Как все, Пикор узнал о несчастье со Сваном и Разриком с Озриком на следующий день. По Городу поползли самые невероятные слухи, но он в них не особо верил. Солнечную удалось повидать лишь издали, и кажется, она его не заметила. Очень плохо было то, что даже охотники перестали выходить в степь. Не говоря уж о не достигших возраста юнцах.

«Что-о? — угрожающе протянул отец, когда Пикор попробовал заикнуться. — И думать забудь! Возьму вон материн валек, с самого всю шкуру спущу!» — «Пик, ну о чем ты говоришь, тут не знаем, как за мхами идти, ведь не сегодня-завтра прикатит Большое Мшиное поле, ветер же, видишь, какой, так страшно подумать — в степь с ночевкой, — поддержала мать по-своему. — Хоть вроде и народу-то много. А ты — на охоту…» Пикора задело, и он заявил, что в таком случае пойдет один. Мать, конечно, перепугалась, отец же усмехнулся в бороду. На чапана в одиночку не ходят, это знают малыши.

«Брось-ка дурить, сынок. И вообще… Выбросил бы ты из головы всякое такое». — «Какое — такое?» — вскинулся Пикор. «Да вроде того, почему ты по ночам места себе не находишь. Сыну сапожника дочь Управника не пара. Остынь, Пикор». И отец вновь принялся прошивать подошву надетого на «ногу» сапога жилой ульми. Заказ булочника Гацци.

Пикор закусил губу. Отец был прав — они жили бедно. Совсем маленькое стадо ульми и всего одна дойная чапа. Крохотный покосившийся дом, наполовину вырытый в земле, занесенный снегом по крышу. Еще пятеро братьев и сестер, мал мала меньше. Мать все время болеет. Отец даже не мог взять второй жены, а тот плащ из старой шкуры чапана, которым Пикор укутывал Анджелку, был перешит из свадебного покрывала отца с матерью.

А за Анджелкой ходит Флип-кузнец, и хотя пока он в подмастерьях, все знают, что кузница принадлежит его отцу, и рано или поздно Флип будет владеть ею. И заглядывается Ромик с соседней улицы. И красавчик сынок богатея Рафальда, и на Охотничьей парни, что постарше обалдуя Фрая, уже не кричат ей вслед, а провожают взглядами и при этом пыжатся, как петухи грай по весне…

Зажмурившись от особенно сильной горсти ледяных осколков, брошенных ветром в лицо, Пикор встал передохнуть. Он прочно упирался в обнаженный камень обеими ногами, а крюк на конце посоха зацепил в глубокой щели.

Давно скрылся внизу и Город, и само подножие Горы. Белая мгла окутывала Пикора отовсюду. Видимость не превышала сотни шагов. Но чуть заметную тропку он пока видел, и она, Пикор надеялся, приведет его куда надо. Там, правда, придется искать дорогу самому.

Пикор примерно знал, куда он идет. Летом, еще когда тут и там в подтаявшем снегу степи пробивались травы и лужи замерзали не в каждую ночь, Пикор подслушал очень интересный разговор. Так вышло, что он сидел на том пустом сеновале, под которым остановились Леду-кузнец и Пак-оружейник. Они спорили. Пак требовал, Леду отказывался. Потом Пак напомнил про какой-то долг большой давности, и Леду согласился. У расчухавшего, что к чему, только под самый конец Пикора задрожали поджилки.

Ни много ни мало, Леду обещал показать Паку дорогу к одному заветному месту в горах. Там, где семейство Леду испокон веку добывало металл для своих нужд. Пикор был достаточно сообразительным в свои годы парнем, чтобы понять: просто так этими секретами не делятся. Он дрожал недаром — узнай любой из участников сделки о невольном свидетеле, ходить ему живым до ближайшей ночи, не дольше.

Однако смелости Пикору не занимать, и он проследил-таки, в какую сторону кузнец повел оружейника через пару дней. Пикор видел тропу, поднялся за двумя бредущими фигурами, таясь в камнях и под снежными козырьками ступая след в след. И, в общем, не удивился, когда Пак вернулся один, а о кузнеце Леду с той поры в Городе не слыхали. И ничего никому не сказал.

