатно.

– Мы тебя посадим.

– Надеюсь, ты будешь приходить ко мне в тюрьму?

Коллор ругался, грозил:

– В жизни не встречал такой продажной твари!

Каждый раз после этого делаон шел в ванную и долго мылся. Лиззи веселилась: о боже, ее считают грязной!

Она стала циничной и перестала воспринимать жизнь всерьез – после смерти Эдны у нее что-то повернулось в голове. Лиззи сама это знала, но ничего не могла и не хотела менять: ведь это весело, господа, – заниматься любовью, считать деньги, играть в политику и плевать на смерть.

Соколову Лиззи сказала, что полиция на всякий случай уничтожила постановление об аресте Чан Кайши, подписанное в 1924 году. Кто его знает – вдруг он все-таки займет Шанхай?

– Сейчас иностранные концессии патрулируют пять тысяч триста человек: англичане, американцы, французы, итальянцы и японцы, – перечисляла Лиззи. – Этого явно недостаточно, чтобы противостоять силам Гоминьдана. Муниципальный совет вызвал помощь из метрополий: с января по март ожидается прибытие около сорока военных кораблей. Общее число военнослужащих будет доведено до тринадцати тысяч. Единственное, чего опасаются в Муниципальном совете, – что подкрепление не успеет прийти и Народная революционная армия раньше доберется до Шанхая.

Соколов считал, что обратил Лиззи в свою веру, таскал ее на собрания, где она развлекалась тем, что запоминала до мельчайших деталей лица присутствующих (при желании она могла нарисовать их – не идеально, но вполне похоже). Соколов был прав: Лиззи действительно обладала большим талантом к шпионской работе.

Сунь Чуаньфан, военный губернатор Китайского города, зверствовал вовсю. Публичные казни устраивались каждый день: выведут связанного человека на улицу, махнут мечом – и готово дело.

Лиззи равнодушно смотрела на кровавые головы на телеграфных столбах.

– Я знаю, что умру молодой, – говорила она Коллору. – Вот и хорошо: я не собираюсь превращаться в больную развалину.

Джонни качал головой:

– Ты уже больная.

Дурак! Лиззи стала умнее и добрее. Когда Роберт зачитывал вслух письма отца – о лондонских забастовках и конференции премьер-министров Британской империи, – она уже не пророчила Хью смерть в сумасшедшем доме, как оно бывало ранее.

Даже мать была прощена. Впервые за много лет Лиззи получила от нее письмо – мама узнала о смерти Эдны и просила рассказать, как это случилось. Застарелое чувство ревности толкнулось в груди («Я живая интересую тебя гораздо меньше ее, мертвой!»), но Лиззи погасила его. Отправила маме вырезанный из газеты некролог и письмо от управляющего гостиницы «Виктория». О том, что в смерти Эдны виноват ее муж, Лиззи умолчала.

Дон Фернандо – бульдог. Ввалился в дом Нины с немытыми лапами, со слюнявой пастью. Сел боком на стул, вытащил сигару, угостился.

– Извините, что в контору не заехал, тут у вас дела семейные, я понимаю. Но чужие уши нам без надобности. Я, знаете, по поручению.

– От кого?

– От одного важного китайского человека. Пожалуй, самого важного сейчас в Шанхае.

– Большеухого Ду?

Дон Фернандо поиграл бровями:

– Допустим. Вы дама, приближенная к Фессендену. Нам желательно знать, о чем думают тамошние господа. Не сегодня завтра армия Гоминьдана войдет в Шанхай. Дела наши серьезно поменяются. Как действовать будем, а?

– Ду ищет выходы на Фессендена? – спросила Нина.

– И у вас, и у нас общие интересы. Мы хотим и дальше вести свой бизнес. И чтобы все оставалось по-прежнему.

Нина усмехнулась. Сегодня за завтраком в «Палас-отеле» Стерлинг Фессенден намекнул, что иностранцам нужно искать союзников среди сильных китайских партий.

