Решение уравнения пришло неожиданно. Вот уж поистине, «если долго мучиться, что-нибудь получится»… В полудреме, утром, внезапно, как озарение, да еще какое! Правда, результат получился неожиданный; если принять некоторые мои измышления за аксиому, то возможен пробой, нет, не совсем пробой, скорее, обход пространства и выход в другой его точке, причем мгновенный обход, то есть совершенно без затраты времени. Все-таки, ай да я, ай да сукин сын! Докопался!

Двадцать раз я себя проверил — все изящно, формулы все компактные, комар носа не подточит! Ну, гений, и все!

Мишка наконец защитил инженерный диплом, и мы — это его родители, моя мама с Николаем Алексеевичем, ее мужем, и я — решили отпраздновать это событие в ресторане. Заказали столик в «Ниве». Могли бы, правда, и не заказывать — ресторан был полупуст. Мишка весьма торжественно опустил новенький значок в хрустальный фужер и до краев наполнил тот водкой. Первый тост произнес Константин Иванович, говорил долго и витиевато о том, что гордится сыном, который вопреки всему не только победил свои боевые раны, инвалидность, но и разгрыз камень науки и вышел наконец в люди, и теперь он вполне спокоен за сына, за его дальнейшую судьбу и за судьбу России, коль скоро в ней есть такие люди…

Потом говорил сам Мишка, сменив фужер на рюмку:

— Родные мои! Папа и мама, тетя Валя и дядя Коля, Юра! Я всех Вас очень люблю. Каждый из вас внес свою лепту в мое воспитание и образование. Я, конечно, не всегда был пай-мальчиком, да и сейчас не подарок, но я хочу сказать вам всем, что очень и очень вам благодарен. А особенно — моему единственному и верному другу Юре и еще нашему техникумовскому преподавателю математики Иванову Ивану Ивановичу, царство ему небесное и вечный покой.

— Вот уж, воистину, начал за здравие, а кончил за упокой… — пробурчал Константин Иванович, но все выпили не чокаясь.

— Я рад, Миша, что ты проявил недюжинное упорство, учился только на «отлично» и что ты заслужил красный диплом, — сказал я, вставая. — Мне хочется выпить за то, чтобы ты и дальше проявлял упорство, волю и неуемное стремление к поставленной цели.

Одним словом, хорошо мы тогда отметили, посидели славно, захмелели, потому что еще и с собой взяли, и, довольные друг другом, разъехались по домам на такси. Мама с Николаем Алексеевичем отправились к себе, а Мишкины родители, Мишка и я как обитатели одного дома уехали вместе.

Стоял июль 1989 года, и, по-моему, этим все сказано. Когда мы добрались до дверей моей квартиры, я предложил Мишке зайти ко мне.

— Ну что, анжанер, — спросил я его, — будем дальше делать? Я дурмашину распотрошил вконец, из нее больше ничего не выжать. Предлагаю построить экспериментальную установку. Своими силами. Представляешь, если мы сделаем, мы… Да мы же просто поставим весь мир на голову!

— Юрка, может быть, бросить все к чертовой матери, пока не поздно? Для кого мы стараемся? Ведь это оружие почище нейтронной бомбы получается!

— Ты о чем, Мишка?

— Об установке мгновенного переноса массы. С ее помощью можно подложить бомбу прямо в постель хоть Горбачеву, хоть Бушу, хоть тебе же самому.

— То же самое ты говорил о дурмашине.

— Тогда я дурак был, а теперь умный. Я на войне был, знаю, каким зверем может быть человек. Все это очень заманчиво, конечно, но лучше остановиться вовремя. Сжечь рукопись, как Гоголь, и пепел переворошить, чтобы ни одна собака нос не сунула.

— Тебе все еще лавры Штирлица не дают покоя? Мы для себя сделаем.

Мишка усмехнулся, потом вздохнул.

— Хорошая игрушка, согласен. Но одно дело — придумать цикл Карно, а другое — изобрести и изготовить дизельный двигатель.

— Потому я с тобой как с анжанером и говорю.

— Ой, Юрка, гнилое мы с тобой дело затеваем. Не дай Бог кто-нибудь пронюхает, делов не оберешься потом…

— Кому мы нужны, слушай? — повторил я свой вопрос десятилетней давности.

— Одна надежда, — криво усмехнулся Мишка. — Ну ладно, договорим завтра. Пока.

— До завтра.

