— Как думаешь, кто? — спросил Влад, поворачиваясь к Дмитрию.

— Га! В том-то и интерес! — Аксенов протер очки и облокотился на барьер трибуны, с которой они наблюдали за происходящим. — Они равны…

Горец ткнул себя кулаком в ладонь и слегка поклонился противнику. Самурай повторил его жест. Зрители зааплодировали, а Дмитрий усмехнулся:

— Эти и в аду баловаться станут…

Влад пожал плечами. Пожалуй, заинтересовать его пока еще могли только такие мероприятия. Ко всему остальному в этой жизни двадцативосьмилетний Ромальцев давно охладел.

Володя-Афганец, сидевший вместе с судьями в президиуме, дал гонг.

Горец и Самурай кинулись друг на друга. Публика восторженно завопила.

А бились они красиво, в «русском стиле». И действительно были равны. Костя-Самурай, знавший особенности приятеля, сразу избрал тактику «взять измором». При его юркости — не такое уж сложное дело. Но и Горец-Хусейн был непрост. Зрители просто изнывали от нетерпения.

И тут, как назло, у Дмитрия запиликал сотовый. Бормоча проклятья, Аксенов протолкался к выходу с трибуны.

В коридоре было тихо, только из зала доносился приглушенный рев болельщиков.

— Дмитрий, это Оскольский.

— Ну, я понял, — недовольно отвечал Аксенов.

— Котов звонил. Евгений Борисович. Сообщил, что «саламандры» нашли объект, поэтому нужно сработать быстрее них. Приказал перетряхнуть «Чероки» по запчастям.

— Афанасич, я тебя Христом-богом заклинаю! Ну Обухов же Кирюха этим занимается! Запамятовал, или как?

— Ты своих-то хоть парочку подогнать можешь? Не в службу, а в дружбу?

— Не могу я, Афанасич, не могу! Соревнования у них ответственные, а завтра праздник и им снова выступать. Не могу «не в службу»! Не торгуйся, Афанасич! Не поймут меня…

— Да у Обухова — так, середнячки. Побойся шефа, ну зашли нам бойцов своих!

— Ладно. Будут Черт и Санчо-Панчо. Пойдет?

— А поопытней кого?..

— Ну ты обнаглел, Оскольский! Я и так тебе навстречу пошел!

— Ладно, ладно, не гунди! — судя по голосу, невидимый Оскольский был очень доволен уступкой Аксенова. — Сочтемся как-нибудь!

Мрачный, как небо в затмение, Дмитрий вернулся в зал. На татами стояли уже двое других — кажется, из ливенцовских (Западный район, то бишь) и ленинских.

— Ну? — Дмитрий толкнул Влада локтем в бок.

Ромальцев рассеянно взглянул на него:

— Что? А! Самурай. Он его на последней минуте порешил…

И Влад, якобы держа в руке нож, продемонстрировал прием, с помощью которого Костя победил Усманова. Дмитрий с досадой покачал головой: такое пропустил!.. Ромаха, конечно, и сам владеет приемами «русского стиля», но далеко не на том уровне, как те двое. Наверняка с настоящим, а не символическим ножом, да еще и в руках Кости-Самурая, финал спарринга выглядел блистательно. Вот чертов Оскольский!

Николай заложил руки за голову и поглядел в потолок. Подремать бы, да нельзя: скоро ехать…

Хлюпая по лужам и раскисшему грязному асфальту, где-то рядом с их домом прошумел автомобиль. Свет его фар, проецируясь сквозь окно, прыгнул на потолок, замер на мгновение, а потом снова ожил. Медлительный «зайчик» полз по белой известке, пока не очутился на обоях стены и не затерялся где-то за шкафом.

Николай прислушался. В соседней комнате их временного пристанища было тихо, только из-под двери пробивалась узкая полоска света.

