Площадь быстро пустела. Скоро на ней остался только один Амайг. Он с завистью глядел вслед уходящим. Счастливые, они могут пойти домой, припасти все, что надо в путь, и уехать. Ведь их никто и ничто не задержит. А он? Уехать-то и он бы смог, но пешком не пойдешь, а коня Мурад и Кудас, хоть умри, не дадут.

Чья-то большая рука подхватила Амайга под локоть.

– Пошли домой, чего ты здесь стоишь, когда все разошлись.

Это был голос отца.

Амайг молча последовал за ним. Удивленный таким послушанием сына, Мурад летел как на крыльях.

– Я ведь давно ищу тебя. Рано утром нам с тобой надо ехать в Той-Юрт. – Мурад говорил быстро, словно боялся, как бы Амайг не вставил слова, не отказался. – Твои родственники по матери нашли там достойных людей, которые хотят с нами породниться. Прутья, говорят, следует гнуть, пока они сырые. Такое дело нельзя затягивать…

Амайг молчал, Мурад совсем разошелся.

– Завтра мы будем там и, пока не сладим дело, не вернемся. Барана, а если надо и быка, купим на месте. Слава богу, денег нам не занимать. Ничего не пожалею для единственного сына.

Амайг молчал не из смирения. Он просто думал о своем, о револьвере, о пятидесяти рублях, которые лежат у него в кармане. Если отец кинется за деньгами в сундук, можно себе представить, что с ним произойдет.

Но, на счастье, Мурада хватило только на то, чтобы поесть и завалиться спать. Утром ведь надо ни свет ни заря подниматься. Довольный тем, что сын дома и ему ни в чем не перечит, Мурад, едва положив голову на подушку, заснул крепким сном.

Проснулся он, когда пропели вторые петухи. Подошел к кровати, чтобы разбудить Амайга, и удивился: постель сына была пуста. Мурад кинулся в сарай. Коня на месте тоже не было.

Холод на перевале невыносимый. Ветрено. Не то, что внизу, в долине. И спрятаться негде. Разве только потеснее прижаться к лошади, но и в этом мало проку. Ветер так пронизывает, что Хасану кажется, будто он и сквозь лошадь продувает. Тело словно свинцом налито, до того тяжелое. Хоть бы чуток погреться!

Хасан невольно завидует пседахцам. На их стороне по всему склону лес. Они могут разжечь костры. Тут же, где расположились сагопшинцы, голо, как на осмоленной бараньей голове. Даже сухого бурьяна и того нет. Чтобы не стоять на месте, Хасан ходит по перевалу и коня водит за собой на поводу. Не он один. Все делают то же самое. Иные, те, кто одет потеплее, сидят верхом на конях. То там, то тут кто-то с кем-то переговаривается, как в селе, когда под вечер в переулках собираются мужчины перекинуться новостями.

– Это не дело, – слышится голос Элберда, человека высокого, широкоплечего и немного сутулого, может, оттого, что уж очень он велик ростом и потому все время пригибается, чтобы казаться пониже. – Пропадем мы тут.

Товмарза, пока Элберд не заговорил, принимал его со спины за Гойберда и все норовил приняться за свое: подтрунивать над ним. Сейчас Товмарза благодарит бога, что не сделал этого. Не забыл он пощечины, полученной некогда от Элберда за насмешку. Она так и осталась неотмщенной. Примирения тоже не произошло.

– Еще одну такую ночь здесь проведешь – и уже не будешь годен ни для войны, ни для дома, – досказал Элберд.

– У тебя нос слишком большой, – пошутил Гарси. – Он и притягивает к тебе весь холод.

Хасан еще с детства не любил Гарси. Бывает же так, что человек ничего тебе плохого не сделал, а душа к нему не лежит – и все. Теперь, когда Хасан узнал, что Гарси противник их примирения с Соси, он уже воспринимает его как врага и только молит бога, чтобы помог ему уехать отсюда, не сцепившись с Гарси. Оттого и старается не попадаться ему на глаза. Не из страха, понятно, а чтобы не усугубить и без того трудное положение.

– Большой и горбатый нос – куда меньшая беда, чем такой вдавленный, как у тебя, точно казачье седло! – отпарировал тем временем Элберд.

Хасан в душе порадовался ответу Элберда. Молодец он, никогда в долгу не остается.

