В комнату стремительно вбежал Султан.

– Народ собирается к мечети! – выпалил он задыхаясь. – Все спешат туда.

– Это как же они собираются, если никто не созывал! – уди вился Гойберд.

– Уже давно Шаип-мулла прокричал с минарета, – ответил Султан. – Вы разве не слыхали?

– Не слыхали, сынок. Это тебе не Торко-Хаджи. Его-то голос я бы, клянусь Богом, услыхал.

Кайпа побледнела и тяжело вздохнула:

– Ва, Дяла, как же все это надоело… И мечеть, и сборы, и войны. Теперь-то что они хотят сказать?

– Пойду узнаю, – поднялся Гойберд и, тяжело опираясь на палку, вышел из комнаты…

Вернулся не скоро. И весть принес плохую. Оказывается, собрали народ, чтобы объявить, что с каждого, кто откажется вступить в создаваемый для армии Деникина полк, сдерут тридцать шкур. Так и сказали: тридцать. До сих пор Гойберд знал, что с человека нельзя снять и двух шкур. А тут целых тридцать… Оно в общем-то так и получается. Мыслимое ли дело, каждый двор должен выплатить две тысячи рублей, дать одну корову, четырех овец, двадцать пять пудов кукурузы, винтовку да верхового коня в придачу. Вот оно и получается – тридцать шкур.

– Да этого же и за десять таких хозяйств, как наше, не выручишь! – воскликнула Кайпа.

– Потому они и поставили такие условия. Ты знаешь, что сказал новоявленный старшина Саад, когда народ ему пожаловался? «Подошла вода под хвост – и собака поплывет, – сказал он. – Если бы вы послушались меня, дело до этого не дошло бы». С ним там Элберд чуть не сцепился, да люди удержали его.

– И чем же все кончилось? – спросил Хусен, приподнявшись в постели.

– Тем и кончилось, что арестовали Элберда. Набросились, как собаки. Когда его уводили, он кричал: «Люди, пусть будет проклят тот дом, который окажет этим гяурам услугу!»

– Что же теперь делать? – спросила Кайпа.

– Что делать? Те, кого записали в полк, уйдут в лес и в горы, а мы, оставшиеся дома, будем говорить, что не знаем, куда они по девались.

– Таким ответом не отделаемся. Несдобровать нам.

– А что они могут сделать? – Гойберд пристально посмотрел на Кайпу, потом на Хусена. И повторил: – Скажи, ради Бога, что они могут нам сделать? Что? Арестовать?

– Да мне все равно, – махнула рукой Кайпа. – Вот если бы его здесь не было, Хусена.

Гойберд глянул на больного и внутренне содрогнулся. Ведь и правда, кто знает, что может этим гяурам и Сааду прийти в голову.

Вбежавшая в комнату Зали вывела его из раздумий.

– К нам с обыском пришли. Два солдата и с ними Ази!

– Пусть обыскивают, сколько хотят, – сказал Гойберд, но сам все же пошел к двери. – Пусть перевернут весь дом и двор. Но Мажи они не найдут. Клянусь Богом, не найдут.

Не оставили в покое и Кайпу. Но на этот раз она сумела выдворить деникинцев. Едва показались у ворот – она пошла им навстречу.

– Эй, Ази, – крикнула она, – и что ты от меня хочешь? Зачем опять ведешь в мой дом этих гяуров?

– Я, что ли, веду? Вы сами во всем виноваты. Слышишь, вы сами! – окрысился Ази, свесившись с лошади. – Твои сыновья! По коя от них нет. С войны кто сбежал – ищи их, где бунт поднимется – там они, а теперь вот в полк надо – не сыщешь!..

– Кто же пойдет в полк! И ты, и все село знает, что Хусен лежит раненый…

– Пора уж ему поправиться! Бог знает, когда ранен. А другой? Где он?

– Может, ты мне скажешь где? Дома я его не знаю с каких пор не видала…

На этот раз Ази ушел не солоно хлебавши. Увидел, что Хусен не только не может в полк вступить – с места не сдвинется. Зато через три-четыре дня они снова ворвались в дом Кайлы и перевернули все вверх дном. Даже мышиной норы не оставили без внимания, всюду ткнули штыком: не спрятался ли где человек.

Хусен во время этого обыска был в огороде у Соси. Пролез в ту дыру в плетне, через которую когда-то к нему приходила Эсет…

В Сагопши разнесся слух, что в Пседахе забрали одного раненого, посчитали, что ранен он в лесу в перестрелке с деникинцами. Кайпа, боясь, как бы и Хусена не обвинили в этом, заставляла его отсиживаться в зарослях кукурузы, там, где он скрывался, когда пришел с войны, с турецкой границы.

