— Прощай, Роско.

— До свиданья, Анджелка.

— Тебе обязательно улетать на свое небо?

— Я улетаю на ваше небо.

— Тебе не понравилось у нас? Не понравился наш дом, моя семья, мой отец, мои братья? Не понравился наш Город-под-Горой?

— Мне очень понравился ваш Город-под-Горой.

Понравился твой дом, твоя семья и все другие люди, кого я встречал.

— Тогда тебе не понравилась я. Конечно, ведь у меня… И я маленькая. Но я вырасту, мой возраст — скоро.

— Ты самая хорошая, умная и красивая девочка вашего Города, Анджи. Я верю, все у тебя поправится и те, кто тебя дразнит, будут счастливы дружить с тобой.

Так будет, Анджелка. А мне необходимо вновь быть там, в вашем небе. Там ждут моих известий.

— А ты не можешь передать им просто с твоим… «шариком»?

— Не могу, Анджелка. Этого «кораблик» не умеет.

Наверное, его делали те, кому этого умения «кораблика» уже не требовалось.

— Я не понимаю…

— Не понимаю сам, но это так. Все-таки ты зря поднималась сюда со мной, Анджелка. Обратно идти долго. И холодно. И ночь…

— Это тебе у нас холодно, Роско. А ночь… ничего, я доберусь.

— Я полечу вон туда, на большую яркую звезду, которая бежит.

— Это очень далеко.

— Это совсем недалеко. Я буду там быстро.

— Роско, может быть, ты поцелуешь меня на про щанье? Я все-таки уже не очень маленькая.

— Я поцелую тебя… когда вернусь. Сюда придут многие.

— Нет, нет, ты не вернешься, Роско, я знаю!

— До свиданья, Анджелка. Пора. Смотри, «кораблик» зовет.

— Чем там так хорошо, Роско, куда ты уходишь?

— Я там родился, там мой дом.

— Как зовется твоя звезда?

— Земля. «Кораблик» зовет, Анджи…

— Погоди, Роско, я знаю, знаю, я слышала! Скажи, какой он, твой дом?

— Какой… Рай.

День Земли угасал. Равнина, уходящая из-под ног Роско, справа и слева постепенно загибалась вверх и смыкалась там в обращенной к нему вышине, за тихо меркнущей линией солнца.

Холмы и реки, рощи и озера и лежащее впереди, в десятке дневных переходов, Срединное море с островами; забытые дороги и Старые Города, еще не полностью поглощенные лесами и сгинувшие в песках; крохотные искры — жилища людей, стоящие строго обособленно друг от друга, и скопления их — места, где люди встречаются и проводят время сообща, — все это располагалось на внутренней поверхности исполинского тоннеля, протянувшегося от Роско к Северному краю Земли, где всю ее опоясывает Хребет Инка и острия снежных пиков смотрят друг на друга сквозь солнце с противоположных сторон.

Море, равноудаленное от Северного и Южного краев, также почти смыкалось в невероятном круге. И солнце — разгорающаяся утром, ослепительная днем и потухающая к ночи продольная ось Земли — проходило по всей ее теряющейся в дымке протяженности.

Не видел и не увидит человеческий глаз замкнутого пространства — если это определение подходит для распахнувшейся необъятности — большего, чем то, что простирается сейчас перед Роско.

Однако Роско не испытывал ни малейшего трепета и благоговения. Такой и должна быть его Земля. Такой она была всегда: светлой, грандиозной и замкнутой.

Вдыхая по-особенному хрустальный, как это бывает на Земле вечерами, мягкий воздух, Роско развалился прямо в изумрудной траве, распустил застежки-ремешки у безрукавки сыромятной кожи. Кучу сброшенной меховой одежды он просто отпихнул пока подальше.

По воде близкой Большой реки поплыли оранжевые вечерние блики. Птицы в роще рядом допевали последние предночные песни. Река мерно несла свои поды, спускалась по вогнутой вдалеке поверхности Земли справа от Роско и поднималась слева.

