– Что происходит? – выдохнула она.

– Предводитель говорит, что его зовут Цзаофань Вень, то есть бунтарь Вень. Но это название принадлежит более старому поколению. Он врет. С ведома комитета партии в Чэнду они сформировали свою рабочую команду как революционный трибунал и…

Охранник сошел с «трибуны», его сменил другой.

– А что там теперь?

Чан Пин с присвистом втянул в себя воздух и покачал головой.

– Все старые песни. Они повторяют клятву верности Мао Цзэдуну. «Председатель Мао»… затем чье-то собственное имя… затем – «окончательно встал на твою сторону. Я всегда буду верен тебе. Я всегда буду предан твоим мыслям. Я всегда буду верен твоему революционному курсу».

– А на чьей они стороне? Они леваки?

– Они против нынешнего Председателя… уж Вень… так точно. Я думаю, что сейчас есть несколько фракций.

Вень пристально разглядывал крестьян. Вдруг он рванулся с места, помчался в сторону, схватил одного из крестьян за ухо и вытащил его вперед. Диана, встав на цыпочки, увидела, что это Линчу, и ощутила укол беспокойства. Вень закричал на него. Юноша продолжал качать головой, отказавшись поднять ее даже тогда, когда Вень дернул его за подбородок. Наконец подскочили двое Красных Охранников, подняли его и поставили на перевернутое корыто. Вень сунул ему красную книжицу. Но юноша продолжал трясти головой. Вень подошел к нему, размахнулся и ударил по глазу, закрытому повязкой. Линчу с криком упал с корыта. Он лежал на земле, корчась, держась обеими руками за голову. Когда один из охранников ударил его ногой, Диана решила, что с нее хватит. Прежде чем Чан Пин успел остановить ее, она протиснулась сквозь толпу крестьян и выросла перед Венем, уперев руки в бока.

– Прекратите это!

Мгновенно наступила тишина.

Веню потребовалось некоторое время, чтобы сообразить, что перед ним иностранка. Когда до него дошло, глаза его расширились в самодовольном изумлении. Он выбросил руку вперед и выкрикнул что-то по-китайски, обводя взглядом крестьян, словно ища виновного в ужасном преступлении. Диана решила: что он взывает к крестьянам, напоминая о силе ненависти, которую они все должны питать к «иностранным дьяволам».

– Я сказала, хватит!

Вень отступил на полшага. Диана оказалась гораздо выше его. Все это видели. Красный Охранник знал, что он должен что-нибудь сделать, но он был сбит с толку. Диана поняла, что до этого он никогда не имел дела с иностранцами.

Она смерила его презрительным взглядом и нагнулась к Линчу, помогая ему подняться. Она уже собралась было отвести его назад в толпу крестьян, когда Вень схватил ее за руку и развернул лицом к себе. На этот раз в его глазах было больше чем удивление: в них был гнев и извращенное сладострастие – того рода, что сулит наслаждение при виде чужих страданий. Диана шагнула назад и уперлась спиной в стену дома, на которой прежде висело корыто. Она поправила свою джинсовую куртку, накинутую на плечи: в кармане что-то звякнуло. Вень не спеша приближался к ней, сжав правую руку в кулак и вложив его в левую ладонь. Он улыбнулся Диане, пытаясь привлечь ее внимание к своему лицу и отвлечь от своей руки. Она сунула правую руку в карман. Монеты.

Вень начал постукивать кулаком по левой раскрытой ладони. Диана выждала, пока он подошел к ней совсем близко, и нанесла ему удар прямо в переносицу. Она ударила его кулаком с размаху, вложив в удар весь вес своего тела и зажав при этом между костяшками согнутых пальцев монеты достоинством по два феня. Сила удара, продиктованного отчаянием, сбила Красного Охранника с ног. Он закричал от боли и опустился на колени, прижав руки к лицу. Когда он наконец отнял их, все увидели, что по лицу его течет кровь – одна из монет рассекла ему правую бровь. Сердце Дианы колотилось, словно воробьиное. Ее рука разжалась, и монеты упали на землю. Она прижала руки к сырой стене. Вень медленно выпрямился и встал. Теперь в его движениях сквозила методичность – он четко сознавал цель. Он потянулся к Диане – осторожно, словно боясь потревожить собаку, которая может укусить, – и стал уголком ее куртки вытирать кровь со своего лица. Он тяжело дышал. Между тонкими губами, в которых было что-то змеиное, она увидела его зубы, пожелтевшие от никотина. Два передних росли криво, заходя один за другой, и один из клыков в верхней челюсти отсутствовал. От его кожи несло табаком и застарелым потом, но дыхание было на удивление чистым и свежим, словно он регулярно жевал мятные листья.

