Няня и воспитательница попытались разбудить ребятишек. Женщин и самих неудержимо потянуло в сон.

Дети зевали (слава богу!), щурились и, отталкивая от себя руки Кати и Ирины Васильевны, снова старались скрючиться, чтобы заснуть. Когда такое было? Чтобы эти хулиганы вели себя так не утром, а среди бела дня? Да еще и все, даже ярые противники «сон-часа»?

— Саша! — воспитательница встряхнула мальчика.

Тот сел и стал тереть глаза кулачками.

— Саша, что здесь было?

Он поморгал и огляделся.

— Почему Вадик на кровати у Луизы? Почему вы все так лежите? Отвечай!

— Вадик дрался.

— С тобой? Опять?!

Саша покачал головой:

— С Луизой.

— Он что, бил ее лбом о спинку кровати?

Мальчик кивнул. Ирина Васильевна бросила уничтожающий взгляд на няню Катю, и та тут же вспомнила, что собиралась прибраться в умывалке.

— А почему все уснули? Что случилось?

Саша пожал плечами:

— Я спать захотел.

— Ничего не понимаю!

— Что здесь творится? Почему постельное белье разбросано по комнате? — в группу величаво вплыла методистка.

Ирина Васильевна перевела дух: хорошо хоть они с Катькой успели уложить детей по кроватям. Но теперь все равно достанется… Причем — всему педсоставу…

— Так… — методистка поиграла очками, прицепленными к золотой цепочке и висящими у нее на груди. — Так… Нянечку вашу — ко мне, пожалуйста. Безобразие!

Она развернулась и ушла, перешагивая через валяющиеся под ногами постельные принадлежности.

От методистки Катя вернулась зареванная:

— Ирина Васильевна! Скажите ей: она нас уволить хочет!

— Я бы вас тоже уволила. Обеих! — прошипела воспитательница, залпом выпивая стакан минеральной воды. — Да только не уволят: кто работать будет? Имей в виду: еще раз оставишь их одних — будем разговаривать по-другому, и уже у Светланы Яковлевны! Ты понимаешь, чем все это могло закончиться? — Ирина Васильевна кивнула на ледяной компресс, который пришлось положить на лоб спящей Луизе. — Вадик удержу не знает, а меня бы потом посадили! Я и теперь не знаю, что скажу ее отцу! Ты в курсе, кто он?

— Угу…

— Угу! — передразнила женщина. — Вот отправлю тебя перед ним отчитываться! Не лезь к ней!

— Я хотела посмотреть — может, рассосалось?

— Катерина! Уйди с глаз долой!

Няня шмыгнула за дверь.

Луизу забрали задолго до прихода Ренаты. Шишка почти исчезла, остался лишь небольшой синяк, но девочка жаловалась на тошноту. Ее отец смерил воспитательницу недобрым взглядом, обещающим множество неприятностей, и увел дочь в машину. Ирина Васильевна, делая вид, что помогает ребятишкам переобуваться, на самом деле оставалась в холле для того, чтобы наблюдать в окно за Луизиным папашей. А тот подкарауливал мать Вадима и, когда та появилась, долго что-то объяснял ей, показывая на девочку. Но, к счастью, обошлось без рукоприкладства. Воспитательница перевела дух: хорошо, что за Вадиком пришла мать, а не отец…

Рената выслушала длинный рассказ Ирины Васильевны. Подумала. Прижала к себе Сашу и, кивнув, двинулась к выходу.

— Что вы решили, Рената Александровна? Вы уйдете из сада?

Та оглянулась через плечо. Под ее взглядом воспитательница почувствовала себя виноватой. Но за что?! Разве она не права?

Гроссман кивнула, и Ирина Васильевна почувствовала несказанное облегчение. Одной головной болью поменьше! Ах, почему она не пошла в свое время на музыкальное отделение?! Играла бы сейчас этим маленьким деспотам на пианино по часу в день — и бед не знала бы!..

Саша радостно сбросил сандалии и побежал к своим игрушкам. Скоро придет папа, поиграет с ним. Мама всю дорогу до дома была задумчива, мальчик не понимал ее.

Сейчас ему хотелось бы послушать любимую сказку о деревне Цапельки[68]. Тетя Люда говорила, что и сама выросла на этой сказке. Саша замирал, когда та читала ему о девочке Алене и прекрасной царевне, превращенной злым волшебником в белую цаплю.

