- Да как же можно - такое называть справедливым! - возмутилась толстая в розовом, и телеса ее заколыхались от гнева. - Это ж принудительный труд! А принудительный труд - это преступление!

- Преступление - это то, что совершили эти люди, - возразил Фридрих. - В абсолютном большинстве это уголовники.

- Ну и что? - как ни в чем не бывало, отозвался Эдик. - Все люди имеют права, и уголовники в том числе.

- Уголовники посягают на чужие права - справедливо в ответ посягнуть на их собственные.

- Тогда вы ничем не будете отличаться от уголовника, - непреклонно заявил Игорь.

- Разве? - приподнял брови Фридрих. - По-вашему, нет никакой разницы между бандитом, стреляющим в честного гражданина, и полицейским, стреляющим в бандита?

- Это передергивание, - тут же заявил Игорь.

- В чем же оно состоит?

Игорь замялся, но Эдик пришел ему на помощь:

- Полицейский стреляет, чтобы предотвратить преступление, или чтобы помешать преступнику скрыться. Если тот уже арестован, полицейский не имеет права в него стрелять.

- А бандит убивает жертву и тогда, когда она лишена возможности к бегству, - заметил Фридрих. - И уж, само собой, она не затевает никаких преступлений. У бандита есть право на адвоката, на апелляцию, даже на амнистию - жертва же всего этого лишена... Но хорошо, значит, право арестовать бандита, отнять у него священное право на свободу, вы признаете. Почему, в таком случае, нельзя отнять у него жизнь, если он отнял чужую? И, кстати, предотвратить тем самым все преступления, которые он совершит в будущем - процент рецидива по тяжким преступлениям весьма велик, это вам подтвердит американская статистика. Более того, по-вашему, его даже нельзя заставить работать! Он должен жить в тюрьме на всем готовом за счет денег налогоплательщиков, в том числе - своих жертв и их близких! Разве это справедливо?

- Права человека выше справедливости! Это во всём нормальном мире так! - запальчиво выкрикнула толстая в розовом.

Фридрих с удовлетворением отметил, что по крайней мере двое присутствующих посмотрели на нее как на идиотку. Причем одной из двоих была Марта.

- И вообще, преступник еще может исправиться, - торопливо вклинился Эдик, не давая Власову прокомментировать последний тезис.

- Да, иногда может, - согласился Фридрих. - Я знаю случаи, когда людей исправляли труд и дисциплина. Но не знаю ни одного, когда это делало бездельное паразитическое существование.

- Далеко не все, кто попадает за колючую проволоку, действительно преступники, - Эдик в очередной раз вбросил новый тезис, не ответив на предыдущий. - Не говоря уже о банальных судебных ошибках...

- А почему - "не говоря"? - перебил Власов. - Да, от судебных ошибок страдают невинные. В том числе и гибнут. От автомобильных аварий они страдают и гибнут на порядки больше. Значит ли это, что надо отменить автомобили? И вообще любой транспорт... упав с лошади, тоже можно убиться, знаете ли.

- Если ошибка вскроется, невинно заключенного можно освободить, но невинно казненному нельзя вернуть жизнь! - подала голос Франциска.

- А что, невинно осужденному можно вернуть годы, проведенные в заключении? - парировал Власов. Он мог бы взглядом поставить ее на место, но не стал этого делать: пусть ведет себя естественно. Тем более что он, в отличие от кое-кого из присутствующих, отнюдь не боялся аргументов противника. - И не будем, опять-таки, забывать о соотношении невинных к виновным и о последствиях выхода виновных на свободу.

- Я не закончил, - напомнил Эдик. - Не считая невинно осужденных, в лагерях немало тех, кто является преступником лишь по нацистским законам, а не по сути...

- А кто определяет суть, если не закон?

- Международные правовые нормы, - Эдик вновь вернулся к терпеливому учительскому тону.

- То есть все дело в том, что российским и германским законам вы предпочитаете атлантистские, - кивнул Фридрих.

- Да, предпочитаем. Потому что законы демократических стран более гуманны.

- Гуманны по отношению к преступникам или по отношению к их жертвам?