На Султана теперь легла большая ответственность: целый день он должен был следить за дорогой, не появятся ли каратели. В случае чего Хусен тотчас перелезал во двор к Соси. Тут он был в безопасности. За плетнем, увитым тыквенными листьями, ничего не видно, а во двор к Соси никто не пойдет. Там карателям брать некого. Сын его Тархан и сам давно записался в полк, что набирают для Деникина, и уже уехал в Назрань.

Узнав, что Хусен скрывается у них в огороде. Соси всполошился. Но Кабират прикрикнула на мужа.

– Его сын рожден твоей дочерью! – сказала она. – А ребенку нужен отец. Матери нет, так пусть хоть отец будет жив.

Соси не стал возражать. Хотя душой он этого не принимал, но перечить Кабират не стал. Она в последнее время готова была наброситься на него из-за любого пустяка…

Так дни и шли. Султан, едва завидит деникинцев, бежит к Хусену, и тот подается в огород. А Кайпа за минуту сгребет постель, на которой он лежал, и вроде бы в доме никого вовсе нет. Солдаты и уйдут ни с чем.

Всякий раз, оказавшись у плетня, Хусен все оглядывался: ему чудилось, что Эсет стоит где-то рядом и смотрит на него своими синими глазами…

Деникинцы между тем день ото дня все пуще зверели. Особенно после того, как сколоченный ими с грехом пополам ингушский полк распался, народ разбежался кто куда. Теперь людей хватают всюду: в домах, во дворах, в поле, в лесу. Забирают стариков и женщин, хотят, чтобы выдали сыновей и мужей. До последнего зернышка всех обобрали, а еще требуют выплаты какой-то ими же назначенной контрибуции. Можно подумать, без глаз они рыщут, не видят, что у людей животы подвело от голода, какая уж тут контрибуция? Что, к примеру, взять с Гойберда? Разве старую клячу, которая, того и гляди, околеет? Кукурузу у него уже давно всю забрали, не оставили даже на посев…

Хусен в этот вечер был дома. Лежал и все думал. Не то его тревожило, что вот ворвутся вдруг и схватят.

Мучила одна мысль: что же будет дальше? Неужели власть, о которой они так мечтали, власть народа окончательно подавлена этим зверьем – деникинцами? Не может такого быть! Люди поговаривают, что большевики ушли в горы. Партизаны-горцы тоже, говорят, там. И красноармейцы, слыхать, есть в горах. Все готовятся к выступлению против деникинцев.

«И надо же! В такое время лежишь здесь, как бревно!» – с досадой думал Хусен.

В комнату влетел Султан.

– От дома Соси двое солдат идут к нам?

Едва Хусен успел забраться под нары, вошел деникинец. Один, правда. Другой остался стоять у ворот, а потом и вовсе махнул рукой и пошел назад, в лавку Соси.

– Где партизан? – необычно тихо спросил солдат.

– Нету партизан, – сказала Кайпа.

Деникинец пригрозил пальцем и шагнул к нарам. Кайпа вздохнула, словно гром рядом грянул. На это только на миг. Откуда взялись в ней решимость и сила… Султан вдруг увидел, как мать схватила топор, что лежал у печки. Мальчик опомниться не успел, а топор уже опустился на деникинца.

Солдат повалился навзничь. А Кайпа так и осталась стоять в руках.

– Нани, что ты сотворила! – едва выдавил из себя пораженный Хусен.

– Не знаю… Так уж вышло… Само получилось… – промолвила Кайпа и качнулась, как от сильного ветра.

Топор выпал у нее из рук. Хусен потянулся рывком, чтобы удержать мать…

– Не бойся, не упаду, – сказала она. – Уходить тебе надо.

– А с этим как же? – спросил Хусен, кивнул на убитого.

– Что-нибудь придумаю. Сама… Когда уйдешь…

– Оставить вас и уйти?!

– И мы с тобой. Пока пойдем к Гойберду, а там…

Гойберд оказался дома. Он тотчас запряг арбу – скорее подальше от Сагопши. На первый случай хоть в Ачалуки, а уж оттуда можно и в горы податься. Хусен отказывался уезжать. Не мог он оставить одних мать, братишку и сына. Но Гойберд и Кайпа убедили Хусена, что без него им даже будет безопаснее.