Из-за двери раздался стон.

Он отложил журнал, встал, подошёл к двери. Посмотрел в щель.

Томас сидел на койке, обхватив голову руками, словно пытался удержать её на месте, не дать развалиться. Качался взад-вперёд, монотонно и бездумно, как марионетка на сломанных нитках. Его бормотание было неразборчивым, как будто он пытался высказать что-то важное, но слова застревали в горле, терялись в судорожных вздохах. Кожа стала почти серой, с зеленоватым оттенком, как будто впитала в себя всю боль и отчаяние, которые он испытывал. Вены на шее вздулись, как толстые жгуты, пульсировали в такт с его неровным дыханием. На руках они были тёмными, почти чёрными, проступали сквозь кожу, как вены на стволе старого дерева. Глаза запали, словно он не спал несколько дней, а зрачки расширились так, что почти слились с белками, поглощая радужку и оставляя лишь тёмные круги вокруг. И постепенно становились жёлтыми, словно окончательно съедая старое Я юнца.

Француз открыл засов, вошёл. Оставил дверь приоткрытой — на случай, если придётся быстро выходить. Подошёл к койке.

— Томас.

Парень поднял голову. Посмотрел на него. Взгляд был мутным, отсутствующим. Потом что-то проснулось в глубине — узнавание.

— Дюбуа?

— Да. Это я.

— Ты… настоящий?

— Настоящий.

Томас облизал губы. Губы потрескались, покрылись сухой коркой. Язык был черноватым.

— Не знаю, что реально, а что нет. Вижу… вещи. Людей. Они говорят, но я не понимаю. — Он сжал голову сильнее. — Внутри что-то… движется. Меняется. Я чувствую.

Легионер сел на край койки. Достал флягу с водой, протянул. Томас взял, сделал глоток. С трудом проглотил.

— Больно?

— Нет. Не больно. Просто… странно. — Парень посмотрел на свои руки. Пальцы дрожали. Ногти потемнели, стали длиннее. — Я превращаюсь, да?

— Да.

— Во что?

— Не знаем точно. Врач говорит, процесс похож на гулей, но не совсем. Что-то другое.

Томас кивнул медленно. Опустил руки, посмотрел на стену. Молчал с минуту. Потом:

— Почему? Меня не кусали. Только царапины. И серебром обработали сразу.

Пьер тоже думал об этом последние два дня. Укусов не было. Царапины неглубокие. Серебро применили через минуту после извлечения из воды. По всем правилам, инфекция не должна была развиться. Но развилась.

— Может, вода, — сказал он. — Ты хлебнул её, когда тебя тащили. В той воде была их слюна, кровь, всякая дрянь. Может, попало через рот, через царапины изнутри.

— Или через лёгкие, — прошептал Томас. — Я дышал под водой. Немного. Инстинкт. Захлебнулся. Может, инфекция попала так.

— Может.

Парень закрыл глаза, откинул голову на стену.

— Я не хочу становиться одним из них. Не хочу жрать людей. Не хочу… — Голос сорвался. — Убей меня сейчас. Пока я ещё человек.

Француз смотрел на него. Двадцать пять лет. Медик. Хороший парень. Спас десятки жизней за свою карьеру. Теперь умирает, превращаясь в тварь. Несправедливо. Но справедливости на войне не бывает. Это наёмник знал давно.

— Ты просил убить тебя быстро, когда превратишься, — сказал он. — Не сейчас. Пока ты человек, ты живёшь.

— Я уже не человек. — Томас открыл глаза. Они были жёлтыми. Полностью жёлтыми, как у гуля. — Смотри. Вижу по-другому. Слышу по-другому. Чую… тебя. Кровь. Мясо. Хочу… — Он сглотнул, отвернулся. — Боже, я хочу укусить тебя. Разорвать. Пожрать.

Пьер положил руку на рукоять ножа за спиной. Готов был выхватить, если что. Но Томас не двигался. Сидел, дрожал, сжимал кулаки.

— Я ещё держусь, — прошептал парень. — Но не знаю, сколько. Инстинкты сильнее. Голод. Такой сильный. Ничего не ел два дня, но не хочу еды. Хочу… плоти. Живой. Тёплой.

— Сколько времени, думаешь?

— Часы. Может, меньше. — Томас повернулся к нему. Лицо исказилось. — Не дай мне сбежать. Если я вырвусь, пойду охотиться. Почувствую людей, найду, убью. Не дай.

— Не дам.

