Второй был непонятным: что-то прямоугольное, напоминающее небольшой кирпичик, но мягкое, на ощупь - затянутое в какую-то плёнку. Микки вертел эту штуку и так и этак, и, наконец, решил поднести её к источнику света. Кирпичик оказался толстой пачкой денег, запаянных в пластиковую плёнку. С одной стороны лежали дойчские марки, с другой - непонятные бумажки, похожие на деньги, но длиннее и уже. Микки сумел разглядеть по углам бумажки цифру "100", и между ними - белую надпись "ONE HUNDRED DOLLARS".

Зато третья вещь была понятной - целленхёрер на батарейках, старая-престарая модель. Такой Микки видел у папы Жоржа.

Ворочаясь в тесном помещении, мальчик случайно задел плечом кнопку. Колонка повернулась, открыв проход.

Мальчик выбрался наружу и снова задумался, как же закрыть проклятую дырку. В отчаянии он толкнул колонку - и та послушно закрутилась в обратную сторону. Открутить её обратно у мальчика не получилось. Видимо, чтобы открыть проход, нужно было нажать на ту плитку в полу, а закрывалась она либо изнутри кнопкой, либо снаружи - нажатием на бочку.

Микки сел на пол и попытался сосредоточиться и подумать. Получалось у него плохо, но он очень старался.

Судя по всему, это какое-то потайное место. Кто его сделал, непонятно, но старуха наверняка о нём знает: в том, что старуха Берта знает каждый сантиметр своей квартиры, мальчик не сомневался. Может быть, она его и устроила. Она же спрятала здесь пистолет и деньги. Денег много, Микки подумал, что, наверное, их хватит на все мамины планы. Хотя гораздо лучше взять их себе. На такую кучу денег можно накупить себе много чего. Если придётся бежать из дома, нужно будет так и сделать... Но самое главное - в этом потайном месте можно спрятаться самому. Если...

Эту мысль он додумать не успел - как раз в этот момент проснулась мама.

- Микки! Где ты? - крикнула она. За время житья в этом доме мама Фри привыкла к тому, что глухую хозяйку и из пушки не разбудишь.

- Я писать ходил, - сказал он.

Мама Фри сидела на кровати, встрёпанная, сонная и ужасно некрасивая - до такой степени, что сыну стало её немножечко жалко. Он молча подтянул сползающие пижамные штаники, подошёл к ней и неловко погладил по плечу.

- Микки, - тихо сказала фрау Галле, - я очень несчастная женщина...

- Мама, - попросил Микки. - Давай улетим домой.

- Миленький, мы не можем всё так бросить, - вздохнула мама.

В этот момент в прихожей раздался треск. Трещала деревянная дверь. Кто-то, не утруждая себя излишней вежливостью, ломился в квартиру.

Франциска в ужасе обернулась.

- Полиция... Мы пропали... - губы у неё тряслись, лицо стало белым.

- Мама, давай спрячемся, - преложил Микки.

- Миленький, тут негде, спрятаться негде, - заверещала фрау Галле, с ужасом смотря на сына.

- Мама, пойдём, - сказал Микки, и, не дожидаясь маминого согласия, побежал на кухню.

Он как раз успел лечь на пол и нажать на плитку, когда Франциска, придя в себя, прибежала - чтобы увидеть, как открывается щель в стене.

В этот момент дверь открылась. По коридору загрохотали шаги - уверенные, страшные. Так ходят сильные люди, которые делают другим больно.

Возможно, впервые в жизни фрау Галле поступила умно. Она не стала ждать, пока страшные шаги приблизятся, а полезла в щель - как была, в ночной рубашке. Она едва протиснулась, следом юркнул Микки и тут же нажал на кнопку. Колонка повернулась и закрыла проход.

- Что это? - свистящим шёпотом спросила Франциска, пытаясь хоть как-то устроиться в узком пространстве.

- Тайник, это я его нашёл, - сказал Микки, нашаривая на полу пистолет и целленхёрер. - Мама, возьми.

Франциска, щуря глаза, ещё не привыкшие к темноте, с опасной взяла тяжёлую смертоносную вещь и тут же положила её на пол.

Сидеть было неудобно - крохотный тайник не был рассчитан на двоих. Франциска прислонилась спиной к стене, кое-как пристроив Микки между коленок.

Жесть колонки не очень хорошо пропускала звуки. Тем не менее было слышно, как человек ходит по дому - уверенно и нагло. Потом - какой-то шум, возня и звук чего-то падающего. Дальше - снова шаги, шаги и голоса. И шум - очень характерный шум, когда тащат что-то тяжёлое.

