Люди толкались возле кассы, где та же самая книжка была сложена штабелями. Фридрих заметил, что некоторые брали по три-четыре экземпляра.
Купившие не расходились, а продолжали толпиться возле стенда - видимо, чего-то ожидая.
Власов подошёл к кассе и взял в руки зелёную книжицу, заглянул в шмуцтитул. На скверной серой бумаге было пропечатано: "Санкт-Петербургская Академия Наук. Серия "Исследования по структуре знаковых систем. Том XXXVI". Дальше шло название - "Д. С. Лихачёв. К реструкции топоса историко-семиотического субстрата восточногерманского субэтноса: введение в постгерманистику". Одолев это неудобопроизносимое название, он машинально отметил, что сей труд был отпечатан в академической типографии, а в номерном коде книги имелась буква F, что означало "Forschung" (научное исследование). С таких книг, вспомнил Власов, не взимался налог на продажи, а также - что в данном случае, похоже, было важнее - они практически не подвергались предварительной цензуре. Наука должна развиваться свободно, как учил Дитль...
С нехорошим предчувствием Власов открыл книгу на середине.
"Осознание мультиплицированного характера восточно-немецкой культуры, её мутантности и мутагенности, сотканности из противоречивых оснований, - прочёл он, мучительно продираясь сквозь слова, - не должно затенять интуицию эвентуально присущей этой полифонической целостности единой ритмотопики, её прагерманского единства, раскрывающегося в последовательности образов, несущих на себе отпечаток этой целостности, по отношению к которой конкретные историко-культурные проявления таковой есть всего лишь эпифеномены, внутренняя суть которых не может быть понята без привлечения того набора представлений, который мы несколько раньше обозначили как "пра-немецкая самобытность", причём напряжённое отношение между "бытием" и "самостью", не столько дано, сколько задано ритмотопикой, которая, в свою очередь, не может и не должна восприниматься как нечто заранее заданное и неподвижное - напротив, ей присуща протеистичность, гераклитовская текучесть, для которой всякая форма есть ни что иное, кк волна, смывающая другую волну-форму, но при этом принимающее от неё то послание, которое она несла и которое, обогащаясь, но и теряя, в самой своей изменчивости содержит нечто незыблемое, каковое..." - тут терпение Фридриха истощилось, да и словечки "немецкая", "немецкое", ловко ввёрнутые в эту белиберду, царапали глаз. Власов с раздражением захлопнул книгу и положил её на место с твёрдым намерением больше не брать её в руки. Во всяком случае, без крайней необходимости.
Однако, обведя взглядом магазин, он с недоумением понял, что народ, разбившись на кучки, увлечённо листает свежеприобретённые материалы и делится впечатлениями.
Решив не церемониться, Фридрих подошёл к давешнему старичку в картузе и заглянул ему через плечо. Старикан его заметил, но воспринял его жест как должное. Он даже подвинулся, чтобы подошедшему человеку было удобнее смотреть.
- Не, вы только представьте себе, а? - возбуждённо зашептал он, тыча длинным жёлтым ногтем куда-то в середину страницы, - что Дмитрий Сергеевич-то наш выдал! Вот так в открытую всё и говорит!
Власов вгляделся и разобрал: "Неизбежная - более того, ожидаемая и заметная уже в ближнем временном горизонте, - имплозия внешних контуров единства пангерманоморфного ареала ставит перед исторически-ответственной частью интеллектуально-полноценных страт ингерманландского субэтноса задачу реинтеграции подлинно германских элементов на основании ахронического образа немецкости, взятой per se..."
- Тоись, значит, конец, - у старичка театрально заколыхались руки, - совсем, значит, скоро... Райхсраум-то ихний того, сдуется, стало быть... Прямо вот так и пишет... С ума сойти...
Власов напрягся: театральные приёмчики старичка ему не понравилась.
- С чего бы это вдруг? - не слишком дружелюбно спросил он.
- Да тут же всё написано, - старичок продолжал тыкать пальцем в книгу, - всё разобрано... Дмитрий Сергеевич - он знает... Вы, я извиняюсь, у нас новенький, - покровительственно добавил он, - нет-нет, не спорьте, я вижу... - Власов и не думал спорить, но старичок, азартно тыча пальцем в буквы, всё напирал на него: - Так вы сначала первые труды его почитайте, ранние, они вам попроще будут, подоступнее... а это уже для тех, кто понимает...
