А потом Роско поведал мне, что земляне стали свидетелями побочного эффекта от явления, когда Земля, не пожелав послать Переселенцев на отобранную планету, не пожелала также просто покинуть ее. Несчастливый мир с неудачницей расой был разрушен вместе с жителями, сколь уж и как там были они разумны. Потребовалась небывалая мощь, и нехватку ее внутри мы почувствовали на себе. И только.

Могучая Земля. Земля-вершительница — Пусть я мал, пусть я — червь в избранном роду человеческом, ничтожен и Земле не нужен, горло мое сжимается от восторга и гордости, что я присутствую при осуществлении грандиозного проекта Вселенной.

Даже задуманного и осуществляемого без желания людей.

Наставник, бережно перекладывающий хрупкие страницы, оторвался на минуту, чтобы дать отдых глазам.

Вдалеке за окнами Дома Наставников на разливе Большой реки блестело неподвижное длинное отражение солнца. Наставнику был виден и спуск Большой реки, и краешек противоположного подъема. В рощу уходила старая дорога. По этой дороге Роско покидает Землю и возвращается на нее. За рекой, причаленный, все стоит у илистой отмели его плот с воткнутым меж бревен шестом, где Роско его оставил.

Но Роско сейчас нет на Земле. Нет того единственного, от кого зависит исполнение Земного пути, существование Земли, тридцати шести тысяч землян и среди них его самого, Наставника, одного из шестерых. Впрочем, их уже только четверо, но это пока…

Отчего — Роско? Вернее, тот, кто в очередной раз принял имя Роско? Забавно, Наставник усмехнулся, истоки обычая он узнал лишь из этой книги, до которой так давно добирался и добрался-таки наконец.

Так почему — он? Что в нем такого, что за редкостное среди тысяч землян свойство, из-за которого Земля века и века заставляет своих Наставников разыскивать тех, кому уготовано стать последующими Роско?

Наставник в общем догадывался, но ему хотелось бы иметь подтверждения. Он надеялся найти их в книге, но сейчас, читая, чувствовал, что надежды его напрасны. Придется оставаться со своими собственными умозаключениями, которыми он ни с кем делиться не собирался.

Он перевернул несколько страниц сразу. Перед тем, как взгляду упасть на строчки, подумалось еще раз о тридцати шести тысячах землян.

Тридцать шесть тысяч. Шесть раз по шесть тысяч. Ни больше и ни меньше, разве что чуть-чуть в ту или иную сторону. И на сей счет у Наставника имелись мысли, которые он предпочитал держать при себе.

«Добрая светлая Земля, — подумал Наставник, — где все друг перед другом открыты».

И продолжил чтение.

«Временами такие мнения возникают. Тоже — все более редко. Гипотеза, будто Земля странствует лишь «якобы», и Переселения совершаются лишь «якобы», а на самом деле никакого космоса вокруг нет, и Вселенной никакой нет, и весь наш «лебенсраум», сиречь жизненное пространство, есть только одна огромная иллюзия, — эта гипотеза, безусловно, притягательна, потому что все вроде бы говорит за нее.

В самом деле — ну что это за Переселения? Кто видел результат? Кто знает — куда? Кто возвращается?

Но возвращался Роско Андуэлл. Он видел. Он знал. И видимо, будет кто-то еще вслед за ним, ведь Роско предупреждал…

Кажется, я снова пытаюсь нарушить собственное обещание и затрагиваю одно из своих «не»… Нет, не буду об этом. Бессмысленно гадать.

Далее.

Почти сразу люди новой Земли были поставлены перед фактом, что они здесь не одни. Я не имею в виду перенесенных сюда вместе с человеком «по пять пар чистых и нечистых». Я говорю о тех, кто является не то нашими попутчиками, не то сторожами, а не то истинными хозяевами замкнутой в себе Земли.

Кого видят краем глаза, не успевая как следует рассмотреть. Кто возникает со своим свечением и гулом вдруг в любом месте, в любое время дня и ночи. Кто явно «кто», а не «что», ибо поведение их всякий раз слишком осмысленно, чтобы считать просто явлением нашей новой природы.

Осмысленно — значит разумно?

