Тессетен не вмешивался. Как и Паском, он лишь наблюдал.

Жить в пещерах становилось все тяжелее. Непривычные к такому хаосу пересекающихся энергий, оританяне медленно сходили с ума. Ближе к осени начались первые скандалы, потом дело дошло до стычек.

Тогда Ал отправился к конфликтующим сородичам и очень жестко сказал, что если им хочется оставаться в пещере, а не купаться под струями радиоактивных ливней, то соблюдать они должны все правила поведения, и тем паче соблюдать их, чем тяжелее были условия существования.

Но все же последней каплей, необратимо изменившей Ала, оказался один из боев во время пути. От всей техники у эмигрантов осталась лишь груда раздавленного камнями металла. Восстановить машины было невозможно, создать новые — тем более. И потому, растянувшись огромным караваном, ори и аборигены Рэйсатру шли в неизвестность. И время от времени на путников нападали орды одичавших разбойников, среди которых нередко встречались их соотечественники. Ослабленные невзгодами, люди начали падать духом. Никому не хотелось становиться жертвой очередной банды.

И вот, в самый ответственный момент перед началом битвы, когда враг уже несся навстречу каравану по заснеженной степи, один из молодых парней-ори откровенно струсил и, отшвырнув от себя меч предков (каждый мужчина привез семейную реликвию с собой на Рэйсатру), отступил. За ним последовали еще несколько человек.

Понимая, что если все поддадутся панике и станут малодушничать, он быстро останется без поддержки, а караван — без защиты, Ал поступил так, как повелела ему логика.

Ударив пятками в бока своей отощавшей гайны, Ал нагнал беглецов. Словно обозленная хищная птица, стремительно слетел с попоны. В какой-то момент отступающим показалось, что рядом лязгнули клыки зверя.

— Ты хотел уйти? — обратился Ал к самому первому смутьяну.

— Нет… Но я не могу… больше… — пробормотал юноша, и взгляд его потонул в двух черных колодцах — это были глаза предводителя.

Ал выхватил из ножен меч, вцепился в плечо парня и, дернув его к себе, насадил на лезвие. Острие легко вышло рядом с позвоночником, чуть ниже лопаток.

— Так уходи, свободного Пути, — Ал повернулся к остальным: — Кто еще хочет уйти?

Труп сполз с окровавленного клинка и скорчился под ногами мужчины.

— Разденьте его. Людям нужна теплая одежда. Но пока — к бою! — и он снова вскочил на спину гайны.

Танрэй молча опустила голову и крепко зажмурилась.

Битва была короткой. Мужчины каравана сражались с ожесточением и повергли нападающих в бегство. Танрэй узнала об этом позже. Ей было все равно. Да, закон войны. Да, иного выхода не было, иначе погибли бы все. Да, он взял на себя такую тяжесть, какую не всякий отважится взять. Но душа и сердце никогда не смирятся с войной и ее проклятыми законами… Никогда!

Путешественники сделали очередной ночной привал. Дозорные должны были сидеть у костров, но все они сейчас собрались в хвосте каравана, на ночь превратившегося в стойбище. Дозорных было семьдесят три человека.

Фирэ ждал Учителя.

Тессетен стоял у крытой повозки, в которой спали четыре женщины, и среди них — Танрэй с привязанным к груди шерстяной шалью сыном. В отсветах костров он видел только ее лицо — нахмуренное, тревожное даже во сне. Он вспоминал все, что было, и запоминал все, что видел теперь. Видел в последний раз. Сетен знал, что его ждут, что нужно уходить поскорее, пока не проснулся никто из непосвященных. Однако ноги не шли.

Где-то вдали завыл волк.

Сетен поднял голову, поглядел в небо, затем, надвинув капюшон на глаза, осторожно провел пальцами по лицу Танрэй. Он и хотел, чтобы она проснулась от этого прикосновения, и страшился, что женщина проснется. Но, видимо, так пожелали высшие силы: она даже не вздохнула. Тессетен воспринял это как знак и опустил руку.

Сильно прихрамывая, бывший экономист быстро пошел прочь от повозки.