Диана ощутила уверенность, что за внешним спокойствием Вень скрывает почти такой же сильный испуг, что и у нее самой: она знала это потому, что какая-то доля в едком запахе его тела содержала эссенцию страха, запах скунса, который тело предательски извергает через поры кожи как раз тогда, когда происходит выброс адреналина в кровь. Вень обратился к ней тихим, спокойным голосом, но Диана не поняла, что он говорит. Вень пожал плечами и ткнул большим пальцем в сторону толпы крестьян, дав понять, что Диана должна присоединиться к ним. Она смотрела на него, предчувствуя какую-то ловушку, но лицо его оставалось непроницаемой маской. Диана сделала шаг вперед, оторвавшись от стены. Вень не пошевелился. Она тронулась к толпе, стараясь обойти его слева, держась на безопасном расстоянии, но он остался неподвижным, глядя на ту точку в кирпичной стене, где за мгновение перед этим была ее голова. Диана сделала еще один шаг. Вень вышел за поле ее бокового зрения. Внезапно она увидела, что лицо Чан Пина исказила гримаса ужаса. Крестьяне дружно закричали, раздались возгласы страха, растерянности и предупреждения, адресованные ей. Щелчок карабина крепившего ремень винтовки заставил ее броситься наутек. Но тут в ее затылок с взрывным грохотом врезался приклад винтовки, глаза ее чуть не выскочили из орбит, а в голове полыхнуло резкой болью, и, когда желудок ее скрутил спазм рвоты, земля вздыбилась ей навстречу и ударила по лицу.

Когда она очнулась, у нее пропали все представления о времени. Одну минуту тьма царила в ее голове; следующую минуту тьма залила и все вокруг нее, но перехода от одного состояния к другому она не уловила. Ей было очень плохо. Затылок ныл, монотонная пульсирующая боль время от времени сменялась более резкой, сопровождавшейся пронизывающими мозг вспышками, словно в голову вонзили раскаленный железный прут. Несколько мгновений спустя она поняла, отчего пришла в себя: ее мочевой пузырь готов был лопнуть. Когда она попыталась сесть, вспышка боли пронзила ее голову с новой силой, и Диане показалось, что голова сейчас отвалится. Она еще раз попыталась сесть, но тело не слушалось ее – ни руки, ни ноги не подчинялись. Она откинулась назад. Слезы огорчения и стыда текли по лицу; она колотила кулаками по простыне и, наконец, помочилась под себя. Она отключилась, затем снова очнулась, на этот раз уже зная, что лежит в собственной постели в доме Кайхуэй. Занавески были отдернуты, и в комнату проникало достаточно света, чтобы она могла распознать знакомые предметы обстановки. Кто-то вошел в комнату. Диана почувствовала, что ее лодыжку сводит судорогой.

– Кто это? – простонала она.

– Тс-с! Это я – Чан Пин.

– О Боже… Я думала, ты… О, Господи!

– Тише, тише. – Он быстро подошел к ней и приложил палец к ее губам.

– Что случилось? – Голос Дианы был хриплым, чужим. – Я помню… он ударил меня.

– Сначала ты ударила его. – Он помолчал. Когда он заговорил снова, в его голосе послышалось восхищение: – Крестьяне очень испугались, когда он ударил тебя. Они стали кричать на Красных Охранников. Это хорошая деревня. Здесь не любят хулиганов. Красные Охранники заспорили между собой. Они и сейчас продолжают спорить.

– Как я сюда попала?

– Они заставили крестьян отнести тебя. Потом они стали допрашивать меня… и тоже все про тебя. Они думают, что ты капиталистическая шпионка, приехавшая сюда, чтобы развратить и подчинить себе этот район. Как только тебе полегчает, они начнут допрашивать тебя.

В голове у Дианы начало понемногу проясняться.