Гарси не обиделся. Он весело засмеялся и сказал:

– Оно, может, и не беда большой-то нос, но и не грех бы тебе и запасной иметь, на людях с ним показываться. Но с таким заметным и от пули не убережешься.

– Ты лучше о своей башке думай, ее береги, о моем носе не тревожься.

Сообразив, что разговор грозит приобрести нежелательный оборот, Гарси «натянул вожжи».

– Э, Элберд, – сказал он, – я не думал, что ты такой обидчивый, шуток не понимаешь.

– Я не обиделся, – быстро остыл Элберд. Настолько быстро, что знающие его нрав удивленно переглянусь. – Я готов хоть до утра шутить. Давай, кто победит?

Кто-то, видимо боясь, как бы состязание не вылилось в скандал, в попытке перевести разговор на другую тему крикнул:

– Эх, нам бы сейчас теплую комнату да красивых девушек!

– И гармошку, – добавил другой голос.

– И без гармошки бы можно обойтись, – глубоко вздохнул Элберд. При слове «девушки» он тотчас забыл о Гарси.

И Гарси тоже повернул свои шутки в другую сторону.

– Э, да ведь у Товмарзы есть что-то вместо гармошки… Как она называется, Товмарза, эта штука, которая сама играет?

– Гарафон, – ответил Товмарза нехотя.

– Граммофон, наверно, – поправил его Малсаг.

– Где ты его взял, Товмарза? – спросил кто-то.

Товмарза медлил с ответом.

– С Терека привез, – ответил за пего Гарси, как будто его назначили говорить вместо Товмарзы. – Когда мы на стороне кумыков выступили против казаков… Ну и вещь!.. – улыбнулся он, довольно накручивая ус на палец.

– Надо было и себе взять, чтобы другим не завидовать, – буркнул Товмарза.

– На кой мне музыка! Я себе коня привел. Диво, не конь! – гордо сказал Гарси. – А веселье ты нам устроишь.

– Не играет он! – пожал плечами Товмарза, метнув сердитый взгляд в сторону Гарси.

– Почему? Что с ним случилось? – спросили сразу несколько человек.

– Как же он будет играть, если пет пластинок, которые кладут в пего? – Хасан узнал голос большеголового Ювси. – Товмарза думал, что это так, мусор. Вот он и побил пластинки, на которых записана музыка, круги такие черные…

Последние слова Ювси вызвали хохот.

– Не болтай, чего не следует! – гневно рявкнул Товмарза и весь вытянулся вперед, будто приготовился наброситься на Ювси. – Если бы у меня была такая же пухлая голова, как у тебя, я, может, все бы знал получше твоего!..

– А если положить на эту штуку чугунную сковородку, не заиграет? – спросил кто-то. – А, Товмарза?

– Что хочу, то и положу, хоть сковородку. Не ваша забота.

Не успел затихнуть смех, как Малсаг серьезно сказал:

– Что ты положишь, это уж точно не наша забота, но то, что ты чужое взял, это забота наша.

– Правильно, – поддержали со всех сторон. – Некрасиво и позорно.

Гарси не согласился с этим.

– Смотря что взять. На войне пспокон веков захватывают добычу.

– Мы не за добычу воюем, Гарси, – ответил Малсаг, – у нас совсем другая цель.

– Цель пусть будет любая, но, если она не припо-сит лично мне пользы, я не намерен подставлять голову под пули, – открыл свои мысли Гарси. – Всякими безделицами я себя позорить не собираюсь, но корову или лошадь увести – этого мне никто не запретит. А запретит – пусть сам воюет.

– Ничего нельзя трогать! – отрезал Элберд. – Пусть это будет мой отец, но если я увижу, что он взял чужое, будет моим самым ярым врагом. Вот так.

– Сказал-то ты сильно, Элберд, – бросил Гарси, покачав головой. – Только хватит ли у тебя духу враждовать с людьми?

– К тебе не приду занимать!

– А помнишь ли ты, что на вражду отвечают враждой?

– Не ты ли собираешься со мной враждовать?

– Я или кто другой – это уже неважно.

– Чецо зря языком чесать, – махнул рукой Элберд. – Возобновим разговор тогда, когда ты тронешь чужое. Хоть иголку.

– А может, сейчас скажешь то, что собираешься говорить потом?…