— Труп есть. Записи врача есть.

— Недостаточно. Нужен живой образец. Или видео нападения. Или массовая вспышка, которую не скроешь.

— К тому времени будет поздно.

— Знаю. Но таковы правила. — Пауза. — Делайте что можете. Найдите Хафиза. Остановите источник. Это единственный шанс.

Связь прервалась. Маркус убрал телефон, посмотрел на команду.

— Едем к мечети. Найдём Хафиза. Возьмём или убьём. Он ключ ко всему.

Поднялись наверх, вышли из больницы. Дождь наконец прекратился. Небо очистилось, выглянуло солнце. Но Пьер не чувствовал облегчения. Только тяжесть. Каждая минута приближала катастрофу. Где-то гули мигрируют. Где-то люди заражаются. Где-то Хафиз готовит вторую волну.

Сели в джипы, поехали обратно в Дакку. К мечети. К последней точке. К Хафизу.

Или к тому, кто им прикидывается.

Дорога заняла три часа. Солнце садилось, когда въехали в город. Небо стало красным, кровавым. Дакка гудела, жила, не зная, что над ней нависла угроза.

Француз смотрел в окно. Миллионы людей. Толпы, дома, жизнь. Если Хафиз запустит вторую волну — всё это превратится в ад. Гули на улицах, паника, резня. Город падёт за дни.

Нельзя допустить.

Джип свернул в узкий переулок. Впереди показалась мечеть — небольшая, белая, с зелёным куполом. Огни горят внутри. Люди входят, выходят. Вечерняя молитва.

Маркус велел остановиться в сотне метров. Команда вышла, спряталась в тени. Рахман достал бинокль, начал наблюдать.

— Вижу торговца. Владельца мечети. Он разговаривает с кем-то у входа. Высокий, худой, седая борода…

— Хафиз?

— Может быть. Слишком далеко, не вижу лица.

Пьер взял бинокль, посмотрел. Мулла стоял спиной, говорил с торговцем. Жестикулировал, что-то объяснял. Потом повернулся.

Лицо. Худое, изможденное, шрам через лоб. Глаза горят фанатизмом.

— Это он, — сказал француз. — Хафиз.

Команда напряглась. Маркус достал карту района, начал планировать.

— Заходим после молитвы. Когда народ разойдётся. Берём его тихо, без стрельбы. Если начнётся паника — упустим.

План был прост. Ждать. Наблюдать. Действовать в нужный момент.

Они ждали в тени, под дождём, который снова начался. Смотрели на мечеть, на муллу, на людей.

Охота продолжалась.

И добыча была близко.

Молитва затянулась. Люди выходили медленно, группами, задерживались у входа, разговаривали. Дождь моросил, но никто не спешил. Пьер сидел в джипе, смотрел в бинокль, изучал лица.

Что-то было не так.

Большинство выглядели нормально — усталые рабочие, торговцы, старики. Но некоторые… он присмотрелся. Трое мужчин у правой колонны. Стояли отдельно от остальных, не разговаривали. Просто стояли, глядя в пустоту. Кожа бледная, даже в сумерках видно. Движения странные — слишком плавные, будто заторможенные.

— Маркус, — позвал он тихо. — Справа, у колонны. Трое.

Немец взял второй бинокль, посмотрел.

— Вижу. Что с ними?

— Не знаю. Но двигаются неправильно.

Жанна тоже посмотрела.

— Кожа бледная. Как у Томаса на второй день.

Один из троих повернул голову. Медленно, механически. Посмотрел в их сторону. Дюбуа замер. Слишком далеко, чтобы видеть глаза, но движение было нечеловеческим. Шея повернулась слишком сильно, градусов на сто двадцать.

— Чёрт, — выдохнул Ахмед. — Это не люди.

Мужчина отвернулся, сказал что-то двум остальным. Те кивнули. Все трое двинулись к выходу. Шли странно — чуть шире шаг, чуть тяжелее ступают, но не так, чтобы бросалось в глаза. Обычный человек не заметит. Но легионер, обученный видеть аномалии, видел.

Они вышли из мечети, свернули в переулок. Француз проследил взглядом. Переулок тёмный, пустой.

— Они идут к реке, — сказал он. — Нужно проверить.

Маркус задумался.

— Разделимся. Жанна, Ахмед, Рахман — остаётесь здесь, наблюдаете за мечетью и Хафизом. Пьер, со мной. Проверим тех троих.

