– К сожалению, на вас не распространяется дипломатический иммунитет. Вы здесь находитесь в качестве бизнесмена. Английский закон это учтет.

Неожиданно второй человек вскочил на ноги. Он нажал кнопку на маленьком ящичке, похожем на пульт дистанционного управления, в следующую секунду на стене над головами инквизиторов возникла огромная фотография. Лэй попытался сглотнуть слюну, но он дышал слишком учащенно и поперхнулся. Они подождали, пока он придет в себя, дали ему достаточно времени на то, чтобы оглянуться и заметить проектор в углу комнаты, увидеть конусообразный луч, холодно высветивший все расширяющееся по мере удаления от проектора пространство. Лэй неохотно повернулся, уже зная, что на этой фотографии изображен он сам – Лэй Фуго.

Но увиденное воспринималось с трудом. Что это там за странная, продувного вида личность? И эта ненатуральная улыбка сквозь сжатые губы, эти маленькие, как у свиньи, глазки… кому все это принадлежит? А когда восприятие его устоялось и он сообразил, кто этот человек на фотографии, на ум ему пришли другие, нерадостные вопросы: «Неужели на самом деле у меня такое дряблое лицо? А эта складка, как у ящерицы, на подбородке тоже моя? Неужели я косоглазый? С какой стати я предпочитаю зачесывать редеющие волосы назад со лба, хотя это придает мне такой свирепый вид? И таким меня видит Таньси?»

Меньший из двоих мужчин теперь сидел немного позади, не снимая вытянутых рук с края стола. Он не сводил глаз с Лэя. Долгое время он не проронил ни слова. Когда он заговорил, его голос зазвучал еще тише, чем раньше.

– Лэй Фуго, пятьдесят восемь лет, холост, отец умер; мать живет на семейной ферме под Синином, провинция Цинхай; секретарь организации юных пионеров, двенадцатое городское отделение Синина; замечательный послужной список в авиации, переведен в гражданскую администрацию, военный район Циндао, затем переведен в Пекин в распоряжение Второго корпуса летной подготовки; руководитель программы в Комитете гражданской авиации, начальник отдела в ГПСИ… Зачем вы это сделали, господин Лэй?

– Да. – Второй человек резко отодвинул свое кресло; скрип ножек прозвучал отвратительно. – Почему? – Голос его звенел от еле сдерживаемой ярости.

Лэй понял, что если этот тип даст волю своей злобе, скопившейся в нем, словно лава в вулкане, то невозможно представить, сколь он будет ужасен.

– Что… сделал?

На мгновение его мучители замерли. Затем второй, у которого был звонкий голос и легкий акцент – не американец ли он? – вынул носовой платок и высморкался. Он отнял платок от лица, взглянул на него и поднес к глазам. Собственные сопли его чем-то заинтриговали. Это потрясло Лэя. Губы его разжались, дыхание участилось. Что мог разглядеть там этот громила? Мужчина медленно оторвал взгляд от грязного платка и уставился на Лэя. Казалось, перспектива перед ним изменилась, а предмет его наблюдений – нет. Тишина в комнате нарушалась лишь жужжанием проектора. Следующим резким движением громила отшвырнул носовой платок и схватил пульт. Теперь в луче проектора на них смотрела Таньси. Нечеловеческим напряжением воли Лэю удалось сохранить недвижным каждый мускул своего лица. Его тонкие губы изобразили безмятежную улыбку, заранее приготовленную на этот случай. Лэй понимал, что этот миг неизбежно наступит. Но левое веко, однако, выдало его. Вначале он ощутил легкое щекотание. Он попытался овладеть собой, но щекотание стало болезненно невыносимым. Лэй чувствовал на себе их взгляды и догадывался: они считают это самым очевидным признаком его вины. Они уже знают. Конечно, они знают.

