– Вот и жди его, – игриво произнесла она. – Смотри, где заснул! А я-то думаю, муженек работает!..

Пристав не шевелился. Тогда жена толкнула его в плечо.

– Ты что, умер? – капризно вытянув губы, сказала она и, заглянув в лицо, оцепенела.

Полуприкрытые глаза пристава были такими, какими они бывали в гневе.

Понятно теперь, что обрадованные этой смертью люди быстро забыли о несчастном Аюбе.

И если бы свершилось все то доброе, что в народе желали тому, кто убрал злого хищного зверя, счастливее Саги не было бы на земле человека и жить бы ему сотни лет.

Не все еще знали, чьих это рук дело. И легенда о смельчаке плыла на волнах людской неистощимой фантазии. Он, этот человек, был уже сказочным героем, непомерного роста, безграничной силы и смелости…

А те, кто знал, что герой этот – Саги, готовы были на все, лишь бы спасти его от жестокой расправы властей.

Зависть к безвестному смельчаку и зло на себя перемешались в душе Хасана. «Вон ведь, самого пирстопа кокнул, и казаки-охранники – не помеха, а я уже столько лет не отомщу за отца!» – думал он.

Все повернулось так, что убийцу пристава искали недолго. И имя его не открылось преследователям.

Началась война, и все забыли об убитом приставе.

Власти заботились о другом. На фронт, на защиту царя и отечества надлежит выставить ингушский кавалерийский полк. Но каково собрать целый полк из освобожденных от воинской повинности ингушей? Да и что он сделал для них, этот царь, чтобы ингуши согласились сложить за него свои головы? Даже с соседними казаками не захотел в правах уравнять.

Но как ни трудно, а полк сколачивать надо. И потому не до пристава, не до убийцы и не до арестов. Власти всячески заискивают перед народом. Важно в срок выставить полк. А пристава можно и другого найти…

И нашли. Ингуша. Решили, наверно: убьют, так своего.

От сагопшинцев отправляли на войну около двадцати человек.

Осеннее утро было еще почти по-летнему теплым и солнечным. А в доме Кайпы царили грусть и тревога.

– Ну что ты заранее в трауре, нани? – улыбается Хасан. – Вот если убьют, тогда и будешь горевать.

Кайпе от этих слов еще тяжелее. Она молча утирает глаза концом платка.

А Хусен? Хоть и вымахал ростом с хорошего мужчину, а ребенок. С завистью смотрит он на брата, стоящего посреди комнаты в новой черкеске и в новой шапке.

– Хасан, посади меня на коня! – просит Султан.

Хусен смотрит в окно и будто впервые видит отличного коня, купленного, как и для всех уходящих на войну, на деньги сельской общины. «И почему меня не берут? – думает он с досадой. – Я и ростом с него…»

– Ну, надо ехать! – сказал Хасан, снимая кнут с гвоздя. – Меня уж, пожалуй, ждут!

Кайпа обняла сына и долго молча прижимала его к себе. А когда отпустила, Хасан поднял над собой Султана. Хусен в ожидании своей очереди с грустью смотрел на брата и вдруг впервые заметил темную полоску нежного пушка на верхней губе Хасана, и не только на губе, но и около ушей. Раньше он этого не видел. «Потому-то, наверно, его берут, а меня нет!» – решил Хусен с досадой, потрогав свое еще гладкое, как у девушки, лицо.

Но вот Хасан повернулся к нему. Не обнял его, нет! Даже с места не двинулся, только сказал строгим голосом старшего в доме:

– Саада не трогай, пока не узнаешь, что со мной!

Хусен не на шутку обозлился: снова брат говорит с ним, как с мальчишкой, не считает его годным на что-нибудь толковое! Он хотел уже что-то возразить, но Хасан не дал ему рта раскрыть.

– Это дело дади перед смертью поручил мне. И я исполню его, если не погибну. Ну а не вернусь, тогда сам сделаешь, что надо!

