Думаю, что и в этот раз мы бы стерпели. Не впервой. Но случилась у нашего капитана заминка с документацией. Запрос туда, запрос сюда… Бюрократия… И пока сигнал дойдет… Обычные три дня под разгрузкой–погрузкой обернулись двумя неделями. Вот так.

Мы всюду ходили вдвоем, я и мой одноклассник, а ныне еще и напарник, вахтенный бортинженер Дионис Грецки.

В гостинице мы взяли номер на двоих, подешевле. И почти не вылезали из него, пялясь в экран. Поскольку этот чертов Грамм был у нас в печенках.

На исходе шестых суток два старых космических волка – затосковали.

– В основе любой традиции лежит предрассудок, – изрек вахтенный бортинженер, занимавший в пространстве горизонтальное положение.

Более часа он пребывал в состоянии мрачной задумчивости. Сказанное, видимо, являлось конечным продуктом его размышлений.

– И, как правило, очень вредный предрассудок, – отозвался я, также занимая в пространстве горизонтальное положение.

Я догадывался, что имеет в виду мой напарник. Но я понятия не имел, насколько решительно он настроен.

Лишь когда я увидел в его руках тонкую металлическую трубку, изогнутую змеей, до меня дошло окончательно: мой товарищ готов бросить вызов местным предрассудкам.

В его глазах горел огонь.

Мы встретились с ним взглядами.

И поняли друг друга без слов.

Этот миг решил нашу судьбу.

Н–да…

Предоставив бортинженеру с увлечением решать технические проблемы, я устремился на улицу, чтобы купить в магазинах сырье. Действовать приходилось крайне осторожно. Поскольку на Грамме даже слова «я пьян от любви» считались крамолой.

Не стану описывать то нетерпение, с которым я и мой напарник ходили вокруг аппарата. И как принюхивались. Как глотали слюну. Как дрожали руки Диониса, когда он наливал по первой.

Вряд ли это был самый лучший напиток в моей жизни, однако мне он показался лучшим. Вахтенному бортинженеру – тоже.

Нагрузились мы с ним быстро и основательно. Внутри стало тепло, уютно.

Я включил музыку на полную громкость.

Все немного покачивалось.

Как давно же мы не испытывали этого райского состояния!

Блаженство мягко вошло в наши сердца. А вслед за ним – благодушие.

В этот момент я остро почувствовал, до чего же славный парень Ди Грецки и до чего же я его уважаю.

Мне захотелось выяснить, а уважает ли он меня. Было бы очень приятно узнать, что наше уважение – взаимно.

Я открыл рот, чтобы задать напарнику сакраментальный вопрос, но тут в нашу дверь постучали.

– Кто бы это мог быть? – пробормотал я, вылезая из кресла.

– Может, ребята? – предположил Ди. – У них ведь нюх на выпивку – сам знаешь.

И он оказался прав.

Едва не сбив меня с ног, в номер, горя нетерпением, ввалились трое из экипажа нашего грузовика.

В комнате стоял запах винокуренного завода. Он подействовал на гостей вдохновляющим образом. С этой минуты еще трое борцов с предрассудками деятельно включались в работу. И очень скоро они шли голова к голове с нами.

Заплыв разворачивался.

Это была настоящая мужская вечеринка, в которой цель – ничто, движение – все.

И радостные лица друзей, таких уважаемых, слились для меня скоро в сплошной хоровод. А потом я увидел карусель. Шум стоял невообразимый. Говорили все сразу и – не жалея глоток.

Я прилег на кровать. Мне показалось, что я лечу то ли на русских горках, то ли – на американских. Встряхнув головой, я обнаружил себя в исходной позиции. Но что–то изменилось. Да, изменилось. Если раньше только пол игриво покачивался под ногами, то теперь и моя кровать решила проявить норов, попытавшись выскочить из–под меня.

Я натянул поводья и строго прикрикнул на нее.

То же проделал со своей кроватью бортинженер, для чего, из чувства солидарности, прилег на нее.

– Вот–вот! – поддержал нас вахтенный штурман. – Потакать им нельзя!

