Людмилу и Иринку похоронили родители жены в станице Новотроицкой, я ни жену, ни дочку мертвыми не видел, только на фотографиях. Но Мишка, который забирал тела из морга, сказал, что так даже лучше, иначе не миновать мне еще одного инфаркта. За время моего лечения отчаяние переросло в хроническую печаль, осложнившуюся приступами стенокардии. Дома я оказался в канун Нового года и куда бы ни ткнулся — все напоминало мне о жене и дочке. По ночам я плакал в подушку — это приносило некоторое облегчение. Я и в больнице плакал, но присутствие соседей по палате стесняло меня. Мишка притащил елку, однако, подумав, я отказался: елку мы ставили в основном для Иринки. И сейчас в одиночку наряжать ее только для себя показалось мне кощунством. Встречали Новый год у Мишки. Когда уселись за стол, он спросил:

— Ты андроповку будешь пить или горбачевку?

— А что, новая, водка появилась?

— Не то чтобы новая… Сейчас чай называют горбачевкой. Тебе, короче, пить можно?

— Ну, в больнице мне врачи говорили, что лучше 100 граммов, чем сигарета, на что я обычно отвечал, что два килограмма в день я не осилю. Можно.

— Ты ничего не слышал о профессоре Козыреве? — завел разговор Мишка, когда мы проводили старый год.

— Нет, а что? — поинтересовался я.

— По-моему, он единственный человек, который всерьез занимался изучением времени. Ну, это тот астроном, который открыл вулканическую деятельность на Луне еще в пятидесятых годах. Об этом хоть слышал?

— Об этом слышал, ну и что?

— А то. Попался мне в руки журнальчик один, «Уральский следопыт», а там статья «Маятник Вселенной», кажется. Что-то этот профессор изобрел, за что на него апологеты науки ополчились. Статья туманная, сам понимаешь, писал ее не специалист, но я так понял, что что-то там со временем связано. Приборчик он какой-то к телескопу приделывал, потому этот самый вулкан на Луне и обнаружил. Я для интересу сам проверял: набирал в ванну воды, открывал пробку, так если не вмешиваться, воронка образуется с водоворотом против часовой стрелки.

— Ну и что?

— А то. У дурмашины вихрь в какую сторону закручивается?

Я подумал, вспоминая.

— Кажется, против часовой.

— А если переделать, чтобы по часовой? Что будет?

— Надо посчитать на компьютере. И что, этот Козырев, где он сейчас?

— К сожалению, скончался в семидесятых.

— Жаль.

— Слушай, Юрка, ты бы занялся дурмашиной, все меньше о Людмиле думать будешь. Правда, займись, а? Я тебе по мере сил… Скоро вообще диплом получу, младшим научным возьмешь? Чему-то и меня научат, в конце концов.

Связано с вращением… Да. С гравитацией проще, нагляднее как-то. Чем больше масса космического тела, тем более искривленным вокруг него является пространство. Есть даже гравитационная постоянная. Весы есть, наконец… А время? За всю историю человечество изобрело лишь часы. Одни часы, будильник вон, и все. Все… Что же такое — время? Эйнштейн и тот на времени зубы сломал, решил в конце концов плюнуть, сказал, что мы существуем в пространстве-времени, и понимай это как хочешь. Ни что такое пространство (а правда, что?), ни что такое время — точного определения не существует. Они есть, и точка.

Я лежал на софе, предаваясь размышлениям и стараясь пресекать мысли о Людмиле или Иринке, лежал с утра. В квартире, кроме тиканья будильника да негромкого шипения воды в сливном бачке, ничто не нарушало тишины. Смеркалось. В доме напротив зажглись окна, а я все лежал, погружая мысли в бесконечность, сняв очки и сомкнув веки. Вдруг я почувствовал, что кто-то сел на софу рядом со мной. Вздрогнул и открыл глаза. Это была Людмила, одетая в то же платье, в котором я видел ее в последний раз. Смотрю на нее и думаю: сон, видимо, мне снится. А она рукой мне волосы со лба убрала и ладонью по щеке нежно так провела. Теплой, мягкой, ласковой своей ладонью. И я обрадовался, только бы, думаю, не брякнуть ей, что она умерла. Взял ее руку, поцеловал, прижал к щеке. Потом сел и обнял ее. Боже мой! Как мне хорошо стало! Я целовал ее лицо, волосы и плакал. И она плакала… Нет, мы не рыдали в полном смысле этого слова, у меня слезы от нежности к ней лились, и у нее, наверное, потому же… Потом она разделась и легла рядом… И как же нам было хорошо!

