— Кстати, отец, знаешь, что по поводу демагогов говорят? Демагог — это такой человек, который сумеет убедить женщину в постели, что мягкий гораздо лучше твердого. Все эти люди в правительстве…

Куб расхохотался. Докурив и выбросив окурки, мы направились в комнату. Я задержался, убирая со стола. Покончив с этим, зевнул, соображая, что не сплю уже вторые сутки. Зашел к Кубу, пожелал ему спокойной ночи. Потом, не раздеваясь и не готовя себе специально постель, растянулся на диване. Поскрипел им, устраиваясь.

— Спокойной ночи, сынок, — донеслось от Куба.

— Спокойной, отец, — ответил я и прикрыл глаза.

Однако спокойной эта ночь не стала. Внезапно в окно, выходившее во двор, ворвался яркий луч света. «Окно» — сразу сообразил я, и меня буквально сдуло с дивана. Судя по лучу, «окно» сдвинулось вверх, вот почему я не мог его никак нашарить. Мало того, «окно» заметно двигалось вверх, и луч уже был на уровне верхнего обреза домашнего окна.

— Что случилось, Юра? — обеспокоенно спросил Куб.

— Нестабильный вакуум, — ответил я. — «Окно» сдвигается. Кажется, мне пора, отец.

Я бросился к выходу: точно, «окно» прямо на глазах поднималось вверх. Решение созрело мгновенно: надо лезть на крышу и пытаться проникнуть в «окно» оттуда. Как я забрался — не помню. Помню, что, стоя на самом краю и соображая, как бы не промахнуться, я обещал Кубу, что непременно за ним вернусь. Тут «окно» достигло уровня моих колен, я присел и словно нырнул в него, видя один слепящий луч прожектора. Руки сразу нащупали края столешницы, а о брюхе я уже не заботился, плюхнулся со всего маху, еще и подбородок зашиб. Так, головой вперед, я забрался внутрь своего подвала и, подсев к пульту, принялся возвращать «окно» на место, то есть подводить его к Кубу, который все стоял на крыльце, держась за стойку веранды. Вакуум совсем разбушевался. С трудом я все-таки вернул «окно» к Кубу и зафиксировал его.

— Отец! — крикнул я, высунувшись по пояс. — Ну, ты идешь?

— Нет, Юра, — ответил Куб спокойно. — Это не моя дорога. Что я скажу тебе молодому? Я должен остаться.

— Ну, тогда до встречи в 58-м году! Прощай!

— Прощай, Юра!

Мне показалось, что после этих слов «окно» подхватил вихрь, я едва успел зацепиться за край стола, так меня качнуло. Я спиной вполз внутрь надежной тверди, сел прямо на пол и заплакал, благо никто не мог меня видеть…

Я не выходил наверх и не откликался на Галкины звонки. То есть брал трубку, но, услышав ее голос, клал обратно на телефон. Если я сейчас и хотел кого-то видеть, то только Мишку. Путешествие к Кубу порядком спутало мое субъективное времяощущение. Казалось, что прошел целый год, когда наконец позвонил Мишка. На самом деле минуло двое суток. Он звонил мне из Ставрополя, интересовался, что произошло. Догадываясь, что телефон прослушивается Галкой или ее рыжим дружком, я торопливо посоветовал Мишке поменьше трепаться по телефону и ждать меня. Быстренько сотворил «окно» в свою квартиру, выполз из «окна» прямо на софу и отправился к Мишке.

— Слушай, чего ты там натворил? — встретил меня Мишка вопросом.

— Ровным счетом ничего, — ответил я. — Просто создал «окно» в Галкину квартиру, а она там занималась любовью с рыжим соплеменником. Я и обиделся. Потом был у Куба в гостях…

— Где?

— Ну, выбрал тот момент, когда мы с тобой возились с дурмашиной, второе апреля 1978 года, и сползал к Кубу в гости. Заодно помог ему найти клад. Посидели, покалякали. Я пообещал, что непременно заберу его сюда из 58-го года.

— Почему именно из 58-го?

— Так вышло, он сам сказал, что лет бы двадцать назад…

— Понятно, — сказал Мишка. — Больше ни с кем не общался?

— Лариса была. Я пообещал ей расстроить ее неудачный брак, состоявшийся 18 июня 1958 года…

— Значит, до этого дня она замуж еще не выходила?

— Нет, наверное…

— Ну вот, теперь надо форсировать строительство «Путаны», а ты с Галкой надумал ссориться. Гордость твоя посрамлена, что ли? «Путану» придется строить в двух экземплярах: одну им, вторую нам. И без Галки мы ничего не сможем.

