- В последнее утро сойтись в рукопашной,

Великой России еще послужить!

Полковник Синицын, погибнуть не стра-а-ашно!

И всё же так хочется, хочется жи-и-ить!

- закончила девушка под грохот аплодисментов.

- Ага, как же, хочется жить, товарищ полковник, - Николая песенка явно раздражала. - Этот Вилли Розенбаум, или как его там... ну, который сочинил это дерьмо - он всё-таки vkray ofonarel. Советские офицеры так не разговаривали. Тем более перед самым концом. Какое там "не падайте духом" и "жить хочется". "Это что, пораженческие настроения?! Да я тебя, суку, под трибунал!" - вот это было бы похоже. Да и Россию тогда поминать было не велено, тем более "великую". Союз Советских Социалистических Республик - вот это было можно. В крайнем случае - Родину без названия. "За Родину, за Сталина" - вот и весь сказ. СМЕРШ-то до самой капитуляции орудовал... и после нее тоже, на востоке. Почему-то на Западе принято считать, что для России война закончилась в сорок третьем. Это с германцами она закончилась, а гражданская война в Сибири продолжалась до сорок шестого... Последних партизан и вовсе в конце пятидесятых добили.

- А ты сам давно из России? - спросил Майк.

- Я что, такой старый? - усмехнулся Николай. - Я здесь родился. Отец политруком был. Не то чтобы особо идейный, просто время такое было, что самая удобная карьера - по партийной линии... Ну а когда все так обернулось, драпанул из Мурманска с последним британским конвоем. Мать к нему только в пятьдесят четвертом выпустили. Тогда в Райхе Обновление было, вроде как свободы больше стало, ну и в России тоже гайки поослабляли. Хотя, надо отдать должное Власову, он еще в сорок третьем указ издал, чтобы семьи партийцев не трогали. Имущество только отбирали, как "приобретенное за счет незаконных привилегий", да и то у родни шишек, не у рядовых. Не стал, значит, мстить. У него самого-то большевики жену расстреляли, причем вторую уже, первая еще в тридцатых в лагерях сгинула... правда, он, говорят, в Германии быстро утешился... А мой отец, представь, так одиннадцать лет верность матери и хранил. Прямо хоть сценарий для Холливуда пиши. По крайней мере, - Николай вновь усмехнулся, - такова официальная версия.

- Значит, ты вообще не был в России? - Майк почувствовал разочарование.

- Это ж не на Хавайи в отпуск махнуть! Чтобы нашего брата-эмигранта хоть по туристической визе пустили, это ж такой геморрой... Да и не очень-то и хотелось. В гробу я видал и коммуняк, и власовцев. Мне и здесь хорошо.

- Мне казалось, тебе не очень нравится Америка, - язвительно заметил Рональдс.

- Ну, по большому счету... ты не обижайся, Майк, Америка, конечно, дерьмо. И Россия тоже дерьмо. Но американское лучше пахнет, - Николай чокнулся со стоящим на столике пустым стаканом Майка и осушил очередную порцию. В графине оставалось на донышке.

- Может быть, тебе хватит? - обеспокоенно спросил Майк.

- Не учи русского водку пить... Ты куришь? - Николай достал распечатанную пачку "Винстон" и приглашающе протянул ее Рональдсу.

- Нет, - поспешно закрылся рукой Майк. От прокуренной атмосферы заведения у него уже начинала болеть голова.

- Ну и правильно, - сказал Николай, выуживая сигарету и вставляя ее в рот. - Никогда не начинай, - добавил он, щелкая зажигалкой. Затянувшись, он блаженно откинулся на спинку стула и тонкой струей выпустил дым к потолку. - Вот, кстати, ещё одна причина не тосковать по российским просторам. Я без никотина не могу.

- Значит, ты не чувствуешь ностальгии? - вернулся к прежней теме Майк, в свою очередь, стараясь отодвинуться подальше от ядовитого дыма.