Утром я проснулся один, искал ее, но Людмила исчезла… Осталось только сомнение: сон ли это был? Потом все-таки решил, что сон, ведь Люда не сказала мне ни слова. Ни словечка… Интересно, почему?

Потом я сходил к Мишке, сказать ему, что возьму машину. Заодно и про ночное посещение рассказал, видимо, пора и мне на могиле побывать.

— Куда же я тебя одного отпущу? — забеспокоился Мишка. — А если, не приведи Господь, тебя опять кондратий хватите? Вместе поедем, — решил он твердо.

— Вместе так имеете. Мне еще проще будет, — согласился я.

Глядя на припорошенные снегом поля, я думал о бренности нашего существования. Определенных планов на дальнейшую жизнь у меня не было, да и откуда им взяться? Буквально вчера все казалось таким незыблемо вечным, и в один миг все рухнуло и кануло в Лету. Но жить надо. Надо просто жить, какой бы страшной ни была тоска. Надо переболеть и жить. «К Богу в гости опозданий не бывает…» — так пел Высоцкий когда-то. Мне ведь еще только двадцать восемь. Или уже? Кончилась молодость…

Вот и Новотроицкая под горой.

— Куда? — спросил Мишка. — На кладбище? Или сразу к теще?

— Давай на кладбище.

Мы подъехали почти вплотную к заснеженному холмику с деревянным крестом.

— Вот здесь они и лежат, обе…

Я вышел из машины. Ветерок гнал поземку, наметая над холмиком сугроб. Снял шапку и долго стоял, надеясь получить подтверждение, что ночью все-таки была она, однако никакие мысли меня не посещали. Была печаль, но светлая. Потом я замерз.

— Поехали домой, — сказал я Мишке, садясь в машину. Он кивнул и завел двигатель.

— Видишь, тесть у тебя молодец. Вопреки всем угрозам крест поставил.

— А что, ему угрожали?

— Да парторг местный. Не угрожал, но настоятельно советовал, почти приказывал.

— Господи, и сюда суются, — сказал я. — Мишка, а может быть, прав был Куб?.. Ну… в отношении того света?

— Вероятнее всего, прав. Мне в госпитале один раненый нечто похожее рассказывал. Да и смысл у жизни тогда, получается, есть. Есть у жизни смысл, Юрка, хоть какой-то…

Дома я вытащил из серванта все свои записи по дурмашине и стал их просматривать, решив освежить в голове старые знания. Отупел я что-то за время семейной жизни, позабыл многое. Ну-ка, для примера возьмем неопределенный интеграл из вот этого выражения. Хм… Взялся. Выходит, я еще ничего, еще помню что-то. Ну-ну, есть еще порох в пороховницах. Тогда проверим вращение… Действительно, против часовой стрелки. Так, а что надо сделать, чтобы было по часовой?..

Я увлекся вычислениями, забыв обо всем. Оказалось, если взять дурмашину сделанной зеркально, вращение жгута не меняется. Потом до меня дошло, что нужно вставить в схему несколько конденсаторов, которые обеспечат отставание фаз на угол 90 градусов, тогда вращение жгута изменится на противоположное. Звать Мишку не имело смысла, поздно уже, впаял в схему конденсаторы сам. Сфера образовалась даже быстрее, чем я предполагал (в смысле — наполнилась дымом), однако гудение дурмашины изменилось. Я быстренько замерил потребляемую мощность. Мощность была в пределах первоначальной Мишкиной задумки. Этот факт следовало хорошенько обмозговать. Я прилег на софу и, к моему удивлению, почти сразу уснул.

Разбудил меня стук. Нет, не в дверь. Как будто что-то тяжелое упало на пол в соседней комнате.

Стряхнув сон, я направился в бывшую спальню. Зажег там свет. Огляделся: вроде бы все на месте и падать было совершенно нечему. Потом взгляд скользнул по полу в центре комнаты. Мать честная! На паркете лежал стальной брусок, отполированный до блеска. Я поднял его. Он был тяжелым, килограммов, наверное, пять.