В голове вертелись обрывки разговора с Климом. Странное чувство, когда хочется быть менее живой, чем на самом деле, – чтобы притупить все, не так дергаться.

Багаж Даниэля пропал, и он был одет в чужой костюм, отлично сшитый, но тесноватый в плечах. Обгорелое лицо – это не трагедия, все заживет. И то, что Даниэль не произвел особого впечатления, – это тоже ни о чем не говорит. Просто сегодня трудный день, все нервы напряжены, все мысли о другом.

Забавно: Нина уговаривала себя полюбить мистера Бернара.

– Мы собирали для заложников продуктовые передачи, вы получали их? – спросил Даниэля Рой Андерсен.

Тот покачал головой:

– Бандиты выкидывали все, кроме консервированной тушенки: боялись, что вы можете подсунуть в еду снотворное или яд. С нами был ювелир Лейба Гауф. Он говорил: «Что делать бедному еврею? Нам нужна еда, и добрые христиане присылают свинину. Нам нужна надежда, и они присылают Библию».

Все рассмеялись. Иржи наклонился к Нининому уху:

– Помните, я говорил вам, что звук виолончели ближе всего к людскому голосу? Как раз к такому, как у пана Бернара.

Нина пожала плечами: голос как голос – ничего особенного. Вдруг Клим действительно обманул ее? Пиджак у него куплен не на курьерское жалованье. А если даже на курьерское, ведь Клим умный, талантливый и явно не будет до конца дней пакеты разносить. Ох, боже мой, боже мой…

Нина повернулась к Даниэлю:

– Как вы считаете, подобное нападение на поезд может повториться?

На мгновение луч солнца очертил его профиль – совсем как на фотокарточке у Олмана.

– Конечно может, – отозвался Даниэль. – Я немного разбираюсь в китайских диалектах: местные жители называли бандитов «патриотами» и «борцами с иностранными захватчиками». Им обидно, что богатства страны утекают к «белым дьяволам». Простому народу при любом раскладе ничего не достанется – даже если в Китае не будет ни одного иностранца, – но тут главную роль играет надежда. Азиату никогда не стать белым, а богатым – кто знает?

– Вы не очень-то уважаете Китай, – сказал Рой Андерсен.

– Я уважаю древнюю Поднебесную империю. А нынешний Китай утратил величие. Он винит в своих бедах иностранцев и ничего не делает для того, чтобы самому встать на ноги.

– А как же китайский национализм? – удивилась Нина. – Все последние восстания китайцев – это движения патриотов.

– О патриотизме больше всех кричат те, кто делает на нем деньги: торгует винтовками, шьет флаги и продает газеты. Я поверю в китайский патриотизм тогда, когда правительство откроет патентные бюро и будет поощрять не военных губернаторов, а национальных изобретателей. Существует четкая взаимосвязь между богатством страны и уважением к людям, которые придумывают всякие новшества. А покуда этого нет, Китай будет голодать, болеть и ежегодно страдать от наводнений.

– Да уж, – кивнул Рой Андерсен, – ныне патриотами в Китае считают тех, кто перебьет больше сограждан из соседних провинций.

– Они пытаются вырваться из исторической ловушки… как могут, – сказал Даниэль. – Неуважение к личности, незыблемые традиции плюс восточная деспотия, а также любовь ставить пафосные диагнозы, ни черта не понимая в болезнях, – вот вам рецепт того, что здесь происходит.

Нина прыснула, догадавшись, что слова о диагнозе Даниэль адресовал сам себе. Но, кроме нее, этой иронии никто не заметил.

Снаружи раздался выкрик:

– Мистер Бернар! Пожалуйста, два слова для журналистов!

Даниэль поднялся и, проходя мимо Нины, подмигнул ей, словно между ними установился молчаливый сговор понимания.

– Вы уже дали телеграмму жене, что с вами все в порядке? – спросил Рой Андерсен.

Нина изумилась: у Бернара есть жена?

– Да, Эдна едет в Шанхай, – ответил Даниэль. – Благодарю за заботу.

Поезд шел на юг.

Клим выволок Иржи из вагона-ресторана в последний тамбур, привалил к стене.

– Я гений – вот в чем недоразумение… – бормотал пан Лабуда и стучал гипсом в грудь.

