Как молоды и наивны были мы с Мишкой тогда, в апреле 1978 года! И как нам повезло, я понимаю только теперь, а тогда… Эффект дурмашины с полусферой из табачного дыма разбудил нашу фантазию. Выбросив недокуренную сигарету, мы наполняли полусферу чем только могли придумать: жгли газеты, вату, фотопленку (в то время она еще выпускалась огнеопасной), пробовали наполнить ее водой (с водой у нас, правда, ничего не получилось) — одним словом, изгалялись, как могли. Слегка отрезвил нас приход из кино Мишкиных родителей — в квартире к тому времени дышать было уже нечем.

Тогда мы сели и стали думать. Однако самым правдоподобным объяснением, к которому мы оба пришли и согласились с ним, было то, что дурмашина — это генератор гравитации. В подтверждение Мишка достал маятниковые весы, и мы с точно отмеренным грузом помещали в полусферу одну из чашечек, а другую уравновешивали, потом извлекали из полусферы и убеждались, что равновесие вне сферы нарушается и чашечка, выведенная из сферы, снаружи оказывается легче. Не намного, но легче. В общем, все говорило в пользу нашей догадки.

Забегая вперед, скажу, что доля истины здесь имелась, однако все было значительно сложнее, — но что мог предположить любой семнадцатилетний мальчишка на нашем месте, располагая столь явным эффектом и тем скудным запасом знаний, которым обладали мы.

Сам Мишка, чувствуя себя автором, щедро причислил меня к себе соавтором, правда, его больше интересовали не технические детали, а, так сказать, политические. Едва мы поставили новому явлению свой диагноз, у Мишки разгорелись глаза и он возбужденно зашептал:

— Юрка, представляешь, если о дурмашине узнают за границей? Это же у нас запросто дурмашину увести могут, да и мы с тобой вряд ли уцелеем.

— Кому мы нужны, Мишка?

— Как — кому? Ты что? Это же, представляешь себе, какой шаг в развитии техники? Ну-ка, гравитационную бомбу из этой штуки сделай? Почище нейтронной будет! Главное, никакой радиации!

Его слова прозвучали довольно зловеще. Мне сразу представилось, как вокруг нашего дома стаями шныряют империалистические шпионы всех мастей, и даже немного жутко стало. Как там у Высоцкого: «…ты их в дверь — они в окно…» И всем позарез нужна Мишкина дурмашина. Все же я смотрел на мир гораздо трезвее.

— Да кто о ней, о твоей дурмашине, узнает? Кому она нужна?

— Ну, мало ли… Проболтаешься кому-нибудь, и все.

— Хорошо, — взъярился я. — Мы никому ничего не скажем, и что мы будем делать с этой гравитацией? Вот ты, например, — ты знаешь, с какого конца к ней подходить? Расскажи, как из этого паровоза делается бомба, а?

— Откуда я знаю? Но хранить тайну мы обязаны!

— Ты что, серьезно хочешь разобраться в этом сам? — Такой поворот событий меня заинтересовал. — А кишка у нас не тонка?

— Есть одна контора, где и ученых найдут с соответствующим диаметром кишки, и секретность обеспечат, и нас не забудут.

— В КГБ, что ли, понесешь?

— У тебя есть другие идеи?

— Да нет у меня ничего…

Откровенно говоря, мне не хотелось связываться с КГБ. Мне вообще никому не хотелось отдавать Мишкино изобретение, но оно же не мое. Вся моя заслуга в том, что я окурок в пепельницу бросил, а Мишка, вон, целый день пахал как проклятый, да и запчасти его… Хозяин, как говорится, — барин. Ну, и карьеру к тому же на ниве невидимого фронта сделать сможет… И вдруг мне пришла в голову шальная мысль:

— Мишка, а если этот фокус с полусферой получается из-за какой-то бракованной запчасти? Представляешь, соберут твои кагэбэшники второй экземпляр, а он без полусферы. Тогда что?

Мишка забеспокоился:

— Как это? Надо проверить. Типун тебе на язык, Юрка. Надо еще одну собрать.

— У тебя тут склад запчастей?

— Да тут ничего дефицитного! Половина из них у тебя самого наверняка есть.

— Но надо знать точно.

— Юрка, тогда мне наверняка без твоей помощи не обойтись. Чтобы изготовить копию, — а она должна быть с первой дурмашиной как две капли, — без эскизов не обойтись.

— Это верно.

— Потом, поспешить надо!

— Куда?

— Ты что, про день рождения забыл? Надо успеть. Потом будет некогда.

