— Господа, прошу простить мою болтливость, давно не общался с земляками. Полагаю, все вы озабочены проблемой петли времени, в которую мы с вами сунули шею однажды, и, надо сказать, не очень осторожно. В силу специфики своей работы мне по должности положено совать нос туда, куда его сунуть не всякий и догадается, поэтому, прошу прощения у Михаила Константиновича, приходилось мне интересоваться и вашими с Юрием Антоновичем делами, вследствие чего я здесь. — Лицо Михайлуса осталось непроницаемым. — Поэтому я в курсе и всех дальнейших проблем. Есть решение. Весьма простое и эффективное. И предлагаю его я, Арфик Абрагам Кнор, а тем самым оно становится невыполнимым без одного очень важного соглашения, которое состоит в том, что мы, забыв обиды и амбиции, прощаем друг другу абсолютно все и становимся если не друзьями, то единомышленниками. При этом условии мы возвратимся на Олл, сохранив свое бессмертие, предотвратим там возникновение ядерного конфликта и конфликтов вообще. И заживем далее так, как нам заблагорассудится. Наши земные друзья также возвратятся к себе, сохраняя все свойства, приобретенные ими от общения с вами, и тоже начнут наслаждаться жизнью бессмертных. Таким образом, как говорится, и волки будут целы, и овцы сыты. Как вам мое предложение?

— Зная вас, Арфик, можно в конце концов сделать вывод, что, как только надобность в нас отпадет, вы постараетесь от нас избавиться. Зачем вы убили лорда Раута? Разве он не сдержал своего слова? — сказала я.

— Увы, леди Раут, аргумент у вас неоспоримый, но с тех пор прошло более пятнадцати тысяч лет, я о многом передумал и, вероятно, изменился. Вы тоже уже не та девочка, какой ступили на этот остров. Краткоживущие смертные мало задумываются о судьбах мира или жизнях окружающих. Согласитесь, сто лет — это не срок, во всяком случае, срок, мало чем отличающийся от, скажем, двадцати лет. Краткоживущему, знающему, что рано или поздно его жизнь прервется, порой хочется взять от нее не только все блага, но и удовлетворить собственные амбиции власти, славы, мщения… При этом он почти не задумывается о том, что будет после, скажем, лет через несколько. Мои амбиции сгорели в первое же тысячелетие, и, отправляя вас, леди Раут, — он посмотрел на Галку, — в советские лагеря, я не сомневался, что свою свободу вы обретете еще по дороге, что и случилось. Проверка своего рода.

— Вот я и опасаюсь «проверок своего рода», — сказала я.

— Ну ладно, сходите к Юрию Антоновичу, — сказал наместник, — а я пока соберусь с мыслями.

Я поспешила к Юриусу. Он лежал в постели, и было видно, что едва сдерживал себя, чтобы не закричать. Наскоро сняв у него болевые синдромы, после чего он сразу же уснул, я вернулась в трапезную. Там все было по-прежнему. Наместник с видимым удовольствием поглощал жареного поросенка. Увидев меня, он с сожалением отложил недоеденный кусок, вытерся полотенцем, услужливо поданным рабыней, и сказал:

— Ну хорошо, господа. Обстоятельства складываются так, что друг без друга нам не обойтись. Коротко объясню мой план: мы грузимся в мой автомобиль и все вместе, исключая, пардон, вас, леди Раут, — он посмотрел на Галку, — Перебираемся на Олл, причем во время приблизительно года за два до рождения самого старшего из нас, то есть меня. Далее мы всеми мыслимыми и немыслимыми способами последовательно, в порядке старшинства, мешаем нашим родителям встретиться и зачать нас. И так — вплоть до самого младшего. Когда плоды нашей деятельности увенчаются успехом, то есть никто из нас не родится, решаем задачу № 2, а именно — предотвращаем ядерную катастрофу. Последнюю задачу без меня вам решить будет не под силу: я все обдумал. Что скажете?

Предложение наместника было таким неожиданным, что в первые мгновения мы молчали. Затем Вулканс поинтересовался:

— Но если мы не родимся, откуда же мы возьмемся?

— Из Атлантиды, — коротко ответил наместник.

