Аркадий закрыл глаза и попытался как можно подробнее представить себе окружающую обстановку: когда-то очень давно его этому учили. Получилось не очень: зрительная память не держала целого образа, а выхватывала отдельные детали. Выцветшие жёлтые обои в мелкий цветочек. На потолке - покосившаяся двухрожковая люстра без одной лампочки. Столик с машинкой. Трёхногий табурет, прислонённый к стене. На нём груда разлохмаченных пожелтевших бумажек, придавленная Торой в кожаном переплёте. Когда он последний раз открывал Тору? Кажется, там, в той стране. В тюрьме. Там была только Тора и старые газеты... нет, этого вспоминать не надо. Что у нас есть ещё? На подоконнике - замусоленные словари и чашка с чайной заваркой. Кипы расползающихся газет, корректур, вырезок, норовящая стечь на пол грязным ручьём. Под батареей стоит жестяная мисочка для воды: труба протекает, надо бы починить, но хозяева жалеют денег. В мисочке плавает пузырёк с засохшей замазкой для бумаги, похожий на дохлую аквариумную рыбку... Узенькая постель, рядом табурет, на котором сидит гость. Двустворчатый шкафчик с необходимыми книгами. Наверху - третий том иерусалимского издания Бубера, заложенный пожелтевшей брошюркой "Исследование грамматики числовыми методами": его первый и последний научный труд, в дальнейшем он занимался совсем другими вещами... Гранёный стакан с поломанными карандашами, тупыми ножницами и прилипшим ко дну ластиком со слоном. Странно: стакан он отлично помнит, но вот где он? Дина очень любила выбрасывать такой хлам, особенно втихую, когда его нет дома. Но Дины больше нет. Она там, в той стране. Он прожил там шесть лет, а ведь так и не побывал в Святом Городе. Он не доехал до Иерусалима какого-то километра, когда его машину остановили. Потом была тюрьма.

- Может быть, ты зажжёшь свечи? - спросил гость. - Я предпочитаю встречать субботу при свечах.

- Во-первых, ты ещё должен помнить, что это женская обязанность, - начал рассуждать Аркадий. - Хотя при отсутствии женщин зажигать свечи может и мужчина. Но дело не в этом. Сейчас поздно. Свечи зажигают за полчаса до захода солнца. Кто зажигает субботние свечи после захода, не только не исполняет заповедь Торы, но прямо её преступает. "Не зажигай огня в день субботний". Я, конечно, плохой юде, и постоянно преступаю заповеди. Но я не настолько плохой юде, чтобы преступать заповеди из эстетических соображений. Эстетический подход к религии - это само по себе отвратительно...

- Хватит болтать, - гость не повысил голоса, но тональность разговора изменилась. - Зажги свечи. И выключи электричество, кстати.

- Я же объяснил... - начал было Борисов.

- Пикуах нефеш, - процитировал гость. - Спасение жизни. Преступи, но не умри. Даже при малейшем подозрении, что это угрожает жизни юде. Зажги свечи.

Аркадий тяжело поднялся и пошёл к шкафу, избегая смотреть на гостя. Кряхтя, наклонился, извлёк из нижнего отделения низенький серебряный подсвечник. Открыл. Зажёг. Зажмурившись, прошептал благословение. Нащупал за шкафом выключатель, дёрнул рычажок. Тени метнулись из углов и затопили комнату, оставив только два жёлтых свечных глазка.

- Если ты зачем-то захочешь меня убить, ты сделаешь это без дешёвых опереточных арий, - сказал Борисов, не очень веря в собственные слова.

- Я не собираюсь тебя убивать. Я даже могу пообещать тебе это. Ты знаешь, я всегда выполняю обещания.

- Я знаю, Зайн, - Аркадию и в самом деле стало поспокойнее. - Давай выпьем. У меня есть вино и водка.

- Где?

- Вино в холодильнике на кухне. Водка в морозилке. "Власовка", между прочим.

- Вот как? Шикуешь. Ладно, неси водку. Я бы предпочёл вино, но оно наверняка некошерно.

- Зато водка всегда кошерна. А на "Власовку" даже выписано свидетельство о кашруте.

- Неплохо они заботятся о потребителе. Неси. Впрочем, сиди, я сам принесу.