Вскочив на свою гайну, он сделал знак остальным, и отряд из семидесяти четырех человек помчал на север…

Покрытая жемчужными каплями, с мокрыми волосами, под тяжестью которых запрокидывалась голова, Танрэй вышла из бассейна. Опередившая хозяйку темнокожая Хэтта завернула женщину в льняную ткань, оберегая нежное тело северянки от палящих лучей солнца страны Ин, куда десять лет назад привел скитальцев их Путь.

Много утекло воды в изумрудной реке, самой длинной реке на планете, реке, омывавшей берега нетронутой земли, прежде чем здесь вырос первый город.

Танрэй улеглась на циновку под пальмовым навесом и сбросила покровы. Хэтта любовалась ею. В свои сорок хозяйка выглядела на двадцать пять. Дикарка уже знала, что женщины погибшей Ариноры, острова близ Северного Полюса — страны богов, как она думала — сохраняют свою молодость очень долго, и все же считала неувядающую красоту Танрэй следствием неизвестного волшебства.

Сама Хэтта, будучи много моложе своей повелительницы, казалась годной Танрэй в матери. После гибели мужа, Ишвара-Атембизе (так называли его ори), которая случилась уже на подходе к будущей стране Ин, Хэтта родила девочку. Малышка прожила два дня. Больше ни супругов, ни детей у дикарки никогда не было. Она посвятила себя своей подруге и наставнице.

Полуденное солнце покачивалось в успокаивавшейся кристально-чистой воде бассейна.

Дав себе совсем немного времени, чтобы отдохнуть, Танрэй поднялась. На коже ее белели едва заметные шрамы от былых ран, однако они не уродовали хозяйку. Хэтта облачила ее в легкое платье, провела гребнем по длинным золотым волосам и собрала их в узел. Танрэй коснулась рукой головы, расправила несколько прядок.

— Хэтта, кликни Коорэ, нам пора в Тизэ.

— Вот он, атме Танрэй!

Верхом на гнедой гайне в садик въезжал пригожий мальчик. Подкованные копыта скакуна звонко цокали по булыжникам, а наездник сидел на его спине ловко и казался частью этого красивого животного.

У Коорэ были чудесные темно-серые глаза и верные, четкие черты лица. Длинные русые волосы он подвязывал на лбу кожаным ремешочком. Если приглядываться, мальчика нельзя было назвать красивым. Он был обычным. Но стоило ему заговорить, рассмеяться, начать что-то делать — и от него нельзя было отвести взгляда. Личико его начинало сиять, таинственный свет загорался в глубине зрачков. Танрэй знала, от кого он унаследовал этот свет…

Коорэ находился в том возрасте, когда юный человечек сочетает себе взрослость и ребячество. В одиннадцать лет мальчики ори и аринорцы уже полностью переходили под влияние своих отцов, получали их силу и знания. Матери становилась для них человеком священным, любимым и нуждающимся в защите. Глядя на взрослых мужчин, юноши обучались, как нужно относиться к будущим своим Попутчицам и женщинам вообще.

Ничего этого не было в их семье, семье правителей Ин. Коорэ устал биться о неприступную стену, воздвигнутую Алом. И Танрэй видела, что мальчик отныне и сам не хочет сближаться со своим отцом — или с тем, кого все считали его отцом. Время было упущено. Сын справлялся своими силами, и было в том какое-то нечеловеческое, очень знакомое Танрэй упорство, целеустремленность, уверенность. Однажды она поняла: Коорэ напоминал ей Фирэ. До того, как сломался юный кулаптр, впоследствии предавший их, уйдя вместе с Тессетеном и лучшими воинами переселенцев. Из-за подлого поступка экономиста и кулаптра караван едва не погиб. Но… все в прошлом. Танрэй старалась не думать об этом.

— Твой отец уже в Модиссе. Скоро достигнет Тизэ, — сказала она, подходя к бьющей копытом гайне и кладя руку на загорелую коленку сына. — Нам пора ехать.

— А я готов! — откликнулся мальчик, но не было в его словах особенной радости, которую должен был бы испытывать сын в связи с приездом родителя.

Ал и Коорэ не виделись уже более восьми циклов Селенио. Правитель уплыл на западный континент, Олумэаро, вместе с Зейтори. Сегодня Ал должен вернуться в Тизэ, в столицу маленького своего государства. Кажется, подданные ждали его больше, чем сын.