И передо мной, словно на экране, стали мелькать картинки из моей жизни, вся она, даже те детали, которые я успел прочно забыть, были показаны мне с исключительной точностью. При этом голос без всякой неприязни, скорее, с некоторой долей иронии комментировал даже самые неприглядные случаи, а я ни на секунду не терял ощущения его всеобъемлющей любви. Закончив просмотр, голос сказал, что судьба моя несколько необычна и что он предлагает мне встретиться кое с кем, пока он примет решение. И я вдруг очутился на берегу широкой реки на опушке зеленого-презеленого леса. Возле берега стояла лодка, нет, даже судно, а на берегу — группа людей во главе с Кубом. Странно было видеть его молодым и здоровым. Чуть позади стояла Людмила, держа за руку рослую красивую девушку, в которой я узнал свою дочь Ирину. Чуть дальше находился молодой парень в белой сорочке с закатанными рукавами, и я знал, что это мой родной отец.

— Ну вот, Юра, мы и свиделись, — сказал Куб.

— Мы специально пришли поговорить с тобой, — сказала Людмила.

— Я все-таки надеюсь, что ты меня вспомнишь, — сказал отец.

— А меня ты узнал? — спросила Ирина.

— Родные мои! Неужели вы собрались отплыть без меня? Я не хочу с вами расставаться. Как вы тут?

— Чтобы тебе понятно было, — сказал Куб, — как у Христа за пазухой. Хорошо, но скучновато.

— А ты, Люда?

— Я была с тобой счастлива, Юра. И в прошлой, и в позапрошлой жизни.

— А в прошлой жизни я был твоим отцом, помнишь? — спросил Куб.

И я действительно все помнил.

— Ну а ты, отец? — обратился я к родному отцу.

— А мне всегда не везло с земной жизнью, — ответил он. — В прошлой жизни я был поэтом. В той, что недавно прервалась, видимо, тоже стал бы писать стихи. Начинал уже, но…

— Я тоже прожила несколько жизней, — вставила Ирина. — Одна была долгой-долгой, несколько тысячелетий, а потом меня сожгли на костре как колдунью.

— Вы хотите повторить потерянную жизнь? — спросил я. — Тогда я действительно не буду переправляться с вами на тот берег.

— Кроме меня, — сказал отец. — Мне снова не повезет. Не хочу.

— И мне, — сказала Ирина. — Я стала бояться земной жизни.

— А ты, Люда?

— Я люблю тебя, — ответила она просто.

— Я тоже не прочь продолжить земное существование, — сказал Куб.

— Вот видишь, Юра, — подытожил отец, — мы не можем забрать тебя к себе в лодку, ты должен вернуться.

После этих слов все стали взбираться по трапу на судно.

— Постойте! — кричал я. — Вы так и не ответили на мои вопросы!

Я рванулся к сходням, но их очень резво подняли, я не успел. Я снова очутился в объятиях света, и тот же голос сказал:

— Ты можешь помочь мне на земле, только всегда помни о том, что видел.

— Как же я тебе помогу, Господи? — спросил я.

— Учись любить. Твори добро, борись со злом.

— Но как отличить одно от другого? Война — это горе матери, потерявшей сына, но война — это добро для торговца оружием.

— А совесть у тебя зачем? Зачем я вложил в тебя чистую душу? Почаще обращайся к душе своей и ко мне. Вместе мы отделим плевелы от злаков. Иди, сын мой. Да пусть сопутствует тебе удача.

И я очнулся в своем изуродованном теле — в больничной палате.

Я прошептал лицу в белой марлевой повязке:

— Я вернулся…

Лицо сразу же отодвинулось от меня, и я услышал радостный возглас:

— Ожил! Он ожил! Он что-то прошептал.

Я ощутил, как бьется мое сердце и как чешутся пятки. Хотел ими пошевелить, но не смог — их не было… Или мне казалось?..

Так началась моя больничная эпопея. Приходила, как только стали допускать посетителей, Галка. Плакала и клялась, что такого больше не повторится, просила у меня прощения. Я скромно ей ответил, что не являюсь ее мужем, тем более — суровым и злым, и куда уж мне до ее бессмертных соплеменников, поэтому я, осознав свою малозначительность, зла на нее не держу и даже права такого не имею. После чего она успокоилась.

