С наступлением полной темноты, когда уже ни зги не было видно, и на склонах и в долине воцарилась суровая тишина. И ночь была мрачная и суровая. Звезд, казалось, совсем не осталось, словно за день их посбивали выстрелами, а тусклая луна походила на долго не чищенный медный таз.

Люди принялись за намаз. Затем перекусили, чем могли. Еды было много – из трех сел навезли полные арбы. Но ничего не лезло в рот. Каждый второй переживал какую-нибудь утрату близкого человека, а обстоятельства складывались так, что даже традиционный траурный обычай нельзя соблюсти, хотя на душе у многих, хочешь не хочешь, был траур. Даже Торко-Хаджи, призывающий всех отложить до времени тязет, тоже ходил понурый: шутка ли – сына ранили. А скольких сразила смерть? Да и выживет ли Зяуддин? Душа старика так и рвалась домой, узнать, что там, но людей не бросишь, а отступать нельзя: враг только того и ждет, тотчас бросится вслед и нападет на их села. Особенно беспокоят Торко-Хаджи женщины и дети. Не дай бог, бой докатится до села!

Воспользовавшись ночной передышкой, Торко-Хаджи собрал командиров сотен и всех тех, кто раньше участвовал в войнах и был поопытнее других. Пригласил он и почтенных стариков из трех селений.

Собравшиеся стали советоваться. Торко-Хаджи внимательно выслушал людей. Мнения были разные. Одни утверждали, что надо стоять на прежних позициях, не отходя ни на шаг, до тех пор, пока войско белоказаков не уйдет назад. Другие считали, что все равно многие гибнут, так не лучше ли сесть на коней и ринуться на врага. Убеждали, что под натиском внезапного нападения бичераховцы разбегутся. Кроме того, говорили они, горцам непривычно лежа вести бой. Все поколения вайнахов воевали на конях.

Были и такие, кто не поддерживал ни первых, ни вторых и уговаривал отступить и посмотреть, что будет делать враг. Эти были уверены, что враг достаточно познал их силу и не решится напасть на ингушские села, а если, мол, через Алханчуртскую долину он пойдет на Владикавказ, то пусть себе идет, это уже не наше дело. Если, пойдет в Сунженские станицы, тоже пусть идет. И Сунженские и терские – все казаки. Пусть дерутся, пока не перебьют друг друга.

Выслушав всех, заговорил Торко-Хаджи.

– Если мы, как стадо коров во время водопоя, ринемся очертя голову вперед, погибнет каждый второй из нас. На коне не пойдешь на пулемет. Кроме того, еще не известно, не ударят ли нам вслед магомед-юртовцы. Тогда мы и вовсе окажемся в ловушке. Нельзя нам и отступать, – сказал он, сердито сверкнув глазами. – Мы пришли сюда, чтобы любой ценой перекрыть врагу дорогу! Тут некоторые утверждают: пусть, мол, враг идет, лишь бы не тронул наши села. Это подлость: пропустить через свою землю тех, кто идет душить советскую власть. Вайнахи такого не допустят! Не позволит нам этого не только совесть. Павшие в бою наши близкие не позволят, не простят. Я уверен, что таких, кто готов отступить, единицы. Пусть эти единицы и уходят, пока не поздно. – Верно! Правильно говоришь! – раздалось со всех сторон. – Пусть они убираются!

– Ни на шаг не отступим. Пседахцы скорее погибнут здесь все до одного, но не отступят, – отрезал Мусаип, командир пседахского отряда.

– Успокойтесь, люди! – остановил выкрики какой-то старик из Кескема. – В таком деле надо слушать одного человека, тогда и толк будет. Согласие сейчас важнее всего!..

– Правильно говорит!

– Пусть пас ведет Торко-Хаджи! Он у нас во главе! Как скажет, так и будет.

Никто больше не возражал. Даже противники Торко-Хаджи решили промолчать.

Молчание нарушил Элберд. С тех пор как Гарси ранил его, он редко появлялся среди людей.

– Хаджи, – проговорил он, в знак уважения не называя полного имени Торко-Хаджи, – а что, если послать к казакам человека, пусть объяснит им, что у нас нет к ним вражды и мы не хотим нападать на их станицы, что выступили мы против войска Бичерахова, идущего от Терека?

– Не поверят они, – сказал Торко-Хаджи, покачав опущенной в задумчивости головой. – К тому же всего два дня назад у них угнали коров…

– Кто угнал?

