— Лина?! — Авдотья побледнела. У меня появились подозрения, что кухарка знает больше, чем говорит. — Её зовут Лина?!

— Так она представилась, — кивнула я и нахмурилась. — А что?

— Ничего, — Авдотья отвернулась. Резко успокоившись, тихо добавила: — Нельзя ей здесь оставаться. Прогони её. Скажи, чтобы немедленно уходила.

— Вот ещё, — фыркнула я.

Да, я чуяла подвох в предложении гостьи. Согласилась лишь потому, что информация о новом мире была мне необходима как воздух. Если бы Авдотья не устраивала истерики каждый раз, когда гость принадлежал к иной расе, я, возможно, прислушалась бы к её словам. Но сейчас её желание избавиться от Лины казалось очередной попыткой продавить меня и вернуться к правилам, которых придерживался мой покойный муж.

— Я уже сказала, что она может оставаться столько, сколько захочет. Нам придётся быть с ней любезными. Всем нам…

Я обвела взглядом притихших детей. Они слушали нашу перепалку, держа ложки в руках и открыв рты, не для еды, а потому что им было интересно, чем всё закончится.

— Авдотья, — задержала взгляд на хмурой кухарке, которая смотрела куда то в сторону, — тебя это тоже касается. Поняла?

Я не удивилась бы, если бы она взбрыкнула, зафыркала или выразила негодование любым другим способом. Но Авдотья лишь кивнула, не повернув головы. Потом тихо добавила, куда тише, чем возмущалась раньше:

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. И не будешь жалеть о своём решении потом, когда всё закончится…

Что я могла ей ответить? Только в третий раз пожать плечами и сказать честно:

— Я тоже на это надеюсь. Но я готова нести ответственность за свои решения. Как бы тяжела ни была эта ноша.

Дальнейший ужин прошёл в молчании. Дети быстро доели и разбежались, атмосфера за столом стала слишком тягостной. Когда мы остались с Авдотьей вдвоём, я решила вернуться к разговору. Устала от постоянных ссор и разногласий. Если бы не мысль о том, кому Трохим обязан появлением трактира, а значит и я тоже, давно попросила бы кухарку на выход.

— Почему она тебе не нравится? — спросила я.

Мой вопрос повис в воздухе. Авдотья делала вид, что не слышит или не понимает, о ком речь. Лишь когда я потеряла терпение и собралась повторить вопрос громче, она наконец ответила:

— Потому что она дракона.

— Но ты тоже! Пусть лишь наполовину! И я не понимаю, почему ты их так ненавидишь, — вздохнула я и бросила ложку. Аппетит пропал после ссоры; весь ужин я лишь ковыряла жаркое, с трудом проглотив пару ложек.

Авдотья тоже почти не ела, видимо, испытывала то же, что и я. Она вздохнула:

— Как раз потому, что я наполовину такая же, как она… — Не дав мне задать уточняющий вопрос, пояснила: — Драконцы никогда ничего не делают просто так. У нас в крови думать наперёд и просчитывать все возможные ситуации.

Снова вздохнув, она нехотя призналась:

— Думаешь, я просто так отдала Трохиму все свои сбережения? — еле слышно фыркнула она. — Нет. Я знала, что он никогда не вернёт мне долг. А значит, смогу жить в трактире столько, сколько захочу. Он никогда не заработает столько, чтобы отдать мне деньги.

Я кивнула, звучало разумно. Но не удержалась от вопроса:

— А почему ты привела меня к нему? Почему именно меня?

На этот раз Авдотья фыркнула громче:

— Потому что только такая, как ты, смогла бы выдержать его характер, его побои… Ведь тебе некуда было возвращаться. — Она тяжело вздохнула. — Да и родни у тебя не было, никто не помог бы Трохиму вернуть мне деньги.

Неожиданно рассмеялась:

— Думаешь, он был рад, что у него на кухне хозяйничает полукровка? — спросила и сама ответила: — Нет. Трохим ненавидел меня больше всех на свете. Если бы не драконья кровь во мне, давно извёл бы и сгноил в могиле… Я уж сбилась со счёта, сколько раз он подсылал ко мне идиотов с оружием, сыпал яд в еду, а потом делал вид, что ни при чём…

— Я не знала об этом, — покачала я головой.

Авдотья хмыкнула:

— Конечно, не знала. Ты всегда была редкостной дурой… Уж прости, Олеся, но это так. Единственное, что у тебя хорошо получалось, рожать от него детей. Впрочем, не только от него…

— Что?! — ахнула я, вытаращив глаза. — Не может быть!