Нет, Ренатка не вернется к нему. Он уже понял это, оттого и бесился. Они с Шуркой любят друг друга, и он, Николай, третий лишний в их отношениях. Гроссман и предположить не мог, что когда-нибудь окажется в столь двусмысленной ситуации. Жизнь его текла размеренно, просчитано, плавно. Его любили бабы — что ж, он с удовольствием пользовался своими внешними данными и подаренным природой обаянием. Они сходили по нему с ума, он же быстро остывал, получив желаемое. Как ребенок к игрушке. Ну, бывает. В конце концов, он мужик, а это значит, что ему такие маленькие слабости простительны. Рената ведь во всем остальном не знала отказа: Николай никогда не кричал на нее, не придирался, одевал-обувал, будто принцессу. Они и ссорились-то лишь из-за его похождений. Ерунда какая пошлая: «Я приготовила ужин, а ты явился только утром!» Мелочь. Она и готовить-то не умела толком никогда. Зачем ей было нужно тратить силы и «шерлоко-холмсовскими» методами узнавать про личности его… ну, ладно, назовем своими именами: любовниц?! Это от нечего делать. Нарушили ее право собственности. Так, как этого своего… телохранителя… она мужа не любила. Теперь Гроссман отчетливо видит разницу. Значит, тогда ею руководила ревность, обычная женская ревность: «Как так? Я не единственная? Не только моим телом восторгаются? Не только я вызываю экстаз?!» Но в других семьях живут и похуже. И жены терпят — и болячки «стыдные» тихомолком лечат (кстати, даже здесь у Ренаты к нему не могло быть претензий!), и побои за любовь почитают, и пьяного мужа из гостей на себе тащат. Николай был не самым плохим супругом. Просто ей нужен был принц на белом коне. Ну-ну, поглядим, каким «принцем» окажется твой сенбернар, любимая. Когда весь этот романтический флер с погонями растает. Поглядим… Если выживем.

— Нам пора!

Рената ощутила поцелуй и вырвалась из тревожного сновидения. Тот храм, все те люди, чудовища, огонь — все кануло в никуда, сменившись действительностью…

Саша готов был сорваться с места, как перелетная птица. Только он и был ориентиром для Ренаты, начавшей путать бред и явь…

— Который час? — спросила девушка. Она давно потеряла счет времени: снаружи, на улице, было темно, оконное стекло кропил мелкий дождь.

— Начало первого... Вставай, девочка, вставай! Потерпи еще чуть-чуть…

Что-то в нем было не так. Прежде Рената ощущала, словно кто-то еще был в Сашиной душе. Теперь это чувство пропало. Саша был другим — да, чистым, как и прежде; да, необычным; да, бережно и с любовью хранившим ее — но другим. Они сидели в полном одиночестве и смотрели друг другу в глаза.

— Что-то случилось? — спросила Рената. — С тобой что-то произошло…

Он опустил голову:

— Нет, со мной — ничего…

— Посмотри на меня, — прикоснувшись к его подбородку, девушка мягко приподняла Сашино лицо.

Он невесело усмехнулся, покривив краешки упрямых губ. Впервые Саша показался Ренате настолько спокойным, красивым и задумчивым.

— Ты — самый лучший... — чувствуя, что вот-вот расплачется, она погладила его по щеке. — Ты словно песок: сыплешься сквозь пальцы, не удержать... Я никогда не смогу говорить на твоем языке, думать твоими мыслями, чувствовать твоей душой... Полная безысходность — знать, что я никогда не смогу быть с тобой единым целым... Не смогу быть тобой... А мне бы этого хотелось…

— Со мной? — переспросил Саша.

— Тобой! Тобой…

Вначале он промолчал. Рената закрылась руками. Плечи ее судорожно вздрагивали.

— Зачем тебе это? — голос его звучал так, точно он был где-то далеко-далеко...

— Затем! Только так я смогу тебя удержать!

Саша покачал головой:

— Так — не сможешь... — он поцеловал ее. Поцеловал и поднялся: — Нам пора ехать... нас ждут.

— Кто?

— Николай. Он ждет тебя.

Рената грустно усмехнулась. Зачем он ее подталкивает — и уже не первый день! — к опостылевшему Николаю? Разве не видит, что разбитому сосуду уже не стать прежним — единым, целым?!

— Я надоела тебе? — спросила она.

Саша даже не ответил на эту глупость. Он молча помог ей одеться.

Подергивая цепочку своего браслета, Николай посмотрел на часы. Половина первого. Хорошо хоть дождь прекращается... Мотор «Чероки» прогрелся, а этих двоих все не было.

С каштана, под которым стоял джип, сорвался лист и, отяжелевший от сырости, кувыркнулся по крыше автомобиля. Наконец свет в их комнате погас. Николай выпрямился, придвинулся к рулю. Вот и они.