От Южных скал, под которыми лежал Роско, гораздо более дальнюю даль Северного края было уже не различить. Лишь ясными днями и очень зоркому глазу видно, как с Хребта Инка стекают, рождаясь, облака. Запирающие этот край Земли Южные скалы вздымаются, гладкие, до самой, верно, линии солнца и всегда чистые. Северный край вечно затянут белесой мглой. За исключением курортных склонов, разумеется.

Роско нечего делать глубоко на Севере, но захаживал он и туда. Столько раз и так далеко, сколько и как ему требовалось.

…Роско протянул руку, нащупал за изголовьем пульт сервиса, и захватывающий вид исчез. Осталось широкое ложе под имитирующим муравчатую травку покрывалом. Изнутри нежно-палевый купол «кораблика» казался не таким и тесным.

Взгляд Роско остановился на длинных и узких — на одного — почти зеркальных дверях в перегородке, разделяющей «кораблик» на две неравные половины. Двери, плотно сдвинутые сейчас, доходили до самого верха купола. Зеркало было ребристым и лишь ярко блестело, ничего толком не отражая. Сброшенный ком провонявших потом мехов и кож валялся у противоположной стены, у люка, каким Роско пользовался на Земле.

Воссоздаваемая «корабликом» картина приводилась к настоящему моменту стандарт-земного времени, и Роско видел происходящее на Земле в данный конкретный миг.

«Блудный сын вновь и вновь возвращается домой, — думал Роско. — Блудный ли? Нет — сын-герой, сын-первопроходец, открыватель новых земель и племен. Вот только чуть-чуть обиженный судьбою, но от этого его еще больше любят и ценят».

Что бы там ни было, а эта выдумка затерянных в прошлом создателей с земными пейзажами прямо в «кораблике» в самые первые несколько стандарт-минут встречи постепенно сделалась Роско совершенно необходимой. После планет-месяцев, планет-дней мгновенно переноситься из очередного жаркого, промокшего, сухого, холодного, враждебного, доброжелательного, но всегда чужого мира в свой, родной и близкий, означало, что, несмотря на все пройденное, Земля помнит и ждет.

Роско с упрямством, которое позволял себе только в «кораблике», мысленно пожелал, чтобы стало немного потеплее. Разумеется, из этого ничего не получилось, и пришлось вновь обращаться к сервису. Поиграв его кружками, треугольниками и овалами, Роско установил желаемый режим.

Свет сменил оттенок, запахло разогретым лугом, на фоне звенящей птичьей трели потекла едва уловимая мелодия.

Сервис был устроен в расчете именно на Роско, который сам встраивать вокруг себя микросреду не мог. Невольно вспомнилась укутанная в меха фигурка за порывами метели на краю узкого ледника. Каково Анджелке было карабкаться следом за ним по заледеневшим скалам и каково будет спускаться от проплешины, оставленной теплым «корабликом». Этот их мир, полный льда и снега, как они сумели выжить там…

«Она доберется, ничего. Город-под-Горой. Это ваша Гора… Знали бы вы…»

Роско включил на внешней стене «кораблика» экран. Огромная тень закрывала привычно незнакомый рисунок созвездий. Земля надвигалась и меняла очертания, оставалась угольно-черным провалом на фоне звезд. Роско никогда не обращал внимания на звезды. В крайнем случае, его могло ненадолго заинтересовать местное светило, одно или два, или сколько их там будет. Но и то постольку поскольку. Экран, кстати, тоже был сделан специально для Роско.

Земля надвигалась и меняла очертания. Прямоугольник тьмы рос, стал сперва овалом, затем начал превращаться в круг. «Кораблик» подходил к Земле с торца, единственно безопасным способом.

Только абсолютная чернота земной брони не позволяла догадаться, как стремительно вращается вдоль оси невозможных размеров цилиндр. Но именно благодаря этому вращению — за четыре с малым стандарт-минуты один оборот — реки Земли текли, дождь падал из облаков на почву, растения тянулись к солнечной нити в центре, а люди и звери могли ощущать под собой твердь. Коснись же кто-то Земли снаружи иначе, как с полюса — например, Южного, куда и заходил без всякого вмешательства со стороны Роско умный «кораблик», — его постигнет участь сидящего на плоской бешено крутящейся карусели без ограждения. Напавшего или просто неосторожного отшвырнет прочь с ускорением большим, чем ускорение свободного падения внутри Земли.