– Время сейчас очень трудное. Враги революции рыщут всюду. Жизни не жалеют, только бы уничтожить Советскую власть. – Оратор откашлялся и протянул вперед руку. – А на Тереке и в Кабарде вон что творят!.. Сжигают дома бедняков. Убивают стариков, женщин и детей…

– Остопирулла! – послышалось с разных сторон.

– …Враги наращивают свои силы. Есть опасность, что не сегодня-завтра они вторгнутся и к вам…

– Да уж кого-кого, а нас в покое не оставят!

– …Надо быть готовыми! – сказал русский.

При этих словах Хасан вдруг услышал недалеко от себя:

– «Надо быть готовыми»! Как будто в наших силах с ними сладить. У них пулеметы и пушки.

Это сказал человек, одетый в новенькую синюю суконную черкеску. На голове у него красовалась светло-коричневая каракулевая папаха, блестящая, словно золотая. Поверх серебряных газырей тянулся шелковый шнур. Настоящий офицер, только погонов не хватало. Даже короткие, закрученные кверху усики были истинно офицерскими.

– Ну и что такого, что у них пулеметы и пушки? – возразил кто-то в толпе.

– Сровняют с землей наши села.

– Что же ты предлагаешь?

Второй голос показался Хасану похожим на элбердовский. И черкеска у этого человека, как у Элберда, коричневая. Но это был не он. Да и мог ли Элберд быть здесь? Хасан, правда, слышал, что рапа его зажила и что он уже ходит. Но говорят, совсем не показывается на людях. Все толкует о том, что не успокоится, пока не сведет свои счеты с Гарси.

– Так что же, по-твоему, надо встать перед ними на колени: мол, делайте с нами что хотите? Разве они не такие же люди, как мы, не одним богом созданы? – вмешался в разговор Хасан.

– Ими командуют офицеры. Они хорошо знают, что такое война, – не унимался человек в синей черкеске.

– Ты небось тоже из офицеров? Возьми на себя командование и веди нас против них! Служил царю, послужи теперь своим односельчанам…

Спор этот уже мешал людям слушать оратора. Все зашикали на них.

– Мы верим, что вы готовы поддержать революцию, – продолжал русский. – Люди из ваших сел не раз доказали это. Во главе с Торко-Хаджи многие из вас участвовали в бою с белыми во Владикавказе, я сам видел, как прямо из Базоркино, со съезда ингушского народа, люди отправились в бой. Многие там погибли. Сейчас революция выдвигает перед вами новую задачу. Надо выставить боевое охранение на подступах к Алханчуртской долине, и особенно там, где проходит дорога из Моздока во Владикавказ. Этот район мы считаем особенно важным. Банды Бичерахова могут именно по этой дороге прорваться к Владикавказу и Грозному. Там уже несколько дней идут бои. Надо сделать все возможное, чтобы враг не мог подкинуть туда подкрепление. Казаки Карабулакской и Троицкой станиц перешли на сторону революции. Во главе с Дьяковым они бьются с белыми, Серго просит вас помочь в охранении Алханчуртской долины.

В толпе поднялся шум.

– Передай, что мы надежно закроем все подступы к опорным пунктам. Как на замок запрем!

– Пока живы, ни одной души не пропустим!.. Едва ему перевели смысл возгласов, русский довольно заулыбался.

– Мы не сомневались в вашей преданности. Потому и приехали к вам. Советская власть и Ленин всегда будут помнить, с какой готовностью вы идете на защиту завоеваний революции! Желаю вам удачи!..

– И тебе пусть будет удача!..

– Живи долго!..

– Дай тебе бог силы…

– Тише, люди! – крикнул Дауд. – Он еще не кончил свой разговор.

– …Война есть война! – продолжал русский. – В ней главное – дисциплина и порядок. Надо сформировать отряды и во главе каждого из них поставить командира!.. – Оратор посмотрел на Торко-Хаджи и добавил: – И Торко-Хаджи будет легче с помощниками. Одному ему трудно!..

Затем слово взяли двое стариков. Один говорил долго в замысловато. Но главное, в чем он хотел убедить Дауда и его товарищей, это то, что ингуши готовы защищать новую народную власть.

Другой старик был краток.

– У меня два взрослых сына, – сказал он по-ингушски, испытующе глянув в глаза русскому. – Скажи Эржакипезу, что они пойдут туда, куда он велит, хоть на смерть. А если понадобится, я и сам пойду!