Власов и в самом деле понял. Похоже, почтенный академик, пользуясь попустительством российских властей, издаёт под видом научной литературы книги с политическими намёками, понятными тем, кто навострился читать эту белиберду и знает, как на их птичьем языке называются те или иные вещи. Типично для сект и преступных сообществ. Фридрих вспомнил мерзкий говорок дуфаней и скривился.
- Это, значит, всё уже, - старичка буквально распирало от возбуждения, - На годы счёт пошёл, а то на месяцы... Вот же, видите? - жёлтый ноготь уткнулся в строчку "...ожидаемый и заметный уже в пределах ближнего социально-очерченного временного горизонта".
Власов ещё раз заглянул в книжку, немного подумал и решил, что, судя по всему, "внешним контуром единства пангерманоморфного ареала" на лихачёвском птичьем языке именовался Райхсраум. Оставалось понять, кто подразумевался под "исторически-ответственной частью интеллектуально-полноценных страт ингерманландского субэтноса", помимо самого Лихачёва и его окружения. Вряд ли эти возомнившие о себе старпёры справятся с какой бы то ни было практической задачей, включая "реинтеграцию подлинно-германских элементов", что бы у них под этим не подразумевалось...
Фридрих недовольно тряхнул головой: похоже, под впечатлением от местной атмосферой он стал делать ошибки, недостойные даже начинающего аналитика. В конце концов, эта лавочка собрала вокруг себя известное количество приверженцев. Он с сомнением покосился на восторженного старичка и снова себя одёрнул: когда речь идёт о политике, даже самые жалкие людишки могут быть использованы для каких-нибудь надобностей. В конце концов, если этого трясуна обмотать поясом со взрывчаткой... Власов невольно улыбнулся: уж больно забавной получилась картинка.
- Сами, сами идут! - каркнула давешняя старуха. Все загалдели так, что у Власова зазвенело в ушах.
Двое молодых людей вынесли стол и два стула, после чего встали по бокам стола, наподобие почётного караула. Выглядело это, как и всё происходящее, довольно нелепо, но Власов отметил про себя, что, судя по рисунку движений, эта комичные с виду охранники всё-таки прошли какую-то подготовку.
Собравшиеся люди потянулись поближе к месту действия. Власов, наоборот, отошёл подальше, к полкам, чтобы не тереться среди этих неопрятных людей.
Наконец, открылась дверь и появился Лихачёв.
Власов был знаком с внешностью этого странного человека только по фотографиям. Вживую его внешность не преподнесла никаких неожиданностей. Высокий, очень худой, с длинным лицом, которые некоторые почему-то называли "породистым". Одет в дорогой серый костюм - судя по всему, не покупной, а пошитый у хорошего портного. Вместо галстука и белой рубашки - водолазка кремового цвета (видимо, символизирующая свободомыслие: Власов читал в каком-то отчёте, что в России оппозиционные интеллигенты не носят галстуки, считая их "казённой одеждой функционеров"). Глаза у академика были как у больной птицы - как будто подёрнутые какой-то плёнкой. Яйцевидную лысину обрамлял встопорщенный белый пух.
Он кое-как устроился за столом и сделал слабый приветственный жест рукой. Тут же рядом с ним появился бокал и маленькая бутылочка с нидерзельтерской водой.
Стало тихо. Слышно было, как охранник наливает старику воду в стакан.
В полной тишине Лихачёв сделал два глотка.
- Друзья-а, - голос у него оказался неожиданно ясный и чёткий, хотя и не без стариковского подблеивания на ударных гласных, - я рад вас всех видеть... живыми и здоровыми, - со значением добавил он.
- Простите меня-а, но я не буду много говорить о своей книге, - продолжал Лихачёв, - тем более, что у меня есть более важные новости. Мы добились маленькой, но существенной побе-е-ды, - тут его голос дал козла особенно заметно, так что Власов невольно улыбнулся, - моя-а супруга Лени получила возможность завершить курс лече-е-ния в свободной стране-е-е...