- Делать мне больше нечего... Вот мои родители - те да, отец особенно, до последнего дня... пролетарский интернационалист, blin... Смешно просто, какими патриотами России становятся те, кто когда-то бежал от этой страны, как от чумы. Есть в нашем доме такая тетя Циля - стопроцентная юде. Так вот, вообрази, ударилась в православие, крестилась под именем Галины, посещает все службы в церкви... И, кажется, уже сама уверовала в то, что у нее в родне были белые офицеры. Или вот еще один сосед, сумасшедший старичок... тихий такой и безвредный, но каждый день начинает с чтения русских газет. Нет, не местных иммигрантских, а настоящих, тамошних. Их здесь можно достать. Ну это бы ладно - но он читает их все. То есть все, которые достанет, конечно - как будто они пишут не об одном и том же, там же вся пресса под каблуком у государства! Бывало, с утра встретишь его в подъезде: идет, нагруженный ворохом... некоторые, по виду, из мусорных баков возле российского посольства тягает... Давно, правда, его уже не видел. Может, помер. А может, забрали в клинику для престарелых, наконец. Ну а уж все праздники отмечать - это тут вообще святое. Ты бы заглянул сюда на 7 ноября и на православную пасху... что интересно - одни и те же лица.

- А ты?

- А мне просто нравится, как здесь готовят, - Николай наполнил стакан в последний раз. - И водка здесь хорошая. Жаль, цены в последнее время выросли. Хоть я и могу себе это позволить, а деньги лишними не бывают.

- А что ты делаешь, чтобы жить? - Майк употребил стандартное американское выражение, означающее "кем ты работаешь?"

- Дышу, ем и сплю, - осклабился Николай. - Шутка. Если серьезно, я сисадмин в конторе тут неподалеку. В Южной башне Близнецов. Заведую локальной сетью и все такое. Что ты на меня так смотришь? Ты думал, я русский мафиозо?

- В первый момент было такое подозрение, - улыбнулся Майк. - Но потом, после всех этих рассказов, я решил, что ты историк или что-то вроде этого.

- Просто с детства родители компостировали мне мозги своим русским патриотизмом, вот я и решил разобраться во всем сам. Прочитать побольше, и тех, кто славит Россию, и тех, кто ругает. Выяснилось, что первые рисуют еще более неприглядную картину, чем вторые. Одно дело - просто указать на пороки, а другое - гордиться ими... А ты где работаешь?

- Представь себе, почти там же - в Северной башне. WNYC, Общественное радио Нью-Йорка.

- Близнецы, - протянул Николай и раздавил сигарету в пепельнице. - Нерушимый символ американской демократии. Так, Майк?

- Ты иронизируешь? - догадался Рональдс

- Просто не понимаю, зачем было громоздить посреди Нью-Йорка эти два совершенно безвкусных дрына. У Крайслера или Эмпайра хоть есть своя эстетика. А тут - просто пара пара-ллелепипедов, - несмотря на выпитое, Николаю все уже удалось не сбиться в трудном слове. - Ладно японцы, у них земли мало. Но у нас-то? Горизонтальный путь проще вертикального. Ты можешь объяснить, какой смысл в зданиях, где даже авария лифта может стать причиной трагедии, я уж не говорю о пожаре где- нибудь в середине? А уж если это все когда-нибудь рухнет...

- Конструкцией предусмотрены любые чрезвычайные ситуации, - возразил Майк. - Близнецы не могут рухнуть.

- Ага, - кивнул Николай. - А "Титаник" не мог потонуть. Близнецы - это просто еще один американский выпендреж. В них нет никакого смысла, кроме размера. Как у подростков, которые меряются членами. Дядя Сэм стремится показать всему миру, что у него больше. Прямо по Фройду.

- А что стремится показать миру Московская телебашня?

- Очевидно, четыре всероссийских телеканала, - рассмеялся Николай. - "Говорит и показывает Москва!" Кстати, а что ты делаешь на радио?

- Я репортер.

- Да-а? А я подумал, наш брат технарь. Погоди, уж не собираешься ли ты делать репортаж о русском кабаке?

- Нет-нет... но... знаешь, Николай, через несколько часов я лечу в Россию, - признался Рональдс почти извиняющимся тоном.

- Вот как?

Николай смотрел на него странным взглядом. Майк пытался понять, что выражает этот взгляд. Зависть, любопытство, может быть, досаду и злость? Нет, все не то...

- Кан-фет-ки ба-ра-а-а-а-ночки! - блеяла певичка, высоко вскидывая ноги.

- Будь там осторожен, Майк, - сказал, наконец, Николай.