Старик окипул взглядом толпу и пожал плечами. А тем временем слова его перевели русскому. Тот приложил руку к сердцу и кивнул старику в знак благодарности.

И тут Хусен услышал голос Гойберда:

– Разве только он пойдет? Я тоже пойду, если надо! И я, и сын мой. Понадобится, так и умрем. Чем сдаться этим собакам, лучше умереть. Клянусь богом, яучше!

На слова Гойберда мало кто обратил внимания. Все ждали, что скажет Торко-Хаджи, а он, как обычно, ска-вал очень коротко:

– Во, люди! Слыхали? Поняли?

– И слыхали, и поняли!

– В таком случае, как советует наш гость, создадим в каждом селе отряды, а точнее – сотни. Так, как это бывает в кавалерии. В помощь нам дали бывшего офицера, знакомого с военным делом…

При слове «офицер» народ недовольно зашумел. Торко-Хаджи поднял руку:

– Этот офицер добровольно перешел на нашу сторону, на сторону Советской власти.

Шум утих.

– Кто в какой сотне, узнаете завтра. После этого выберем командиров.

Гости ускакали. Народ тоже стал постепенно расходиться. Но не все. Иные еще долго обсуждали событие.

На другой день в каждом селе объявили, кто в какой сотне.

Хасан и Хусен попали в одну сотню.

И снова потекли длинные дни ожидания. В одном было легче, чем раньше: на дворе стояло лето. Днем ли, ночью ли, в минуты передышки можно было броситься прямо в траву и отдохнуть. Не будь недоделанных дома дел по хозяйству, караул показался бы чем-то вроде приятного времяпрепровождения. Но не для всех…

Каждый раз, возвращаясь домой, Хусен заставал Эсет с покрасневшими, опухшими глазами и бледным, как стена, лицом. В ответ на его укоры Эсет отрицала, что плакала, ссылаясь на бессонницу, оправдывалась, что просто скучает. Но Хусен-то знал о ее тревоге. Совсем недавно она сказала ему, что ждет ребенка. И видно, поэтому теперь особенно тревожилась за мужа.

– Ты и тогда будешь ночевать в степи, – спрашивала она, – когда нас будет трое?

– Нет. Зачем же в степи? Скоро все уляжется, успокоится, – утешал ее Хусен.

Эсет не спрашивала, когда и как все уляжется, ей бы только дождаться, чтобы больше не коротать одной ночи в тревоге. О другом она пока не думала.

Осеннее нежаркое солнце поднялось чуть выше деревьев. Пятеро мужчин во главе с седобородым стариком в папахе, обмотанной белой чалмой, вошли во двор Торко-Хаджи.

Прохожие провожали их взглядами, пока старики не скрылись из глаз.

Что привело их? Не дурные ли вести? Встревожились люди, вопрошая друг друга.

Торко-Хаджи был один в доме. Увидев еще издали гостей, поспешил к себе и сын Торко-Хаджи Зяуддин. Он пригласил стариков в дом, а сам встал у двери и, попеременно переводя взгляд с одного на другого, старался догадаться о цели их прихода.

Шаип-мулла бывает у них, и потому Зяуддина его приход но удивил, но Элаха-Хаджи и Гинардко еще ни разу не переступали порог их дома, если не считать того, что прошедшей весной они, может, приходили хоронить его брата Абдул-Муталиба, погибшего в бою против белых под Владикавказом. В тот день в их дворе побывало все село.

Зяуддин разглядывал и Мурада, который так же, как и он, занял место около двери. Этого человека он тоже никогда не видел у себя в доме.

Был здесь и Соси. Он, как только ему предложили сесть, тотчас опустился на стул. Мурад же сесть отказался.

После взаимных расспросов о жизни и здоровье Шаип-мулла посмотрел на своих спутников, словно спрашивая, кто заговорит первым. Никто не вызвался, и тогда он начал сам:

– Хаджи, позволь, я объясню тебе причину нашего вторжения в твой дом.

Торко-Хаджи испытующе посмотрел на него. С каждым днем Шаип-мулла становился ему ненавистнее. Торко-Хаджи больше и больше убеждался, что он против Советской власти. Они все еще частенько беседуют – Шаип-мулла ходит к Торко-Хаджи чуть не каждый день, но отношения между ними резко ухудшились, хотя тот делает вид, что этого не чувствует. Вот и сейчас, заметив сердитый взгляд Торко-Хаджи, Шаип-мулла заговорил елейным тоном.