– В Шанхае есть только одна сильная китайская партия – это бандиты, – сказала Нина.

Фессенден обвел глазами присутствующих: хлопкового магната Спанта, толстощекого банкира Элли Кадури, финансового гения Виктора Сассуна, затеявшего в разгар войны строительство тринадцатиэтажной гостиницы «Катей» (стройка шумела через дорогу).

– Ну что ж, если у нас нет альтернативы… – произнес Фессенден. Собравшиеся не возразили, и это означало согласие.

Обсудили Рождественский меморандум британского МИД: Англия готова пересмотреть неравноправные договоры, если Китай будет представлен легитимным правительством. Это был намек Чан Кайши: мы готовы признать вас и даже поможем вам стать национальным героем, если вы дадите определенные гарантии иностранному бизнесу.

Дон Фернандо был в курсе происходящего:

– Между Чан Кайши и коммунистами давно назревает раскол: Михаил Бородин и левое крыло Гоминьдана засели в Ханькоу и сформировали там свое правительство. По их мнению, генерал слишком буржуазен и его надо удалить от дел. Так что Чан Кайши ответил бы на предложение иностранцев, но он не может расстаться с коммунистами до тех пор, пока они финансируют его армию. А если у него найдется другой источник доходов, то… Ну, вы сами понимаете.

– Ду хочет выступить посредником в переговорах между Чан Кайши и Муниципальным советом? – спросила Нина.

Дон Фернандо сладко заулыбался:

– Чан Кайши по молодости был членом Зеленой банды, так что связь с ним имеется. Но поймите меня правильно, мисси, нам нужно действовать быстро. Большеухому Ду тоже непросто пойти на союз с иностранцами: далеко не все братья поддерживают его. Многие опасаются, что Чан Кайши сговорится с «белыми дьяволами» и прикроет торговлю опиумом. Этот вопрос, скажем прямо, больше всего нас беспокоит. Но если мы объединим наши силы: вы обеспечите политическую сторону дела, а мы – силовую, – то все у нас получится. А денежки на такое благое дело сыщутся, правда же?

– Так что вы хотите от меня? – спросила Нина.

– Наведите мосты. Устройте встречу Большеухого Ду с мистером Фессенденом. В случае успеха мы вас, разумеется, не забудем. Ваши клиенты будут спать спокойно, как дети в кроватках, – никто их пальцем не тронет.

– Я дам вам знать, – сказала Нина.

Дон Фернандо взялся за шляпу:

– Уважаю, уважаю… Недаром ваш супруг говорит, что у вас светлая голова. Будьте здоровы.

Откуда дон Фернандо знал, что Нина вхожа в дом к Фессендену? Клим рассказал? Ну конечно. У них там, на станции, посиделки допоздна: карты, сплетни, мечты о том, что их радио когда-нибудь превратится в серьезную фирму. Тамару они уже довели – сидит дома чуть живая.

Нина позвонила в Муниципальный совет – Стерлинг был занят.

– Он сейчас с мистером Уайером беседует, – любезно сообщил секретарь.

Фессенден все еще держал этого наркомана у себя – из чувства долга перед Хью. Роберт Уайер давно не занимался делами. Нина видела его: худой стал, как китайский военнопленный, полысел, поблек, только золотые зубы блестят.

Она велела секретарю соединить ее с Фессенденом, когда тот освободится. Взяла гроссбух, раскрыла и снова положила на стол. Вот уже несколько месяцев привычные дела тяготили ее, на звонки не хотелось отвечать. Но если не тянуть лямку, все бросить, то чем заполнять свои дни?

Даже кантонцы не пугали ее – гори оно все огнем! Нина сама не узнавала себя: откуда такая апатия, равнодушие к собственной судьбе? Клим как-то спросил: не хочет ли она уехать – переждать войну в северных провинциях? Нина обозвала его трусом:

– Поезжай сам, если хочешь.

Но он тоже остался: сказал, что в такое время нельзя бросать радио.