- Послушайте, если вы будете все время перебивать... - Эдик уже не скрывал своего раздражения.

- Хорошо, хорошо, - смиренно согласился Власов. - Закончите свою мысль. Так кто же не должен сидеть в нацистской тюрьме, но, тем не менее, там сидит?

- Во-первых, осужденные за их идеи, - принялся перечислять Эдик.

- За любые? - уточнил Фридрих. - Я не имею в виду, разумеется, идеи сторонников демократии. Но если человек, например, большевик, или идейный сторонник исламского терроризма? Его - тоже нельзя?

- Тоже, - непреклонно кивнул Эдик. - Если человек - мусульманский экстремист, это, конечно, плохо. Но судить его надо за то, что он бомбу взорвал, а не за то, что он мусульманский экстремист. Пока не взорвал - судить не за что.

- Ясно, - тоном примерного ученика ответил Власов. - Значит, полицейский не должен стрелять в бандита, чтобы предотвратить убийство. Он должен дождаться, пока тот убьет невинного человека. Кстати, за вождение машины в пьяном виде тоже нельзя карать? Надо обязательно дождаться, пока они кого-нибудь собьют? В Штатах, насколько я знаю, пьяных водителей наказывают, и довольно сурово.

- Это некорректная аналогия, - торопливо возразил Эдик.

- Почему? - невинно спросил Власов.

- Вы сами это прекрасно понимаете! - взорвался плешивый, не найдя более подходящего аргумента.

- Есть такая вещь, как презумпция невиновности, - наставительно изрекла толстая в розовом. Судя по выражению её лица, она припоминала чьи-то слова - или, может быть, статью в любимой газете. - А если по-вашему рассуждать, так надо, значит, убивать всякого, кто может преступление совершить. Тогда давайте убивать всех прямо при рождении! Так, что-ли? - она откинулась на стуле, донельзя довольная собой.

- Вероятность, что преступление совершит его идейный сторонник, гораздо выше, чем что его совершит средний человек, - заметил Власов, слегка споткнувшись на конструкции "чем что". - Разумеется, обычный человек тоже способен на убийство или ограбление. Но его взгляды не вынуждают его убивать или грабить. Принимая же идеологию, которая ради своего торжества прямо требует убийств и грабежей, он или сам станет грабителем и убийцей, либо, как минимум, будет одобрять и поощрять убийства и грабежи, совершаемые сторонниками разделяемой им идеологии. Разве не так?

- То есть, - Эдику, похоже, пришла в голову какая-то идея, - вы хотите сказать, что следует наказывать всех тех, чьи идеи прямо подталкивают их на преступления?

- Во всяком случае, это было бы логично, - осторожно заметил Власов.

- Вот мы и говорим, что нацизм - это преступная идеология. Она, по вашим же словам, заставляет совершать или одобрять преступления. Например, детоубийства. Или выселение так называемых неарийских народов.

- Вот именно! - выкрикнула тощая девица. Остальные одобрительно зашумели.

- Ну уж нет, - возразил Фридрих. - Давайте называть вещи своими именами. Вы же не хотите сказать, что злые нацисты убивают чьих-то детей просто для того, чтобы доставить горе их родителям? Они ведь, кажется, приводят какие-то аргументы в защиту подобной практики? Они вам знакомы, эти аргументы?

- Я вам уже говорила, - неожиданно возвысила голос Франциска, - никакие... слышите, никакие!.. рациональные соображения не могут оправдать машину детоубийства. Я даже не говорю о муках убиваемых детей, у которых отнимают жизнь ради отвлечённых догм евгеники! Но ещё есть страдания родителей. Мать, ребёнку которой угрожает опасность... у которого отнимают её малютку, её кровиночку, чтобы лишить жизни... да она готова отдать собственную жизнь, чтобы только защитить его! - она обвела взглядом аудиторию.

"Нехитрый манёвр" - подумал Власов. Похоже, госпожа Галле искала случая лишний раз намекнуть аудитории на то, что её недостаточно впечатляющее выступление накануне было продиктовано страхом за сына.