И, не прибавив больше ни слова, с Султаном на руках Хасан вышел из дому. Посадив братишку в седло, он взял коня под уздцы. Мать и Хусен шли за ним. У ворот Хасан снял Султана, еще раз обнял его и вскочил на коня…

Хасана не волновало то, что он идет на войну, – тревожили остающиеся дома мать и братья. А на войну? Что ж! Как равный с равными, это даже почетно и вызывает чувство гордости у Хасана. О том же, почему его, несмотря на непризывной возраст, гонят на войну вместе со взрослыми мужчинами, он не думал. Не знал и того, что конь под ним и все воинское снаряжение куплены совсем не сельской общиной, а Саадом. Да-да! Саадом, через Ази. Это была плата за избавление от гнетущего страха последних месяцев. На такое дело Саад не поскупился.

Но Хасан ничего не знал и потому даже с радостью шел на войну.

Человек, долго пробывший в темноте, радуется и самому малому лучу света. Так было и с Кайпой. Измученная многолетним ярмом крайней бедности, она почитала за счастье, что есть у них теперь хоть и не ахти какая, а все же лошадь, кукуруза посеяна, и не только на огороде у дома, но, как давно того не бывало, и в поле!.. Правда, за землю еще надо платить, но это потом, осенью. Продаст кукурузу и расплатится.

Хусен и всегда был трудолюбив, а сейчас, оставшись за старшего, и вовсе ни минуты не сидит без дела. Это радовало Кайпу.

Вот только за Хасана, который все еще на войне, душа болит. Но, благодарение богу, он пока пусть и редко, а шлет весточки, что жив и здоров.

Однако горе не заставило себя долго ждать.

Люди только убрали кукурузу, как вдруг объявили, что село должно выставить обоз на войну. С каждого дыма установили по сто рублей.

Лошади для фронта должны быть молодыми, крепкими, а арбы совсем новыми, с железной осью. И корм! Лошадям нужен корм. Кукурузной соломой не отделаешься. Подавай им зерно и сено…

Тот же, у кого нет денег, чтобы внести на приобретение всего этого, сам пойдет с обозом, как возчик.

Сагопшинцы уже не раз доказывали властям, что они не слепые котята и бездумно подчиняться всякого рода сумасбродным приказам не любят.

Боясь очередных беспорядков и недовольств, власти собрали стариков из тех, кто побогаче, и мулл. Им было велено уговаривать народ. И пошли эти люди разносить сладкие речи. По их словам выходило, что только птичьего молока не получат люди после войны, а все остальное желанное будет.

Простодушные верили и радовались. Бедняги! У царя, конечно, только и заботы что об ингушах.

Многих, правда, сдерживало то, что обоз посылали на войну против Турции.

– Турки же правоверные мусульмане? Как же мы будем с ними воевать?

На это посланники властей тотчас находили ответ:

– Вы забыли, как мы пробирались домой с турецкой стороны, когда злая судьба забросила нас туда, как кричали: «Родина, милая родина наша»? Теперь настал час встать на защиту ее, на защиту родины, которая приняла нас как детей своих.

Люди согласно кивали головами, словно забыли в этот миг, что вернувшиеся из Турции и даже их потомки все еще считаются пришельцами, временно проживающими, и не имеют ни клочка земли.

Велись среди людей и другие разговоры, не похожие на те, с которыми ходили старейшины и муллы.

В ингушских селах все чаще говорили о том, что, пока страной правит царь, бедному крестьянину не быть хозяином земли. Но людей, которые говорили такое, было куда меньше, чем сладкоречивых стариков. И их речи слышал не каждый. Ну, а кто и слышал, не всегда верил. Давно уж, мол, говорят о том, что царя скинут, да, видать, не бывать этому. Поди-ка скинь его! Вон какая у него сила: от севера до самого юга войну ведет. Уж легче желать такому царю победы и надеяться: может, наконец, победивши, расщедрится он и для ингушей. А потому и приказ выполнять надо.

Подошла очередь и Кайпе нести сто рублей на обоз. А где их взять, если она до сих пор и за землю не может расплатиться! И почему вообще с нее берут на обоз, когда у нее сын на войне?

Кайпа пошла с жалобой к Ази. Так, мол, и так, почему сдираете две шкуры с одного человека? Откуда ей знать, что Ази заодно с Саадом. А Саад не успокоился, убрав с дороги Хасана. Он знал, что второй сын Беки тоже подрос, вот и задумал убрать и его. И Ази тут как тут – на подмоге.