Хлопнула и ударилась об стену дверь кухни - бух-бух. Заскрежетала плитка.

- Вот и хорошо, - отзвенело от жести.

Микки сжался. Голос был мужской, но высокий и какой-то гадкий. Обладатель такого голоса наверняка умел и любил делать очень, очень, очень больно.

- Смотри на меня, старая дзыня, - звенело сквозь жесть. - Сейчас я буду спрашивать, а ты будешь мне всё рассказывать. И не вздумай вейджать.

Человек говорил на дойче, но с какими-то непонятными словами. От этого было ещё страшнее.

- Я таки не вижу резона, чего вы до меня хотите, - заскрипел голос старухи. - И если чего хотите услышать, то говорите в моё лицо и шобы мне было понятно. Я очень плохо слышу. Я умею читать по губам, если знаю такое слово. Которое слово я не знаю, то не могу за него говорить.

Человек рассмеялся. Это был очень неприятный смех.

- Да я сам твой жаргон еле разбираю, а ты хочешь, чтобы я вспомнил язык Гёте в его первозданной чистоте. Я тут, знаешь ли, несколько огрубел. Зато приобрёл много полезных навыков.

Тут же раздался неприятный звук и следом - стон.

- Больно? - спросил мужчина. - Отвечай, старая дзыня, и отвечай быстро.

- Таки больно, - заскрипела старуха. - Давайте пожалуйста говорить как умные люди с умными людьми.

- Боль прочищает мозги, - наставительно произнёс голос. - Кстати, оцени изящество приёма. Ему я научился у одного старого дуфана, большого любителя разговоров по душам. Вот если бы я ломал тебе пальцы, ты могла бы упасть в обморок, а то ещё, чего доброго, сыла... могла бы и околеть. А этот приёмчик совершенно безвредный: нажать на нужную точку, и человечек уже плачет. Китайцы всё-таки умнички. Хочешь продолжения сеанса массажа?

- Нет, - торопливо ответила старуха, - уберите свои руки, я буду всё говорить.

- Вот и славно. Сначала представлюсь. Меня зовут Матиас Спаде и меня хорошо знают в вашей почтенной конторе. В том случае, если я оставлю тебя в живых - в чём я сильно сомневаюсь - ты сможешь передать своим дружкам из Третьего отделения, что я их... - дальше мужской голос произнёс слова, которых Микки не понял, хотя и слышал нечто подобно несколько раз от папы Жоржа. Когда он однажды сказал это маме, она сделала строгое лицо и объяснила, что людям нельзя этого говорить, иначе люди могут обратиться к фашистскому государству, и оно откроет дело по оскорблению личности. Мама тогда ещё сказала, что фашистское государство очень несправедливое, раз наказывает людей за слова. Но папа Жорж не боялся фашистского государства - во всяком случае, когда он говорил эти слова маме...

Отвлёкшись на эти мысли, Микки пропустил мимо ушей пару фраз. Когда он снова собрал внимание в кулачок, человек говорил:

- ...если ты думаешь, что прослушка работает и вскоре здесь будут ребята из ДГБ, то сильно ошибаешься. Я, на твоё несчастье, профессионал, а дэгэбэшники - цао... на понятном тебе языке - дерьмо собачье. Особенно смешно замыкать всю микрофонную сеть на одно устройство, да ещё и монтировать его на чердаке. Фон Гирке за такое отправил бы курсанта чистить сортиры не менее чем на месяц... Ты, кажется, меня не слушаешь? Я тебе неинтересен?

- Да я таки всё поняла, говорите же за своё дело, - Берта Соломоновна сказала это тем же тоном, каким покрикивала на Микки.

Мальчик, у которого от страха обострилось чутьё, вдруг с удивлением понял странную вещь - Берта Соломоновна не очень-то и боится. То есть боится, но не так, как в ту ночь, когда она сидела и рассматривала старые фотографии.

- Какая деловая старушка. Ну что ж, дело так дело. У тебя на постое баба с ребёнком. Где они?

- Здесь, - ответила старуха. - Как я ложилась, так они были в спальной, - уточнила она.

- Их нет. Где они?

- Я знаю за то, что знаю, - старуха даже не скрывала раздражения, как будто человек не мог убить её в любой момент. - Может, ушли кушать. Я спала. Посмотрите где хотите везде, если чего не верите, - добавила она.