Вышли из джипа тихо. Пошли следом, держа дистанцию. Переулок вёл вниз, к набережной. Узкий, грязный, со стоками воды по краям. Трое шли впереди, не оборачиваясь.

Дюбуа и Маркус держались в тени, двигались бесшумно. Дошли до набережной. Трое остановились у старого причала. Стояли, глядя на воду.

Снайпер и командир спрятались за грудой ящиков, наблюдали.

Один из троих заговорил. Голос был странным — хриплым, с придыханием, но слова разборчивые. Бенгальский язык.

— Река чистая. Можно использовать.

Второй кивнул.

— Хафиз сказал — завтра. Вторая волна начнётся отсюда.

Третий повернулся к ним.

— Сколько нас будет?

— Пятьдесят. Может, больше. Хафиз готовит новых.

Француз и немец переглянулись. Они говорят. Планируют. Это не примитивные звери из подвала фабрики. Это что-то другое.

Первый присел, опустил руку в воду. Помолчал, потом выпрямился.

— Холодная. Хорошо. Мы будем быстрее.

Второй засмеялся — звук был неприятный, булькающий.

— Люди не поймут, что произошло. Пока не станет поздно.

Третий посмотрел на город.

— Город большой. Много еды. Хафиз обещал — мы будем сыты.

Они говорили спокойно, буднично. Как рабочие обсуждают завтрашнюю смену. Но слова были чудовищными.

Маркус прошептал в рацию:

— Жанна, вы слышите?

— Слышим, — донёсся голос рыжей. — Записываем.

— Они разумные. Почти человеческие.

— Понял. Что делаем?

Немец посмотрел на Пьера. Тот пожал плечами. Втроём против двоих — шансы неплохие. Но если те закричат, поднимут шум — Хафиз сбежит.

— Ждём, — решил Маркус. — Пусть уходят. Проследим, куда идут.

Трое постояли ещё минуту, потом развернулись, пошли обратно. Но не в сторону мечети. В другую — к трущобам на окраине.

Дюбуа и Маркус следовали на расстоянии. Трущобы встретили их лабиринтом узких проходов, жестяных хижин, грязи. Запах нечистот, мусора, гнили. Люди сидели у порогов, готовили на кострах, стирали в лужах. Никто не обращал внимания на троих.

Те дошли до дальнего угла трущоб, где хижины кончались и начинались заросли. Там, среди кустов, торчало старое здание — полуразрушенный склад. Окна выбиты, дверь сорвана. Трое зашли внутрь.

Легионер и немец подождали минуту, подошли ближе. Заглянули в окно.

Внутри было человек тридцать. Может, больше. Сидели, стояли, лежали. Все с бледной кожей, расширенными зрачками, странными движениями. Некоторые говорили — тихо, отрывисто. Некоторые молчали, просто смотрели в пустоту.

Но все были живы. Функционировали. Двигались, дышали, взаимодействовали.

Маркус снимал на камеру телефона. Приближал, фиксировал лица. Пьер смотрел, анализировал.

Это не гнездо примитивных гулей. Это что-то другое. Община. Группа заражённых, которые сохранили часть разума, способность говорить, планировать. Живут среди людей, маскируются, ждут сигнала.

В углу склада сидел ещё один — старше остальных, с более серой кожей. Говорил с группой из пяти человек. Показывал на карту, расстеленную на ящике. Карту города.

— Эти районы, — говорил он хриплым голосом. — Больницы, школы, рынки. Много людей. Начнём там. Заражение пойдёт быстро.

Один из пяти кивнул.

— А если военные придут?

— Хафиз сказал — они не успеют. К тому времени, как поймут, что происходит, половина города будет нашей.

Другой спросил:

— А мы? Что с нами будет после?

Старший посмотрел на него.

— Мы будем хозяевами. Хафиз обещал. Город станет нашим. Люди — кормом. Мы построим новый мир.

Молчание. Потом все закивали. Согласились.

Француз отошёл от окна, прислонился к стене. Маркус рядом, лицо каменное.

— Они верят ему, — прошептал немец. — Думают, что создают новый мир. Не понимают, что просто твари, инструменты.

— Или понимают, но им всё равно, — сказал Пьер. — Им обещали власть, еду, место в новом порядке. Для них это лучше, чем жизнь в трущобах.

— Революция мертвецов.

— Хуже. Революция тех, кто был никем, а стал хищником.

Они вернулись к джипу, доложили остальным. Жанна слушала, бледнея. Ахмед записывал. Рахман закурил, руки дрожали.