– Возвращаешься? А где Рашид?

Хасан еще ниже опустил голову.

– Что ты молчишь? – встревожился Гойберд.

– Рашид тоже… со мной… – выдавил наконец Хасан.

– Ничего не пойму! Где же он тогда?

– Вот лежит… в телеге.

– Что? А почему он лежит? – Гойберд подошел поближе. – Рашид, что с тобой?…

Но, не успев договорить, он увидел, что лицо лежащего накрыто, и оцепенел. Через минуту несчастный отец поднял край шубы и вскричал:

– О остопирулла![52]

Больше он ничего не смог произнести. Хасан не сдержался и всхлипнул. Федор стянул с головы картуз и тяжело вздохнул.

Убитый страшной картиной увиденного, Гойберд даже не спросил, как это случилось. Да и к чему спрашивать? Сына-то ведь нет!..

– Он выпил холодной воды, – говорил Хасан сквозь слезы, – целых две кружки. Больших… И заболел.

– О, байттамал![53] – Гойберд зажал в ладонях голову, затем весь перекосился, как от резкой зубной боли, открыл глаза; и крупные мужские слезы скатились по его щекам. Он взялся рукой за край телеги и пошел рядом, разговаривая с сыном, словно с живым.

– Для того ты пошел туда? – причитал он. – Хотел порадовать меня – и вот что получилось! Знать бы, ни за что не пустил тебя! Клянусь богом, не пустил бы, пока жив. И жизнь отдал бы, и душу, а не пустил бы!.. О бог, почему же ты не сказал, что тебе нужна душа человека? Я бы свою тебе отдал. Зачем ты взял его душу так рано?!

Теперь уже встречные, узнав от других о горе односельчанина, подстраивались и шли за телегой.

Гойберд видел только своего Рашида. И никто из идущих сзади не решался заговорить с ним.

Прошло две недели со дня смерти Рашида. Хасан никак в себя не придет. Все больше сидит повесив голову и молчит. А в душе тревожно. Горит она у него болью за Рашида, ненавистью к жестоким людям.

Ко всем, кого он считал своими врагами, – Сааду, Ази, Соси, Товмарзе и Зарахмету, – теперь прибавился еще и Фрол, Сейчас Хасан думает о нем больше, чем о других. Ведь надо, каким он зверем смотрел на больного Рашида! Эх, если бы Хасан мог отомстить всем мерзавцам, если бы у него хватило на это сил!..

Неделю назад Хасан хотел было снова пойти на Терек. Но Кайпа воспротивилась, грозилась, что руки на себя наложит, если он уйдет. Смерть Рашида вконец испугала ее.

На этот раз Хасан собирался не на уборку. Перед глазами у него стояли кони Фрола, что паслись на окраине хутора… Может, тогда успокоится сердце?! Нюрка ведь уверенно обещала помочь ему увести коня. А еще… он сказал, что обязательно вернется. И знал: она ждет… Но мать ни за что не отпустит. Хасан не понимает ее и злится; что бы он ни задумал, все ей не по душе.

Кайпа знает, что сын недоволен.

– Сверкай глазами и смотри на меня волком, сколько твоей душе угодно, а на Терек все равно не пойдешь!

Хасан и правда сверкает зрачками, но молчит.

– Сиди лучше дома да занимайся хозяйством, больше толку будет. Бежишь из дому, как от божьего проклятия. А ты ведь уже взрослый… Хозяин.

– Потому и бегу, что хозяин! Что дома-то делать? Углы охранять? Заработать ведь тоже надо. А так какое хозяйство? Без лошади, без коровы…

– И дома дел много! Было бы желание ими заниматься. Вон и в пословице говорится: корова телилась без охоты, телок народился куцым. Дров в доме нет, плетень весь развалился. Но тебе до этого дела нет. А отец твой каждую минуту что-нибудь делал!

– Я могу сколько угодно дров наготовить. А как их из лесу вывезти? Давай лошадь, все и сделаю.

Кайпа усмехнулась, укоризненно закачала головой:

– Это ты у меня лошадь требуешь?

– У тебя! Не ты ли купила лошадь, которая оказалась краденой? Надо было смотреть, у кого покупаешь. А теперь ни лошади, ни денег.

– Значит, во всем виновата я? Из-за меня все беды? Хорошо же. До первого снега я куплю лошадь, если даже для этого мне придется прислуживать людям или милостыню просить.

Хусен, молча слушавший их, не выдержал:

– Нани, пусть уходит! Не держи его, мы и сами как-нибудь проживем.