До него не доходило, что в рассеянном свете, при том, что проектор светит почти им в глаза, они абсолютно не в состоянии разглядеть выражение его лица. Он заставил себя поднять глаза. Даже в черно-белом изображении она была восхитительна. Такая хрупкая, но точеная фигурка, к тому же без единой из тех несообразностей, которые некоторые мужчины находят привлекательными: нет никаких выпуклостей, бугорков и кричащих выпирающих деталей того или иного рода. Таньси – высокая, стройная, а ее позвоночник еще не приобрел женской изогнутости. У нее тонкое лицо с большими, круглыми, глубоко посаженными глазами. Лэй часто вперял в них свой взор, пытаясь обнаружить глубинную нишу, а находил лишь веселье и невинность. А еще стыдливость. Скромность. Ее светлые волосы в черно-белой проекции на стене напоминали лунный свет. Конский хвост на снимке не был виден. Но если подойти к девушке совсем близко и положить ей руку на плечо, безмятежно улыбаясь и рассказывая что-нибудь, она, возможно, не заметит, как ты пробегаешь пальцами от эластичной ленты на голове до кончиков волос, и в это время грудь твою сжимает и теснит так, что становится трудно дышать, а вслед за тем начинаются другие, менее поддающиеся описанию физические изменения…

Снова заскрипели ножки кресла. Грузный человек обошел вокруг стола, не приближаясь к Лэю. Вместо этого он принялся расхаживать взад-вперед с пультом в руке, его силуэт врывался в фотографическое изображение на стене, и при каждом перемещении кадра браслет на его запястье вспыхивал. Вот Таньси плавает. Таньси на велосипеде. Таньси с двумя одноклассниками – на их лицах то ли раскатистый смех, то ли окаменевший вопль. Таньси на кухне в доме у матери, сидит в том же самом кресле, которое обычно занимал господин Лэй Фуго, когда мать Таньси, разведенная женщина, иногда терявшая присутствие духа, не могла усидеть дома и уходила прогуляться в ночь, оставив свою дочь на попечение любезного соседа…

– Зачем вы это сделали? – снова спросил шептун.

Его интерес словно усилился: сейчас он уже по-настоящему хотел знать ответ, правдивый ответ, причем до того, как закон определит приговор. Второй допрашивавший остановился, повернулся и взглянул на китайца, похоже ожидая ответа сию секунду. Когда, однако, этого не произошло, он опять принялся мерить шагами комнату, ступая в тишине, не потревоженной голосом Лэя.

Щелк! Щелк! Щелк!

Таньси в доме. Таньси во дворе. Таньси одна. Таньси в чьем-то окружении.

– Господин Лэй, будет лучше, если вы расскажете. Ведь суд неизбежен. – Шептун изъяснялся с беспредельным терпением.

Лэй понимал, что его не волнует, сколько времени займет вся процедура. Они будут находиться здесь, в этой убогой комнате без окон все то время, пока во внешнем мире, не имеющем о них представления, ночи чередуются с днями.

– А на суде это дитя непременно будет давать показания. Но ведь ей только десять лет от роду! В суде будет не менее ста человек. Там будут судья, присяжные, адвокаты. Кроме того, будут репортеры, куча репортеров! Конечно же, пригласят чиновников из министерства иностранных дел и комитета по делам содружества наций из Лондона. Пока наше дитя будет давать показания, вся эта публика будет глазеть на нее. – Шепот затих.

Лэй ничего не отвечал. Его внимание приковал снимок на стене. На нем Таньси прижимала к груди Мао-мао, эту ласковую игрушечную панду, подарок из Китая. Это он подарил ей панду. Он до мельчайших подробностей помнил этот случай. Как-то он сказал ей, что она – хорошая девочка, очень хорошая девочка и заслуживает подарка, только пусть обещает никому об этом не говорить. Вначале Таньси ничего не ответила. Но когда он показал ей мишку, голова которого высовывалась из полиэтиленового пакета, она улыбнулась, а Лэй почувствовал легкость в душе. Однако… ее безмятежная улыбка длилась лишь долю секунды. С тех пор она вряд ли сказала ему хоть слово. Она подолгу смотрела на игрушку, часто прижимала ее к себе, сажала ее между собой и ним, как… ну, скажем, нечто вроде щита… Но она не разговаривала, вообще не разговаривала больше с того дня. Даже когда его оставляли с ней наедине, а это случалось часто.

– В тюрьме, – вновь послышался шепот, – власти попытаются как-то уберечь вас от сокамерников. Но вам следует учитывать, что в этой стране в отношении преступлений такого рода существует определенное мнение. Осужденные убийцы и мошенники относят себя к более высокой категории, чем та, к которой вас причислят. Они сочтут своим долгом восполнить ту меру наказания, которую недодаст вам английский закон.