– Будь проклят тот, кто это сделал!

– Да будет проклят весь его род!

– Надо бы обыскать каждый двор и дом, – вставил и Гойберд. Он успел уже вернуться из села и, верный себе, пробрался на совет. Кто-кто, а Гойберд должен все знать.

– Так ты и найдешь во дворах, – сказал Алайг. – Коров, я слыхал, сразу же угнали в Кабарду.

Старик из Кескема заволновался.

– И чего вы разгалделись. Пусть говорит Торко-Хаджи. Не перебивайте его. Если он велит, даже я, старый, готов…

– Спасибо, брат Эдалби, – сказал Торко-Хаджи. – Я верю тебе, знаю, всегда поддержишь. Но мне кажется, молодые не позволят взвалить на тебя трудность…

– Что нужно делать? Мы готовы! – раздалось одновременно несколько голосов.

– Все знаете, что те, кто вызвался заставить умолкнуть вражеский пулемет, ушли и пока не вернулись. Неизвестна и судьба наших дозорных. Тех, что вышли на пост еще до начала боя…

– Человек один раз рождается и один раз умирает. Говори!

– Если бы пять-шесть человек на копях перевалили через хребет и снизу ворвались в Магомед-Юрт…

Люди слушали, боясь пропустить хоть одно слово.

– Не обязательно заходить в самую глубь станицы. Вы поднимете там стрельбу, крики. Казаки ринутся на подмогу своим. А мы воспользуемся паникой в их рядах и ударим по тем, что расположились на перевале!..

– Правильно! Воллахи, умно придумано.

– Так кто готов идти в Магомед-Юрт?

Желающих было больше чем достаточно. Торко-Хаджи сам отобрал шесть человек, которые тотчас вскочили на коней.

Старик напутствовал их:

– Помните, вы идете не убивать. Они наши соседи, а соседи – сегодня в раздоре, завтра могут и помириться. Так уж получилось. Наступит день, и они поймут, что у нас нет к ним вражды, что во всем виноваты белоказаки с Терека. Ваша задача – поднять шум, создать впечатление, что мы уже ворвались в село. Это может заставить казаков вернуться с позиций на помощь своим. В бой вступайте только в самом крайнем случае. Вас мало. Езжайте, да поможет вам бог! Едва поднимете переполох, скачите назад.

Всадники умчались. Люди разошлись по своим местам, чтобы быть готовыми, если понадобится, в любую минуту ринуться в бой. Напряжение прошедшего Дня чуть спало. Но только ненадолго. Скоро все внимание было приковано к станице и к перевалу. Что будет: вернутся ли гонцы живыми в свой дом или мимо села отвезут их прямо на кладбище?

Наконец за станицей, в направлении Моздока, заалел край неба.

– Зарево!

– Да поможет нам бог!

– Надо думать, это дело рук наших.

– Тихо говорите! Стрельбу слышите?

Выстрелы участились. Все были готовы ринуться в лощину, где стояли кони, чтобы броситься на врага, иные было побежали, но окрики со всех сторон вернули их.

– Что вы делаете? Что вам, ворота открыли? – ругали их командиры сотен. – Куда без команды кидаетесь? Не видите, что ли, магомед-юртовцы не трогаются с места.

У Торко-Хаджи вырвался возглас изумления:

– Клянусь Кораном, мне кажется, что они разгадали наш замысел!

– Как они могли его разгадать? – пожал плечами стоявший рядом командир сотни. – Не святые ведь?

– А как мы узнали зимой, что казаки готовятся к нападению на нас?

– Их человек донес…

– Думаешь, среди нас не найдется такого?

– Ничего из этого не выйдет, Торко-Хаджи, – сказал откуда-то вдруг подошедший Ази. Тоже решил, видно, потолкаться среди воюющих, чтобы потом при надобности сказать, что и он, мол, отстаивал советскую власть. – Тебе ведь говорили, что не выйдет, – продолжал тихонько Ази. Чем тише ои говорил, тем почему-то больнее задевал Торко-Хаджи. – У них большая сила, и, кроме того, в войнах с германцами и турками они хорошо овладели военным искусством. Потому мудрые люди и предлагали уйти в свои села и…

Торко-Хаджи круто повернулся к нему:

– Замолчи, Ази! Или уезжай домой совсем! Уйди по-хорошему, пока не поздно!..