Но едва пришел отец, мама поманила его рукой, и они вдвоем закрылись на кухне. Сквозь стекло в двери Саша видел, что мама показывает что-то жестами — только так она и умела разговаривать, — а папа тихо отвечает, кивая и поглаживая маму по плечу. Мальчику казалось, что родители говорят о нем, но он не был в этом уверен.

— Алексашка! — отец выглянул из-за двери.

Мальчик вприпрыжку подбежал к нему. Пока мама возилась у плиты, папа посадил Сашу к себе на колено, улыбнулся. Саша коснулся морщинки у его губ, и Николай прикрыл глаза.

— Привет, ушастик! Расскажи-ка мне, ты сильно любишь свой детский сад?

Саша задумался. Нет, детский сад он не любил. Там часто заставляли делать неинтересные вещи, а на некоторых уроках — брать за руки ребят, которые ненавидели его и которых он сам едва терпел. Того же Вадика, например. Ирина Васильевна хотела, чтобы Саша и Вадик дружили, а Саша давно решил, что с Вадиком он дружить не будет. Вадик говорил какие-то плохие вещи про Сашину маму, придумал обзывательство — «жид». Неизвестно, что это значило, однако Саша чувствовал: что-то гадкое. Нет, с Вадиком они не помирятся никогда. Но у мальчика там были и друзья: Валенька, Димка, Азамат… И потому Саша не знал, что теперь ответить отцу.

— А если ты больше не пойдешь туда? — папа обнял его. — Ты не сильно расстроишься?

Саша отстранился и заглянул в его черные глаза. Иногда папа говорил так странно, и мальчик даже не знал правильного ответа…

Мама оглянулась. Она тоже ждала. Они сейчас как воспитатели.

— Ты скажи, как знаешь, — посоветовал отец. — Как чувствуешь. Вот тут, — он положил свою большую ладонь на Сашину грудь.

Саша покачал головой. Если «как тут», то в садик он не хотел. Николай с облегчением вздохнул.

— Если с тобой будет сидеть тетя Люда, ты будешь доволен?

Мальчик обрадовался. Тетя Люда будет гулять и играть с ним, будет читать ему его любимые сказки! Это ведь здорово! Маме с папой всегда некогда. Даже если они дома, то сильно усталые. Мама всегда молчит. Она очень любит Сашу, и он очень любит ее, но она не умеет говорить. У всех ребят в Сашиной группе мамы разговаривают. Зато тетя Люда болтает с ним без умолку: «Ты сегодня такой чумазый, Сашкин! Пойдем умоемся!» А пока он умывается, она успевает спеть ему песенку. Тетя Люда водит его в парк. Они кормят лебедей кусочками зачерствевшей булки. Они валяются в траве рядом со спортплощадкой, играют в диких зверей, «охотятся», догоняют друг друга. Тетя Люда чертит ему «классики» на песке. Ребята в садике не умеют играть в «классики». А еще тетя Люда умеет молчать. Когда очень жарко, они садятся в тень под большими туями, лениво глядят на карусели и на пробегающего мимо, по аллейке, коричневого пони в веселой упряжке. У пони очень мягкая шерсть, он добрый, от него так хорошо пахнет, и они с Сашей дружат.

Когда Саша, разморенный жарой, вытягивается на скамейке, головой на тетилюдиных коленях, ему кажется, что сейчас он совсем не здесь, не в их городе и не в этом парке. Вместо качающихся аттракционов-«лодочек» перед глазами всплывает совсем другая картинка: рыжий песок, выгоревшее от зноя небо, сухой ветер щиплет кожу и поднимает пыльные смерчики — и рядом, сверкая белизной, поднимается до самого неба гора. Четыре треугольника ее сторон сходятся на вершине. И вторая гора, тоже белая — чуть дальше. А воздух плавится, и она как будто стоит в реке… И совсем теряется в мареве третья гора, наполовину белая, наполовину красная… Саша не видит людей. Лишь три горы — и он. И застревает дыхание в груди. И сжимается что-то в животе. Тогда хочется броситься к маме и папе, заглянуть им в глаза, обнять обоих. Не так давно Саша узнал, что все люди умирают. Сначала болеют, а потом — умирают. Когда Вадик сказал Саше о том, что его мама больна, мальчик сразу подумал, что она уйдет и больше не вернется. Стало страшно, стало горячо и очень больно.