Несмотря на Мишкины сомнения, мы все-таки приступили к конструированию. Сразу же решили, что установка будет состоять из двух частей: передающей и принимающей. Я в общих чертах представлял себе работу обеих частей, Мишка — тоже, поэтому разногласий как таковых у нас с ним не было. Но конструирование шло туго. С одним только проектом установки мы провозились почти год, то есть до июня 1990-го. Сюда вошли и наши круглые даты — нам стукнуло по тридцать лет. На наш юбилей мы съездили к Ларисе Григорьевне. Ей было уже шестьдесят, однако выглядела она неплохо, располнела, правда. Мы с Мишкой едва не силой затащили ее в машину и привезли в гости к себе, и, по-моему, Лариса Григорьевна осталась довольна: Мишка, можно сказать, соловьем разливался, делая ей поминутно комплименты и стараясь угодить.

— Ты все еще не женился, Миша? — спросила его Лариса Григорьевна.

— Вы знаете, — отвечал этот нахал, — совершенно не на ком жениться. Вот были бы вы помоложе, Лариса Григорьевна, на вас я женился бы не задумываясь. А на нынешнюю молодежь смотреть противно, не то что жениться.

— Мне кажется, ты просто преувеличиваешь. Есть много порядочных девушек, а ты мужчина видный, интересный…

— Нет, это вам кажется, я заурядный, вот Юрка — этот да, умный, черт, и решительный до невозможности. Но скрытный — я про то, что он женится, узнал буквально за день до его официальной помолвки.

— Я слышала, он внезапно овдовел… А что Звягинцева? Он был в нее так влюблен.

— Не слышно о ней, Лариса Григорьевна, — соврал Мишка. — Как уехала по распределению, так и концы в воду. Наверное, там замуж вышла. Каждому свое, вы же знаете.

Весь этот разговор я слышал, хотя он и не предназначался для моих ушей. Они танцевали, а я, перестав прислушиваться, снова вспомнил о Галке, пережил тот новогодний вечер, вспомнил Куба. От Куба мысли по странной ассоциации вернулись к Мишке и Ларисе Григорьевне. Вспомнилось вдруг, что на ее уроках Мишка, обычно насмешливый, становился серьезным и старательным и, по-моему, был единственным в группе, кто принимал уроки английского всерьез. Мне Мишка пояснял, что ему как будущему бойцу невидимого фронта знание языков жизненно необходимо. Но теперь я смотрел на Мишку другими глазами, которые уже не застилала отчаянная первая любовь к Звягинцевой. Теперь я уверился в том, что Мишка был влюблен в Ларису Григорьевну, однако стыдился своего чувства и тщательно его маскировал. Собственно, потому он и Ивана Ивановича недолюбливал. Догадку эту я оставил при себе, однако, сказавшись чересчур захмелевшим, провожать Ларису Григорьевну Мишку попросил одного. Мишка ночевать в эту ночь домой не пришел, позвонив и сообщив, что совершенно случайно по дороге домой встретил своих бывших сокурсников по институту и что дальше он собирается праздновать с ними.

«Ну, — решил я, — его дело, я не собираюсь быть блюстителем чужой нравственности». Впрочем, возможно, все это не больше чем мои домыслы.

Зато российское радио, похоже, как-то решило за ученых проблему скрытой массы во Вселенной. Я с некоторой долей интереса услышал по радио откровения какого-то экстрасенса (их в последнее время у нас в Союзе развелось как тараканов). Оказывается, нет угомону фанатикам не то от науки, не то от религии. Додумались взвешивать умирающих людей, а разницу в весе (который после смерти всегда оказывался меньше на 2–6 граммов, чем у живого тела) относили на вес души. Если это правда, если и впрямь такие опыты проводились, во что верится с трудом, то получается, что средний вес души равен четырем граммам. Отсюда простые прикидки дают, что при населении земного шара примерно в 5 миллиардов человек суммарный вес душ составит 20000 тонн — и это только у живых людей, А что говорить о душах умерших за последние 40000 лет, начиная от кроманьонцев и по сию пору? Это если верить Библии, а если, скажем, Ивану Ивановичу? Если допустить, что души живут не один раз? Судя по всему, Земля сможет прокормить 10 миллиардов людей — это еще 20000 тонн, итого мировая душа должна иметь массу примерно 50000 тонн. Допуская в галактике (в одной галактике) сто планет с разумными обитателями, имеем 5000000 тонн… Умножаем это на… много, очень много галактик — вот тебе и скрытая масса, которая, как утверждают астрофизики, может состоять из чего угодно… А вообще говоря, мельчают души, да… мельчают. Поди, у Адама душа тянула на килограмм, то-то он и прожил 900 с лишним лет, трудно такой душе с телом расставаться…