Клим приоткрыл окошко. Банный ветер пахнул в лицо.

– Мне было семь лет, – объяснял Иржи, – в ратуше человек играл на виолончели. Сердце мое на последней нитке держалось… Я потом всю жизнь старался – чтоб как тот музыкант, чтобы сердце в небо… Это пища моя… понимаешь? Только ее не купить в ресторане – надо самому готовить… – Иржи вытащил из кармана беспалую руку, прижал к губам. – А теперь я могу надеяться только на угощение.

Клим смотрел, как рельсы убегают вдаль. В азбуке Морзе «ноль» – пять тире подряд. Рельсы – бесконечные слившиеся в два ряда ноли.

У Нины новое чешское увлеченьице: пан Бернар. Этот вождь краснокожий сидит с ней в купе первого класса, беседует об инфляции в Германии: немцы деньгами печи топят – исторический анекдот.

Любовь Клима тоже не имеет цены. Каждый день печатаешь ее, ставишь подпись, остерегайтесь подделки, говоришь… А ее используют на самокрутки – когда нет настоящих папирос.

Нина процедила: «Ты получил свое». Он смотрел ей в лицо, в одну точку – между бровей. «Получил свое» – по заслугам. На что надеялся? Что она бросится за… А она бросила на…

Иржи улыбался сочувственно, звал в вагон-ресторан виски пить.

– Я тоже ее ненавистник, – сказал он, смущенно улыбаясь. – Никакой надежды теперь: нет музыки, нет Праги. Повесят меня по Нининой причине.

Клим нахмурился:

– Ты о чем?

Иржи долго смеялся, стучал беспалой ладонью по скатерти.

– Все вранье: я не консул, бумаги фальшивые, Олманы нас используют, чтобы нас – в тюрьму, а они – чистые. Лемуан-негодяй – тоже…

Он рассказал, что Нина заставила его притвориться чехословацким консулом, а сама втихую дурила таможню.

Клим молча смотрел себе в стакан. Господи, родная моя, ну завралась ты! Раз уж впуталась в эту историю, так сидела бы тихо, а тебе надо у Эдны мужа увести… Ты ведь это затеяла, правда?

Рельсы тянулись среди холмов. «Где же вы, господа бандиты? В этом поезде много богатых людей… Я даже присоединюсь к вам, чтобы всласть поубивать и пограбить».

Или лучше сразу крушение – чтобы все взорвать к чертовой матери.

Клим подготовил статью о захвате поезда – с комментариями Роя Андерсена, военных советников и рассказом очевидца, Даниэля Бернара.

За шоколадку секретарь исправила мелкие огрехи, и Клим отнес рукопись мистеру Грину. Тот пробежался глазами, поднял очки на лоб:

– Эдна писала?

Клим покачал головой. Мистер Грин скосил губы на сторону, побарабанил пальцами по столу.

– Стало быть, вы сами?

Клим кивнул.

– И вы можете завтра сделать репортаж с американского крейсера – и он будет ничуть не хуже?

– Скорее всего.

– Вы или гений, или мошенник. Я жду вас сегодня на планерке. Боюсь, миссис Бернар придется искать себе другого курьера.

Первый раз он пожал Климу руку.

Отец Серафим подсунул Аде обтрепанную брошюру:

– На, ты же любишь читать.

Ада надела пенсне, посмотрела на заглавие: «Об укрощении женами нрава своего и христианском смирении». Сказала батюшке, что она думает и о нем самом, и о его дурацких книжонках.

Отец Серафим начал зачитывать вслух:

– От чего рождается у жены недовольство своей участью? От неумеренных ожиданий, от неблагоразумного сравнения своей участи с участью других. Самолюбие жены, излишнее к самой себе уважение возрастает в душе при внимании к льстивым похвалам от людей; корень его – гордость, свойственная нашей поврежденной природе.

– Да вы с ума спятили! – начала Ада, и тут в комнату поднялся Клим. Постоял, послушал отца Серафима.

– Под таинственным и страшным влиянием дьявола все в женщине приняло превратный вид: деятельность сделалась суетливостью, наблюдательность перешла в любопытство, ум – в лукавство, проницательность – в дерзость, быстрота взгляда – в ветреность, нежность – в кокетство. И вот она уже не сомневается в своих познаниях и не терпит противоречий, переходя на путь гордости.