Пикор очень хорошо запомнил надтреснутый смех Леду-кузнеца, когда он говорил Паку, что путь открыт только летом, а зимой на ту тропу лучше не соваться. По дороге в горы Леду часто оглядывался на Пака, повторял это и все посмеивался. Пикор нырял в камни и каждый раз слышал смех. Нехорошо Леду смеялся, будто предчувствовал. А может, действительно.

И вот теперь Пикор пошел по этой тропе зимой. Что главное, путь-то он знал лишь до половины. Ну ничего…

«Ничего. Зато я принесу Солнечной монисто не в шесть, а в шесть десятков по шесть рядов. Настоящее богатое свадебное монисто. Мне сделают, я знаю кто. Пусть-ка Флип подавится своими подачками из негодных остатков. Только бы отыскать металл. В каком он тут находится виде?..»

На перевале ветер бил в грудь, валил с ног. Приходилось отталкиваться посохом, гнуться навстречу горизонтально летящему снегу. Пикор спустился на несколько шагов, стало потише. Теперь нужно искать Провал, о котором говорил Леду. Может быть, это?

Черная стена Горы высилась рядом. От гребня, что миновал сейчас Пикор, ее отделял тонкий и узкий, как прожилка на ее теле, ледник. Ветры сдули снег с его иссеченной трещинами поверхности, но, к удивлению, в нескольких местах, почти посредине, сохранились ровные и одинаковые круглые пятна. Шагов сорока в диаметре, вблизи они производили еще более странное впечатление, а вдавленные его следы потом замело снегом вровень с краями. И шаг у него был неровный.

Пикор ступил на одно такое ровное пятно снега и вдруг провалился по самую грудь. И ноги, встретив, наконец, твердое, заскользили, словно лед там был гладким, как зеркало, и понижался от краев к более глубокой середине. Он еле выбрался. Нет, это, конечно, не Провал, зато очень напоминает ямы-ловушки, какие делают на звериных тропах. Но здесь ходить некому, тогда — зачем они? Уходя, несколько раз оглянулся. Ям было несколько.

Тропа кончилась. Пикор больше не мог отыскать своих обозначающих замет. Кончился и ледник. Он сползал по крутому склону, уходящему все ниже и ниже. Пикор заскользил. Крюк на посохе, которым он пытался цепляться, треснул и обломился в какой-то трещине. Черная стена мелькает у самого лица. Свело живот от ощущения свободного падения. Удар в бок. Удар в плечо. Его переворачивает… Последний, завершающий удар, совпавший с отчаянным криком, который некому услышать среди этих мертвых скал…

Справа, слева, сверху и снизу плотный снег. Темнота. Нечем дышать. Но он еще жив и, кажется, способен двигаться.

Разевая со всхлипами рот, Пикор пробил изнутри прочную снежно-ледяную стенку. Длинный вертикальный «язык» намело на выступ, и он угодил, сорвавшись, как раз сюда. Полети он чуть в сторону… Пикор открыл глаза и заставил себя посмотреть вниз. И увидел разверзшийся под ним Провал.

И увидел, что в Провале творится.

На улице под окнами Управного дома Скрига пробил первую стражу. Из разных концов темного Города были принесены ответные сигналы. Пятую ночь с вечера до утра в Городе ходят недоброй памяти группы ночных сторожей — вооруженные, по трое или по шестеро, и не позволяют никому носа высовывать из дому с наступлением темноты.

— Может, не стоило так-то сурово сразу?

— А как еще? Пусть люди видят, что их есть кому оберечь. И ведь добровольцы вызвались сами. А сопляков пусть-ка родители удержат!

Ник Чагар услышал, как позади Большой Карт Анджел впечатал свой кулак в охнувший стол.

— И только боюсь, как бы не показалось кое-кому слишком похоже, что Город готовится к войне, — сказал Ник. — Знаешь, нехорошие воспоминания… Извини, Карт.

— Еще бы. Кому, как не мне… Ничего. Воспоминания — воспоминаниями, а защита — защитой.

— Собственно, я имел в виду не в Городе, а помимо. В той же Скайле. Кроме того, ты полагаешь, что это горожан защитит?

— Ты забыл, с какими словами явился сюда этот мой родственничек проходимец Вик? И при каком оружии? Они там в Скайле спят и видят… А для Города — горожане должны верить, что их защитят. И моя как Управника задача, чтобы они в это верить не прекращали. Потом, Ник, твои предупреждения, к чему они тогда? Хотя я все-таки как-то с трудом представляю себе…