"Неужели он думает, что я храню в холодильнике оружие?" - подумал Аркадий. Хотя, возможно, в свое время это была бы не такая уж глупая мысль. Но теперь-то... Он с отвращением почувствовал, как дрожат руки. Стараясь успокоиться, наощупь дотянулся до чашки с заваркой, отхлебнул, поставил на место. Не попал. Чашка с тихим звяканьем опрокинулась. Наверное, залило корректуры. Ладно, высохнет. Не впервой. В последнее время с ним это стало случаться всё чаще. Однажды он забыл недоеденный кусочек беляша между страницами англо-португальского словаря, и спохватился только через две недели, когда в комнате начало ощутимо пованивать тухлятиной. Словарь пришлось продать за копейки в букинистическую лавку. Владелец магазинчика, старый фольксдойч с бульдожьей мордой, не хотел брать испорченную книгу, пришлось уговаривать, унижаться... Из-за каких-то пяти рублей. Да, для него сейчас и пятёрка - тоже деньги.

Ничего-ничего. Он дождётся своего часа, обязательно дождётся. Если бы не этот старый параноик, непонятно откуда свалившийся на его голову...

Тихие шаги гостя остановились возле кухонной двери. Звякнуло стекло, щёлкнул выключатель. Хлопнула дверца холодильника.

- Не ищи стопки, они у меня здесь, - крикнул Аркадий в коридор, запоздало соображая, что он мог бы сейчас проскользнуть в прихожую - и даже, наверное, открыть верхний замок. Зайн, конечно, услышит, но ему понадобится несколько секунд - в прихожей тесно, ещё этот велосипед у стенки, за который зацепиться как нефиг делать, он непременно зацепится, он ведь уже не тот, Зайн, он уже не мальчик, все мы не молодеем, а он уже будет на лестничной клетке, и сразу вниз, через перила, через пролёты, как тогда в Буэнос-Айресе... конечно, можно ноги переломать, но можно ведь и уйти... хотя нет, не стоит - просто кубарем по лестнице, Зайн ведь не станет стрелять, нет, не станет... всё-таки пятый этаж... Зайн побежит за ним, но он успеет раньше, должен успеть... главное - лестница, потом выскочить из подъезда, а там резко дать джазу по подворотням, он-то здесь каждую дырку знает... придётся бежать через гаражи, а он в носках, а там лёд и собаками нагажено... ничего, не привыкать, на таком адреналине и не почувствуешь, главное не поскользнуться, но он проскочит, должен проскочить, лишь бы там ничего не поставили, какую-нибудь доску с гвоздями или железку, русские это любят, но вроде бы не должны... потом махнуть через помойку, тут Зайн приотстанет - а там, по улице генерала Краснова, есть полицейский участок. Вероятность успеха один шанс из десяти - если бы он встал сразу после того, как Зайн вышел. Нормальный такой шанс. Даже, можно сказать, хороший шанс, бывало ведь и хуже, и ничего, и уходил...

- Не пыхти так громко, - насмешливый голос достал его из коридора, - побереги дыхание.

Аркадий замер.

- Ладно, дыши, - разрешил Зайн, входя в комнату с бутылкой водки. - Ты слишком боишься, чтобы сопротивляться. Но недостаточно боишься, чтобы бежать сломя голову. Поэтому ты остаёшься на месте. В первом и втором случае у тебя был бы шанс... крохотный, конечно. В последнем случае твой шанс равен нулю, - Зайн опустился на табурет и принялся скручивать бутылочную пробку. Борисов машинально отметил, что гость слегка картавит, и тут же поправил себя: за годы безвылазной жизни в России он успел привыкнуть к твёрдому русскому "р", а Зайн говорит с мягким романским акцентом. - Типично обывательская реакция на опасность. Всё-таки тебя сломали, Каф. Ты стал обывателем.

Борисов вздрогнул.

- Стал мелким вонючим обывателем, - продолжал Зайн, не меняя тона. - Ты хоть чувствуешь, как у тебя здесь воняет? Передай мне стопки.

- По крайней мере, я перестал быть убийцей, - Аркадий нашарил под столиком две стопки, жирные на ощупь. Последний раз он пил из них неделю назад, с редактором отдела политики "Свободного Слова".

Маленькие стаканчики звякнули.

- Но это не помешает нам выпить, - гость протянул Борисову стопку водки. - Лехаим!

- Благословен ты, Господь Бог наш, Царь Мира, по слову Которого возникло всё, - быстро пробормотал Борисов благодарственную молитву. - Лехаим, - сказал он и проглотил водку. Обжигающая жидкость нырнула в горло, покатилась вниз, и встала колом где-то в районе груди. Аркадий попытался вдохнуть и зашёлся в мучительном кашле. Зайн хлопнул его по спине раскрытой ладонью. Борисов едва успел подхватить подпрыгнувшие очки. Кашель, однако, съелся, оставив только лёгкое жжение в горле.