Мне нечего было ответить. Резон, звучавший в Мишкиных словах, был неоспорим, хотя как-то Галку наказать следовало бы. Вернее, самолюбие мое требовало крови, несмотря на увещевания уже двух самых близких мне людей. Ну ладно, решил я, ни им, ни нам друг без друга все равно не обойтись, там посмотрим, авось какой случай и представится.

— Ну, а ты как? Похоронил?

— Часа два как с кладбища вернулся. Сейчас гости помянут отца, и я, наверное, свободен.

— Я не помешаю?

— Спрашиваешь… Конечно, нет! Проходи в комнату, садись за стол.

Я вошел. Половина из присутствующих была мне знакома. Мы с Мишкой поместились на краю стола. Мишка сразу помрачнел, слушая поминальные речи. Я тоже постарался придать лицу постное выражение, и, хотя мне искренне было жаль Константина Ивановича, я, побывавший в прошлом, не видел для Мишки особых сожалений: вернемся назад, накормим Константина Ивановича панацеей, и он больше никогда не умрет. Такие у меня были мысли. Скоро все кончилось, и мы с Мишкой простились с Верой Александровной, пообещав, как только закончим начатую работу, вернуться. Мишка сунул матери пачку долларов, и мы пошли к «окну».

— Ну, и где ты его оставил? — спросил Мишка.

— Здесь было… — ответил я, щупая воздух. — Ага, вот оно. Я там к «окну» стол придвинул, так что теперь возвращаться удобнее. Ну, кто — ты или я?

— Давай я, — сказал Мишка.

— Полезай.

Я молча наблюдал, как Мишка исчезает в районе софы. Вот, мелькнув в воздухе, пропали подошвы его кроссовок. Тогда полез я. Сунув в «окно» голову, я увидел, что Мишка, сделав страшное лицо, кричит, чтобы я убирал к чертовой матери свою башку назад. Я удивился, что это с ним, и продолжал протискиваться дальше. За что-то я зацепился, что-то меня не пускало… Тогда Мишка с криком «Идиот несчастный!» схватил меня за одежду и что было силы потянул к себе. Я уже почти пролез, как вдруг шум дизеля прекратился. Чихнув, мотор заглох. И почти одновременно с этим Мишка втянул меня совсем. Я теперь лежал на столе лицом вниз. Потом пришла боль в ногах, чуть повыше колен. Я хотел узнать, почему больно, и попытался перевернуться на спину. В то же время боль полоснула меня особенно остро. И я вылетел из тела…

Я находился под потолком нашего подвала и молча смотрел с высоты своего положения на то, как Мишка выхватывает из кучи проводов два обрезка в красной изоляции, потом перетягивает ими странные обрубки, оставшиеся на моем теле вместо ног, и как утихает поток крови, бьющий пульсирующими фонтанчиками из обрубков. Мне было хорошо. Я впервые чувствовал себя так: свободно и легко. Я кричал Мишке, чтобы он прекратил суетиться, однако Мишка то ли меня не слышал, то ли не обращал на мои крики никакого внимания. Тогда я подлетел прямо к его глазам — он даже не моргнул. Ничего не понимая, я вернулся под потолок и осмотрелся. Я видел весь дом насквозь. Мишка, взяв мое изуродованное тело на руки, отнес его на кушетку, а сам принялся названивать по телефону, вызывая «Скорую помощь». Потом позвонил Галке.

Я все это видел и слышал, думая при этом, к чему такая суета. Зачем оно мне нужно, это изуродованное, безногое тело, в котором я чувствовал себя как в тюрьме. Потом пришла мысль: наверное, я умер и мне теперь следует куда-то податься. Мне стало страшно, и я даже обрадовался, когда вдруг меня затянуло в черную трубу, нет, скорее, тоннель, и понесло куда-то по нему. При этом я двигался словно по спирали, с огромной скоростью. На каждом витке меня встречали какие-то непонятные существа, которые что-то говорили мне и, несмотря на скорость, успевали что-то сделать. Потом впереди показался свет, я понял, что близок к концу своего стремительного полета в тоннеле, и вылетел прямо в этот свет. Свет был яркий и белый, но не ослеплял. Одновременно я почувствовал, что он меня любит; его любовь пронизывала меня всего, я прямо купался в этой неземной безграничной любви. И как же мне было хорошо! И тут я услышал слова, обращенные ко мне. Безголосые, они возникали, казалось, во мне самом. Это свет обращался ко мне с вопросом, готов ли я к смерти, или — все ли я сделал, что мог, в жизни, или — удерживает ли меня что-то на Земле? Точнее передать смысл вопроса я просто не могу. Пока я собирался с мыслями для ответа, мне был задан новый вопрос: что полезного я успел сделать? И тут же: «Посмотрим…»