— Почему?

— Да что ты заладил? По кочану! Сессия на носу. Последняя. Потом — тю-тю, прощай, техникум. В армию заберут…

— Да, ты прав… Ну что же, придется подналечь… Может, даже кое-чем пожертвовать…

— Во-во! Договорились. Завтра и начнем.

— Мишка, а Кубу сказать можно?

— А ему зачем?

— Может, посоветует что… Он же свой, он воевал.

— Хорошо, хоть Зимний без него взяли… Договорились же, что никому! В конце концов, умеем мы хранить тайны или нет?

Я обиделся на Мишку, но промолчал: не понимал он моих отношений с Кубом.

— Хорошо, — наконец сказал я. — Но предупредить Куба о том, что недели две буду занят, я должен.

Мишка пожал плечами:

— Как хочешь, только не вдавайся в подробности.

— Может, тебе расписку кровью написать?

На следующий день я отыскал Куба на одной из перемен.

— Иван Иванович, у нас с Мишкой ЧП. Вероятно, недели две я буду очень занят, может быть, даже придется кое-какими уроками пожертвовать, так что уж извините, по всей видимости, я и у вас не смогу бывать.

— Что у вас стряслось?

— Я бы рассказал вам, но я дал слово. Не могу. Но ничего криминального. Так, кое-что. Просто буду очень занят. Вы уж извините.

— Ну, естественно, Юра. Конечно. Давши слово — держись. И не переживай, надо — значит, надо. У любого человека время от времени ЧП случается, так что все нормально. — И он потрепал меня по голове.

— На всякий случай, Иван Иванович… 16-го у меня день рождения, вы придете?

— А как же. Сколько тебе стукнет?

— Восемнадцать.

— Конечно, приду. Совершеннолетие… Святое дело. Буду непременно.

— Спасибо, Иван Иванович!

— Да не за что. Ну, ты иди, а то у меня сейчас урок. И не волнуйся, приду обязательно. Ну, и удачи тебе. — И Куб пошел к преподавательской.

Я смотрел ему вслед и вдруг понял, что походка Куба, еще недавно такая легкая, теперь стала заметно тяжелой, шаркающей, и весь он вроде бы не то похудел, не то усох… Что-то похожее на жалость шевельнулось во мне, но тут прошла с озабоченным видом Галка, я отвлекся, а потом забыл. И о ней, и о Кубе. Впереди маячила дурмашина.

До сих пор содрогаюсь, вспоминая, как мы тогда с Мишкой работали. Я ни разу в то время не лег спать раньше трех часов ночи. Столько всего ухитрился Мишка налепить в дурмашину, что порой зло разбирало. И все, даже самую незначительную дырочку в шасси, приходилось тщательно замерять, занося ее координаты в эскизный проект. Мы работали так, словно от результата зависела наша жизнь, но уложились только к 15-му числу. Итог — пачка эскизов и чертежей и еще один экземпляр дурмашины, выдающий тот же эффект с полусферой, нисколько не хуже первого экземпляра.

Что ни говори, а это была победа, самая первая и вполне самостоятельная, и мы оба гордились и результатом, и своими затраченными усилиями, и, как оказалось, своим упорством. Для Мишки дурмашина означала что-то вроде подставки под порог, перешагнув который он сможет ступить на тропу, ведущую к невидимому фронту. Мне дурмашина была интересна сама по себе. Не мог же я тогда всерьез полагать, что окажусь намертво связан с дурмашиной и ее тайной, на разгадку которой я ухлопаю семнадцать лучших лет своей жизни.

Как бы там ни было, сегодня мы чувствовали себя победителями. А поскольку мама моя работала в отделе оформления проектного института, то есть имела доступ к множительной технике, я забрал пачку эскизов и чертежей, чтобы их размножить, и мы с Мишкой, сбросив с плеч дурмашинный груз, могли теперь отдать себя подготовке к подступившему вплотную юбилею.

Собственно, родители, видевшие, что мы заняты чем-то серьезным, подготовили все без нас, оставив на нашу долю лишь приглашение гостей. Ну, с этим мы, естественно, справились блестяще: вместе с Галкой приглашенных оказалось шесть человек, причем четверо из них были Мишкиными каратистами. Оставался еще Куб. Но Куба я пригласил заранее, а Иван Иванович, если обещал, то слово держал всегда, так что на этот счет я не беспокоился. Кстати, нога у Мишки к 16-му зажила так, что он даже подпрыгивал, — может, и правда Галкино снадобье помогло?