Парень кивнул. Лёг на койку, свернулся калачиком. Начал бормотать что-то — обрывки фраз, имена, молитвы. Галлюцинации накатывали волнами.

Дюбуа сидел рядом, смотрел на него. Думал. Почему заражение сработало? Царапины, вода, воздух под водой — что-то из этого. Или всё вместе. Гули эволюционировали, изменились. Может, Хафиз сделал их такими специально. Более заразными, более опасными.

Если так, то любой контакт с ними смертелен. Не только укусы. Царапины, слюна в воде, воздух, которым они дышат. Невозможно защититься полностью.

Француз вспомнил, как нырял за Томасом. Как резал гулей под водой. Как вода попадала ему в рот, в глаза. Как он дышал этим воздухом, хлебал эту мерзость. Почему он не заразился? Только везение? Или сыворотка Лебедева защищает?

Старик говорил, что сыворотка меняет метаболизм, усиливает иммунитет, ускоряет регенерацию. Может, она защищает от инфекций тоже. От обычных и от аномальных. Может, поэтому он выжил в Зоне, где другие умирали от радиации и болезней. Может, поэтому сейчас здоров, когда Томас умирает.

Он посмотрел на свои руки. Обычные руки. Шрамы, мозоли, старые раны. Но внутри что-то другое. Что-то, что делает его сильнее, быстрее, живучее. Что-то, что он не понимает и не контролирует.

Лебедев. Зона. Сыворотка.

Легионер закрыл глаза. Вспомнил.

Двадцать лет назад. Он тогда был моложе, быстрее, злее. Его послали зачищать склады с оружием в запретной зоне. Говорили: быстро, неделя максимум. Вышло по-другому.

Первая взрослая работа — зачистка складов. Нашли оружие, начали вывозить. Потом начались нападения. Ночью. Твари из темноты — быстрые, злобные, нечеловеческие. Трое пропали. Нашли их разорванными, частично съеденными.

Командир решил продолжать. Ошибка. Вторая миссия — через полгода. Он попал туда снова. Уже знал, чего ждать. Но не помогло. Шрам получил ранение во время перестрелки со стаей мародёров. Инфекция. Температура под сорок. Антибиотики не работали.

Проф. Старик-учёный, живущий в подвале разрушенной больницы. Говорили, он спятил. Но других врачей не было. Командир отправил француза к нему.

Подвал. Темнота, свечи, запах химикатов и смерти. Проф — худой, седой, с провалившимися глазами. Осмотрел рану, покачал головой.

— Плохо. Инфекция… Обычные средства не помогут.

— Что тогда?

— У меня есть препарат. Экспериментальный. Изменяет клеточную структуру, усиливает иммуннитет. Но последствия непредсказуемы.

— Я умру?

— Может быть. Или выживешь и станешь сильнее. Или станешь чем-то другим. — Старик достал шприц, ампулу с мутной жидкостью. — Выбор твой.

Пьер посмотрел на рану. Чёрная, гниющая, распространяется. Через день он будет бредить. Через два — мёртв. Выбора не было.

— Коли.

Укол был болезненным. Жидкость вошла огнём, разлилась по венам. Он закричал, упал, потерял сознание.

Очнулся через день. Температура спала. Рана затягивалась. Тело болело, но работало. Лебедев сидел рядом, смотрел.

— Ты выжил. Редкость. Большинство умирает.

— Что ты мне вколол?

— Сыворотку. Основана на образцах из одного места. Мутировавшие клетки, вирусы, бактерии. Я выделил активные компоненты, стабилизировал, создал препарат. Он перепрограммирует твой организм. Делает тебя адаптивным, устойчивым.

— К чему?

— К болезням, радиации, токсинам. К аномалиям. — Старик налил воду, протянул. — Но цена неизвестна. Может, проживёшь дольше. Может, умрёшь раньше. Может, превратишься во что-то нечеловеческое. Я не знаю. Экспериментов было мало, данных недостаточно.

— Почему ты это делаешь?

Проф посмотрел на него долго. Потом:

— Потому что мир меняется. Ты — только начало. Появляются вещи, которых не было раньше. Твари, аномалии, болезни. Человечество не готово. Нужны те, кто сможет противостоять. Адаптированные. Изменённые. — Пауза. — Ты теперь один из них. Используй это.

Через неделю Пьер вернулся к своим. Рана зажила полностью. Сил прибавилось. Рефлексы обострились. Он стал замечать вещи, которые раньше не замечал. Слышать тише. Двигаться быстрее.