– Ты-то помалкивай, щербатый, – вскочил Хасан. – Не слишком ли разболтался. «И сами проживем».

– А он, пожалуй, прав, – сказала Кайпа.

– Мать и сын заодно. Я, похоже, здесь лишний! – Хасан зло глянул на них и вышел. Постоял с минуту во дворе и направился к Исмаалу.

На землю уже сошли сумерки. Исмаал только что вернулся из лесу и распрягал лошадь.

Хасан пожелал ему доброго вечера.

– Что с тобой? – спросил Исмаал, вглядываясь в лицо своего юного друга. – Ты точно с высокого стога свалился.

– Я поеду с тобой в Моздок, – не отвечая на вопрос, сказал Хасан.

– Поздно сегодня. Задержался в лесу. Отложим до другого раза.

– Нельзя мне откладывать. Пойду тогда пешком. К утру доберусь.

– Чего тебе не терпится?

Хасан посмотрел исподлобья, словно бы и на Исмаала сердится.

– Лошадь мне нужна!.. Без нее я не вернусь.

– Без какой лошади?

– Обыкновенной. С четырьмя ногами и хвостом.

Исмаал все еще ничего не понимал.

– А кто тебе там ее приготовил?

– Другим их приготавливают? Вот ту, например, что нам продали?

– Э, браток! У тебя, я вижу, каша какая-то в голове! – сказал Исмаал, поняв наконец, что творится с парнем. – Зайдем-ка в дом, там поговорим.

Они вошли.

– Садись поближе, – поманил к себе Хасана Исмаал. – Значит, решил за воровство приняться? А я-то думал, из тебя человек выйдет. Очень это здорово получается. Ни у отца твоего, ни у деда и в мыслях такого не было.

– Ты же сам говорил: у богачей надо все отбирать! – напомнил Хасан. – А я хочу увести коня у богача Фрола, у которого мы с Рашидом работали иа уборке пшеницы. Из-за него, может, и Рашид погиб.

– Все может быть. Но ты меня не так понял. Ты знаешь, чем это кончится, если поймают? Матери твоей слезы, и на все село тень ляжет.

– Меня не поймают. Дочь Федора обещала, что выведет коня далеко в степь…

– Забудь об этом, Хасан. Не хватало, чтобы еще такая мрачная тень упала на память Беки! Его сын – я вдруг вор?!

– Что же нам делать тогда? – развел руками Хасан. И в эту минуту он показался Исмаалу таким похожим на Беки. Только тот был внешне куда спокойнее.

– Пропадем мы без лошади! – закончил Хасан.

– Потерпи. Придет и наше время.

– Надоело терпеть! Придет, придет! Когда оно придет?

– Э, Хасан! Не так все просто делается, как тебе кажется! Сотни лет сидят цари, сменяя один другого. И не легкое это дело – скинуть их. Очертя голову не бросишься. Болшеки готовят к этому всю Россию. А она, брат, велика. В японскую войну я две недели на поезде добирался до фронта. Тогда впервые и болшеков узнал. Они все понимают. И знают, когда что делать надо. Нам остается ждать и готовиться. Так они и Дауду говорят. Он частенько встречается с ними во Владикавказе…

Хасан молча слушал, не перебивал.

– Вот такие дела, парень! – Исмаал положил руку ему на плечо. – Хочешь не хочешь, а терпеть пока надо. Сискал и соль есть – перебиться можно. А не будет сискала и соли, скажи. Если в этом доме останется мука только на одну выпечку, и ту мы поделим поровну. Ну а лошадь… Я же давно сказал: надо – спроси. Никогда ведь не отказывал?! А воровством, брат, нам заниматься никак нельзя. У нас другие заботы! Да, чуть не забыл: знаешь, что завтра сход в селе?

– Не слыхал, – поднял голову Хасан. Лицо его было уже спокойно. – А зачем собирают?

– Узнаешь. Наверно, Сахаров хочет что-то объявить. Хорошего ждать не приходится. Но и он не уедет от нас довольным. Человек десять договорились свое слово сказать. Думаю, что сельчане поддержат. Будь и ты наготове.

На улице уже совсем стемнело, когда Хасан возвращался домой. Мать и Хусен еще не спали. Кайпа так и засияла, увидев старшего сына. Она уже чего только не передумала. Боялась, не ушел ли в Моздок. И потому встретила его без упреков. Сделала вид, что совсем забыла о ссоре. Не дай бог еще надумает уйти! Характер-то вон ведь какой!