Он встал с кресла и шагнул ко мне, желая развить эту мысль более широко. Однако свалился по дороге. И остался лежать на полу, разнообразя нашу беседу могущими всхрапами. Его кресло – ожило и принялось скакать по комнате, словно желая помять копытами своего недавнего седока.

Всем это показалось недопустимой вольностью.

– Но–но! – грозно воскликнул мой напарник и погрозил креслу пальцем.

Приструнить расшалившееся кресло ему не удалось.

Зараза анархии начала стремительно распространяться на другие предметы обстановки.

Вдруг отделился от стены и запрыгал стол.

Зазвенела, разбиваясь, слетевшая посуда.

Открылись, захлопали дверцы шкафа. Со стены упала огромная репродукция невнятного содержания.

Закачалась под потолком люстра.

И даже стулья под двумя нашими гостями явно желали присоединиться к безобразию.

Мне показалось, что здание гостиницы тоже слегка подпрыгивает.

– Землетрясение? – хохотнул бортинженер.

Я попытался сфокусировать взгляд на противоположной стене. За этим занятием меня и застали дюжие ребята в полицейской форме. Однако принять участие в нашем веселье они отказались категорически.

И все способы экстренного протрезвления, известные человечеству, самым жестоким и гнусным образом были применены к передовому отряду борцов с предрассудками. Ничего гаже мне испытывать не доводилось.

Н–да.

Ну а потом… Одиночная камера следственного изолятора. Допросы. Очные ставки. Ярость капитана…

Только во время суда мы узнали, почему на этой планете царит сухой закон.

Грамм очень слаб на выпивку. Стоит кому–то приложиться к рюмочке – и поле Грамма вступает в резонанс с мозгами счастливчика. Грамм, окосев, начинает выкидывать коленца. Все это как–то связано с грамминием.

Я не запомнил, какие разрушения вызвала наша вечеринка. Но слова о том, что Грамм в поддатом состоянии может вообще сойти с орбиты, произвели на меня впечатление.

Трудно поверить в такое. Но во время процесса выступали разные ученые консультанты, чертили схемы, графики, приводили статистику…

Я сказал, что не нарушил бы главный закон Грамма, если бы знал суть. Почему истинные причины сухого закона держат в тайне?

– Это – закрытая информация, – ответил судья, трезвенник в двенадцатом поколении.

Секреты. Вечные секреты.

Местное руководство опасалось, что кто–нибудь использует алкогольный фактор, чтобы дестабилизировать планету и прибрать к рукам залежи грамминия.

Судья в напутственном слове нам сказал, что теперь у нас достаточно времени для раскаяния.

Да уж.

Я попросил не сажать меня в одну камеру с бортинженером. Срок–то у нас пожизненный, все так. Но если мы будем вместе, один из нас этот срок может не досидеть.

А казалось бы…»

Ники улыбнулся и кивнул Мэй, поблагодарив ее за экскурс в сознание беглеца.

Его предположение о летном прошлом Ахиллеса оказалось правильным. А его преступление – в самом деле не таким уж страшным.

Лу вызвался проводить гостя в каюту и помочь устроиться, подобрать ему одежду.

Ники не возражал. Ковак будет под надежным присмотром.

Едва они ушли, Чолич подсел ко второму пилоту:

– Ну, что показало вскрытие?

– История странная, конечно. Однако все достаточно безобидно. Он сидел за пьянку. Даже – без мордобоя. Имя, кажется, настоящее.

– Ты серьезно?..

– Мэй – не ошибается. Ну, видишь, как это полезно для дела? «Власть над людьми… Негодник…» Зря ты меня так.

– Смотря кто пользуется властью. И для общего дела, или только для себя. Может, нам выбросить челнок за борт? Я побывал в нем, ничего страшного не увидел. Но все–таки – чужая собственность. Мало у нас проблем?

– Давай лучше не будем суетиться. Меня гораздо больше волнует другое. Почему Ионов знал все о нас? И как исправить ситуацию?

Старик вздохнул, собрал на лбу морщины:

– Я осмотрю весь корабль. На предмет «жучков». Но даже если они есть – как передается информация?

– Эту проблему нужно решить до появления в Солнечной системе.

– Согласен. Трезвонить о своих планах – ни к чему.