Приходил Мишка. Он объяснил мне, какая я ворона, — почему я не следил за уровнем топлива в баке? Мишка, как только попал из «окна» в подвал, сразу обратил внимание на тревожный свет красной лампочки, сигнализирующей о том, что дизельный двигатель дорабатывает на последних каплях солярки, пытался меня не пустить, вытолкнуть обратно, но я, как баран, не желал ничего понимать и все лез и лез. Пришлось ему меня втащить внутрь, иначе вообще перерезало бы по пояс. Я много думал об этом и решил: лучше бы он меня не дергал, тогда бы я остался с Кубом и Людмилой. Но… Уж что сделано — то сделано. После всех хлопот, связанных с моей госпитализацией, Мишка еще раз сотворил «окно» в мою квартиру и забрал оставшиеся там обрубки, однако Галка отговорила его от операции приживления моих ног обратно, аргументируя возражения тем, что врачи не гарантируют, что мое сердце выдержит эту процедуру. «Лучше дадим ему окрепнуть, — сказала она. — Возможно, к тому времени вы завершите работу над „Путаной“, тогда смотаемся на Атлантиду, покормим его свежим салатом из амброзии, и отрастут у него новые ноги, как хвост у ящерицы».

Против такого исхода я ничего не имел, однако Мишке сказал, чтобы он приступал к работе, не дожидаясь меня. Дозрел, сам справится.

Приходили познакомиться со мной остальные рыжие боги — пять здоровых, внешне молодых «качков», поправлюсь — атлетов: Озерс, Сетроум, Марс, Аргус и Вулканс, последнего-то я в «окне» и видел. Каждый норовил пожать мне руку. Я же не мог удержаться, чтобы не спросить Озерса, почему тот за пятнадцать тысяч лет сам не додумался до нового варианта установки. Он, виновато потупясь, ответил в том смысле, что о машине времени он и не думал, а без алмазила не представлял себе устройство новой установки, и потом, если бы уровень развития науки и техники всегда соответствовал нынешнему… А то приходилось львиную долю времени отдавать простой борьбе за существование и выживание… Я покивал понимающе.

Общее впечатление от олимпийских богов Атлантиды у меня сложилось хорошее, тем более что нам с Мишкой они оставляли в наследство две авиастроительные компании в США; четыре пароходные — две в США, одну в Австралии и одну в Аргентине; восемь банков по всему миру и еще много всякой всячины, в мелочи я уже не вникал. После того как они покинут Землю, мы с Мишкой станем миллиардерами, правда, смутно представляющими, сколькими именно миллиардами владеем.

Лежал я в подмосковной частной клинике, весьма, видимо, дорогой, в одноместной комфортабельной палате с хитроумными «удобствами», с которыми мог управиться сам, не вызывая обслуживающий медперсонал. И хотя моя палата была суперсовременно оформлена, мне вскоре надоело пялиться в телевизор или крутить на видеомагнитофоне однообразные американские фильмы. Вскоре и читать мне надоело.

— А ты сам книжку напиши, — посоветовал Мишка.

— О чем?

— Да хоть о нас с тобой. Мемуары… А что, правда, попробуй. Компьютер у тебя есть. Лежи и печатай. Смотришь, и зарастет все. А я там с рыжими богами пока доделаю «Путану». Толковый парень этот Озерс, ничего не скажешь. Вулканс и Аргус тоже ничего ребята, дельные. Сетроум, правда, сразу встал в позу вольного наблюдателя, но они его и не трогают, он у них правовед и финансист: только и делает, что названивает по заграницам. Работает не так, как мы с тобой, а строго регламентирование: война войной, а обед чтобы по расписанию. Я сначала злился, но им спешить некуда. К тому же, говорят, производительность выше; может, они и правы. Кстати, «Дэксу» моему они рады до чертиков. Сетроум предложил запатентовать его и специальный завод построить, чтобы «Дэкс» в серию запустить. Это, говорит, позволит накормить все человечество и наши с тобой имена обессмертить…

— А не докопается ли кто-нибудь через «Дэкса» до «Султана»?

— Я тоже этого боюсь. Но Сетроум полагает, что некоторые части «Дэкса» можно залить компаундом. А некоторые — загерметизировать и даже придумать механизм самоуничтожения, в принципе это уже позволяет…