— Да, но…

— Не знаю, насколько правильная разобрался в математике Карпова, но, поскольку мы уже свое время покинули и очутились в прошлом и оно нас не отвергает, тем более мы тут натворили чертову уйму дел, то же самое будет и на Олле, даже если мы не родимся, В этом и заключается суть парадокса, и даже больше: мы обретем возможность путешествия в будущее. Тем самым мы сможем в любой момент проверить правильность своих действий. То же самое я предлагаю сделать и вам, Михаил Константинович, вместе с Юрием Антоновичем. Кстати, с вами проще, я вам и документы уже подготовил. Вот, возьмите, пожалуйста. — Он протянул два паспорта, два университетских диплома и две трудовые книжки вместе с двумя военными билетами, в которые были вложены профсоюзные удостоверения. Комплект документов дополнялся комсомольскими билетами. — Это полный набор документов среднего советского гражданина вашего возраста. Думаю, что год 1958 — самое хорошее для задуманного мероприятия время. Или лучше 57-й — в тот год в Москве состоялся Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Да, вам, пожалуй, лучше начать именно с 57-го года. Имеете что-нибудь возразить?

— Нет, — покачал головой Мишка. — Думаю, что Юрий согласится тоже.

— А почему вы не хотите взять меня? — спросила Галка.

— Вообще-то принципиальных возражений нет, мне казалось, что вам, леди Раут, лучше побыть с новыми друзьями, но, если вы настаиваете…

— Ну что ж, друзья, — поднял бокал Марс, — за новые приключения!

— Надо будет предупредить Атланта, — напомнил Вулканс. — Пусть спасет, кого сможет. И плотник еще замечательный есть, по имени Ной, я бы не хотел, чтобы он погиб раньше времени…

Итак, был конец весны 1982 года, вернее, уже почти лето. Мишка, вернувшийся из поездки в Тюменскую область, заканчивал свой рассказ, стоя передо мной или даже подпрыгивая на бывшей раненой ноге, но я слушал его вполуха — слишком невероятную новость он привез мне о Галине.

— Постой, — перебил я его, когда он принялся рассказывать о родителях Черкасова. — Еще раз повтори о том, как ты увидел Галку и как твой дед выбежал из дома, чтобы с ней разобраться?

— Ну, я и говорю, мол, Афанасий Степаныч, никакая это не Мария, я ее прекрасно знаю: это девчонка, с которой я учился в техникуме, ее Галка Звягинцева зовут.

— Ее могут как угодно звать, — отвечает, а сам — в дверь и на улицу.

Ну, я сижу в кухне, смотрю, как Галка водителю рукой махнула, он дверь закрыл, автобус тронулся, и тут мой дед показался: бежит как молодой, руками размахивает, кричит что-то Галке, мне ж не слышно что. Та обернулась, на лице какое-то выражение: не то брезгливое, не то испуганное, смотрит на деда. Ему уже шагов десять до нее… И вдруг, смотрю, дед мой прыть потерял, за грудь руками схватился, еще шага два сделал и упал. Я, естественно, тоже выбегаю, и к деду. Над ним человека три прохожих нагнулись. Я их раздвинул, взял деда за запястье — пульса нет. Поднимаю голову, хотел крикнуть, чтоб «Скорую» вызвали, и тут мои глаза с Галкиными встретились. Веришь, сразу и бесповоротно понял, что никакая помощь деду уже не поможет, он мертв, и мертв основательно, и что убила его именно она. Да, как я это понял, не соображу и сам: мгновение я видел ее глаза, и все. Просто преисполнился уверенности…

— Как ты мог в такое поверить?

— Ты меня из госпиталя забирал? Я тебе раны свои показывал?

— Показывал.

— Где они? Где следы хотя бы? Я здоров, абсолютно здоров! Тебе этого мало? И в том, что Галка — это Мария, я тоже уверен. И не выпытывай почему, — ты ее глаз не видел, понял?

Я не понял, но вытягивать из Мишки еще какие-то подробности расхотелось. И триумфально рассказывать ему о том, как я утер нос профессору Никитину, тоже не осталось желания. Вообще ничего больше не хотелось. Какое-то тусклое настроение стало. Я любил Галку. Любил каждой клеточкой своего тела, каждой в отдельности и всеми фибрами вместе взятыми, сколько бы их ни было в моей душе. Я мечтал о ней… Всегда. Но она и раньше-то держала меня на расстоянии, а теперь, и вовсе Мишкин рассказ отодвинул ее от меня на противоположный край галактики, и сейчас чувства вступили в единоборство с рассудком. Они не желали признавать поражение, хотя я и понимал, не мог не согласиться разумом с доводами единственного на всю жизнь друга. Мишка не врет — в этом я не сомневался. Как теперь быть и что теперь делать, я не знал.