И тут же поняла: может. Сразу вспомнила. Да, всё так и было. Та Олеся, что жила здесь до меня, была с другими, со многими. Не потому, что ей нравилось, а потому, что не находила сил сопротивляться, когда мужчина использовал её. Потом, когда он терял интерес, она забивалась в тёмный угол и плакала.

Авдотья каждый раз вытаскивала её оттуда, отпаивала чаем и вела к батюшке, чтобы он помог пережить унизительную боль. Снова и снова. Пыталась научить Олесю, что говорить и делать в таких ситуациях. Но когда очередной мужчина хватал её и тащил в комнату, всё повторялось.

— И вот что странно, — задумчиво произнесла старуха, — после смерти Тимохи ты резко изменилась. Ты даже напрочь забыла, как мы вытравили из твоего чрева плод от тайных прогулок с тем оборотнем… Трохим сразу всё понял бы, увидев ушки твоего сына. Скрыть похождения уже не вышло бы.

И я снова «вспомнила». Да, так и было. Тот оборотень спас её, когда один из неряшливых гостей потащил добычу в кусты, воспользоваться молчаливой уступчивостью. Олеся впервые влюбилась. Сбегала к нему тайком от мужа. Была счастлива ровно до того момента, пока не узнала, что в ней зародилась жизнь. Оборотень тут же исчез, оставив её разбираться с проблемами в одиночку.

Она испугалась по настоящему. Не за себя (Олеся не привыкла жалеть себя), а за детей. Если родился бы малыш полукровка, всё сразу вылезло бы наружу. Трохим усомнился бы и в том, что остальные дети, его. Муж не стал бы терпеть: в лучшем случае прогнал бы её с детьми из трактира. А Олесе некуда было идти.

Тогда Авдотья купила у знахарки запрещённое снадобье, избавляющее от ненужного ребёнка, едва ли не силой влила его в Олесю. Потом собственноручно закопала крохотного полуоборотня в овраге.

Олеся и прежде не смела возражать кухарке. После того случая совсем притихла, позволяя помыкать собой. Даже когда Авдотья решила выдать её замуж за Прошку.

— Поначалу я думала, ты сошла с ума от горя, — продолжала Авдотья. — Трохим, при всех недостатках, не был полным дураком. Он знал, когда идти до конца, а когда лучше отступить. Колотил тебя по малейшему поводу, но никогда не бил по лицу, не наносил увечий и по своему оберегал… Ты не могла не понимать, что Прошка не такой. Он сам показал это в первую встречу, избив так, что ты едва поднялась. Тот фингал… Помнишь? За все полтора десятка лет замужества ты ни разу не ходила с синяками на лице.

Авдотья вздохнула. Я молчала, поражённая не столько её откровениями, сколько тем, как они отзывались в моей душе. Всё так и было. Теперь и я «вспоминала».

— Потому и не стала давить на тебя. Думала, пусть баба немного отлежится, в себя придёт. Но стало только хуже. Ты менялась быстрее, чем я успевала привыкнуть. Уверена, — хмыкнула она, — ты даже не заметила, когда наши «гости» пытались, как и раньше, воспользоваться твоей уступчивостью…

В голове вспыхнули воспоминания, уже не той Олеси, а мои собственные. Всё так и было: поначалу некоторые гости вели себя странно. Хватали за подол или за руку, тянули к себе с пошловатой улыбкой.

Я думала, что здесь так принято, и просто одёргивала их, напоминая, что в моём трактире руки лучше держать при себе, иначе Мишаня поможет найти выход. Это всегда работало. Потом подобные инциденты сошли на нет. Да и гостей сомнительного вида стало меньше, тараканы не любят квартиры, где регулярно наводят чистоту и посыпают углы дустом.

— А сейчас твой трактир процветает, — вздохнула Авдотья. — Ты сделала то, что было не под силу Трохиму. И никому другому, впрочем. Даже прежний хозяин, построивший этот трактир своими руками, не зарабатывал столько, сколько ты…

Она хмуро качнула головой и закончила:

— А теперь эта дракона… Мало того, что ты при встрече не установила твёрдую цену за услуги, словно знала: драконы терпеть не могут быть обязанными. Теперь она заплатит за ночлег гораздо больше обычного, чтобы точно не остаться должной. А ты ещё и позволила ей жить здесь сколько угодно! Понимаешь, что всё это значит?!