Но кто, по-видимому, настолько чужд нам, что присутствие их, пусть невидимое, но предполагаемое, вызывает такие чувства, как неприязнь, отвращение, почти физическое отталкивание. Этих чувств стыдятся, их замалчивают, возмущаются при одном только намеке на них, и это безусловно нездоровое отношение породило целый букет комплексов в нашем, уж какое есть, самосознании. Думаю, загоняемая внутрь больная тема еще претворится в какие-нибудь наиболее уродливые формы в виде табу и запретов. Впрочем, это будет только логично.

Странно, с Роско мы совсем не говорили об этом. Ему на Земле бывало не до того. Он здесь просто набирался сил. С немногими же приятелями — никого уж нет ныне — договорились лишь, что это, вероятно, тоже какая-то форма жизни, быть может, обладающая собственным, в ее понимании, разумом. Что основа ее скорее всего чисто энергетическая и что никаких точек соприкосновения, кроме вынужденного сожительства, с людьми у нее не просматривается.

Все это были пустые слова. Ведь главный и извечный человеческий вопрос по-прежнему открыт — куда идем?..

Ни к какому выводу не придя, мы сделали единственное, что могли: мы светящихся невидимок окрестили коротким и довольно, по-моему, отражающим если не суть, то хотя бы вид их, вечно ускальзывающий, именем «эрги».

Название, безусловно, на слух «энергетическое», но явно неправильное. Ну какое имеют отношение эти блуждающие огоньки, похожие на огни болот, которых почти нет на Земле, или огни Святого Эльма (я прочел в нашей сгинувшей семейной летописи, что это такое) к единице измерения работы в одной какой-то там принятой системе физических единиц.

Нет уж тех систем, нет самого мира, где науки те процветали и книги по ним писались.

А эрги на нашей Земле — есть».

Одна половина зала скандировала:

— Но-ка! Но-ка! Но-ка!

Она тяжело дышала, раздувая ноздри. Пот лил из-под волос, перехваченных широкой синей лентой, сбегал по ложбинке на спине, струйкой тек по шее, по груди. По груди тек не только пот…

— Но-ка! Но-ка!

Второй стандарт-час соревнования подходил к концу. В воздухе посреди зала висели два светящихся числа «70» и «68», и, покосившись, занятая своим делом Нока увидела, как восьмерка в 68 сменилась на девятку. Проклятая черномазая догоняет.

Вторая половина полутемного зала не менее отчаянно скандировала:

— Бе-ла! Бе-ла! Бе-ла!

Претендентки стояли на коленях спиной друг к другу, обе — только в коротких, ничего не прикрывающих юбочках и лентах на волосах — синей и красной. К каждой по подходящей стороне подиума вытянулась очередь обнаженных мужчин. Между претендентками, в самом центре, досчитывали время старинные водяные часы — кто-то их где-то выкопал в Старых Городах, отремонтировал и перенес сюда, в Ротик-Зал этого Парка Грез и Игр.

Нока закончила с очередным мужчиной, быстро проглотила, обмахнула ладонью рот и мокрый подбородок, кинула взгляд на цифры. «72» к «70»… нет, уже к «71». Следующий.

(Ты мне нравишься, киска. Ты мне тоже, парень, только не очень отвлекай меня, я на дистанции. Все мы на дистанции, давай старайся, а я постараюсь поскорей. Вот-вот, постарайся, так — хорошо?)

— О!..

(Молодец какой, почти сразу. Вот и семьдесят три, уделаю я эту сучку. Бела. Хороша Бела — ночью, покуда не наткнешься, не увидишь, бывают же чуда такие…

Да, парень, ты мне тоже нравишься, только не очень отвлекай, вот так хорошо?.. Может, не надо было соглашаться на второй круг? Колени болят. И поясница болит. К губам завтра не притронуться будет, ну да ладно. Я ее сделаю. Подумаешь, рекорд у нее… Семьдесят четыре… Ого, как брызнул, чуть не захлебнулась… Да, парень, ты мне тоже, только не очень… так — хорошо? Быстрее, быстрее!» И очередь заканчивается, это очень плохо, когда под конец время еще не вышло, а перед тобой уже никого, и нужно звать из зала, налетит-то туча, но драгоценные секундочки уйдут. Семьдесят пять. Да, парень, ты мне тоже… ой. Смех, в маске! Эй, зачем тебе маска, думаешь, я в глаза тебе буду смотреть? Да мне не откусить бы вам ненароком… Молчу, молчу, не стесняйся, расслабься. Вот так я делаю — хорошо тебе? Эх, и надо же было такому под самый финиш…)