Она бросила взгляд в мою сторону, но, впервые с момента нашего знакомства, в ее глазах не было раздражения при виде меня.

— Мы не знали, что ему нужно в туалет, — сказала женщина по ту сторону стойки, на вид лет шестьдесят. Руки скрещены, взгляд — жесткий. Но я видел, как нервничает, несмотря на попытку сохранить равнодушие.

— Это интересно, Бетти, — произнесла Руби с ядом в голосе. — Он сказал, что вызывал вас четыре раза. Четыре, мать вашу, раза. А ему нельзя вставать самому, по вашим же правилам. Значит, вы просто позволили ему обмочиться, как ребенку? Вы хоть понимаете, насколько это унизительно?

— Наверное, я не услышала сигнал. У нас здесь есть и другие пациенты. Он не единственный, кому мы нужны.

— Ясно. То есть — ни извинений, ни попытки как-то это исправить? — голос Руби дрогнул, и это меня поразило. До сегодняшнего утра я ни разу не видел ее уязвимой. А теперь казалось, что она едва сдерживается.

Но потом она выпрямилась, подбородок поднялся, плечи расправились — как будто она собиралась идти в бой.

Черт, я знал это движение. Узнавал в ней себя.

Бей или беги? Я всегда выбирал бить.

— Бетти, — сказал я, и она повернулась ко мне, глаза жесткие. — У вас в семье был кто-нибудь, кто перенес инсульт и остался полностью зависим от других?

— А вам-то какое дело?

— Я просто к тому, что немного сочувствия не помешало бы. Подумайте о Руби. Видеть своего отца в таком состоянии тяжело. Она бросила дом, работу, все — чтобы быть рядом и помочь. Уверен, вы можете понять, как это тяжело — видеть его таким, правда?

Я ожидал, что Руби заорет на меня за то, что вмешался, но она этого не сделала. Ее плечи немного опустились, будто у нее просто не осталось сил сражаться со мной.

Блядь… когда в последний раз кто-то вообще встал на ее сторону?

— Я понимаю, как тяжело видеть, как страдает родной человек. Простите, что не успели вовремя. Я сейчас же схожу к нему и приведу его в порядок. Постараюсь следить за сигналами внимательнее, — сказала Бетти уже куда мягче.

— Благодарю. Я подожду здесь, пока вы закончите, — кивнула Руби.

— Это займет немного времени. Я могу его сразу отвести в душ, если хотите сходить перекусить или выпить кофе. Вернитесь минут через тридцать.

Она ушла, и Руби обернулась ко мне. Я был готов к очередному взрыву, но она снова удивила.

— Спасибо.

— Сказать это было больно, да? — усмехнулся я.

— Ты даже не представляешь. — Она прикусила свою сочную нижнюю губу.

— Хочешь спуститься в кафетерий, пока ждем?

Она кивнула, и мы пошли к лифту. Зашли. Двери закрылись. Внутри повисла тишина.

Запах жасмина и апельсина заполнил все пространство. Я сунул руки в карманы, чтобы отвлечься. Но тут произошло нечто неожиданное.

По ее щеке скатилась слеза, и мои глаза распахнулись, когда плечи Руби задрожали.

Сначала легкий всхлип, а потом она полностью сдалась.

Руби, мать ее, Роуз плакала.

Сильно.

На автомате я подался к панели и нажал кнопку «Стоп».

— Эй. Все в порядке. — Я шагнул ближе, не уверенный, стоит ли прикасаться к ней — вдруг врежет по горлу.

Она была абсолютно непредсказуемой.

Но я не мог просто стоять и смотреть, как она срывается. Обычно я сбегал от такого рода дерьма, но в этот момент… видеть Руби Роуз в таком состоянии казалось почти победой.

Будто я один увидел луну во время затмения.

Я подошел ближе и обнял ее. Осторожно. Медленно. Словно она — дикая кошка, которая в любую секунду может царапнуть когтями мне по лицу.

Но она этого не сделала.

Она уткнулась лицом в мою грудь и заплакала.

Не громко, не истерично. Сдержанно. Как и ожидалось от нее.

Чистая, глубокая печаль.

Едва слышные всхлипы, которые она изо всех сил пыталась подавить.

Я медленно водил рукой вверх-вниз по ее спине, большим пальцем провел по коже вдоль воротника футболки. Она была мягкой. Гладкой.

Ее запах окутал меня, и я мысленно велел своему члену не вздумать подавать признаки жизни.

Возбудиться в тот момент, когда самая сильная женщина из всех, кого я знал, была на грани — это было бы актом войны.

Ее всхлипы постепенно стихли, а сжатые в кулаки руки, цеплявшиеся за мою футболку, разжались. Она еще немного постояла, вытирая лицо.

А потом подняла взгляд на меня — и это было как увидеть радугу после шторма.

Ее ореховые глаза стали мягкими, с голубыми и зелеными кольцами и золотом в центре.

Такими… уязвимыми.

— Ты в порядке? — тихо спросил я.

— Да. Пошли поедим что-нибудь, — ответила она и отступила назад, лицо снова стало маской. Ни одной эмоции. Она смотрела прямо перед собой.

Я нажал кнопку лифта, и мы поехали вниз в тишине.

Я придержал дверь, она вышла, немного опережая меня по пути в кафетерий. Мы оба взяли по чашке кофе, а Руби выбрала черничный маффин.

Когда мы сели, она отломила кусочек и бросила его в рот, прежде чем взглянуть на меня:

— Если ты хоть кому-то скажешь, что произошло в том лифте, я задействую все свои силы Злой Королевы, чтобы пытать тебя до скончания веков.

— Не волнуйся. Никому не скажу. Ты переживаешь непростой период. И иногда плакать — это нормально.

— Ага? Когда ты в последний раз плакал? — приподняла бровь.

— Давненько. — Я усмехнулся. — А ты?

— Я не плакала с шести лет. Когда мой щенок сбежал.

— Ты не плакала больше двадцати лет? — удивился я.

— Это первая мысль, которая пришла тебе в голову? — покачала она головой, не веря.

— А что еще я должен был спросить?

— Нашли ли мы щенка. — Она потянулась за кофе.

— Ну и… нашли?

— Нашли. Я заставляла отца искать его каждый день после школы, и мы в итоге нашли его.

— Где?

— Забавно, что ты спросил. Я увидела Буллета, как он прогуливается рядом с Мидж сраной Лонгхорн, — сказала она с таким видом, будто это был самый скандальный момент в её жизни.

Мидж Лонгхорн владела Golden Goose, закусочной в городе — одно из моих любимых мест. Но характер у нее был… ну, скажем, не сладкий. И я бы не подумал, что она способна утащить щенка. Я вообще думал, что дети и животные от нее шарахаются.

— Подожди… Ты назвала щенка Буллет, когда тебе было всего шесть? — я расхохотался. — Это так… в твоем духе.

— В который раз я рассказываю, что Мидж Лонгхорн украла моего щенка, а ты цепляешься за имя!

— Ну и что она сказала, когда ты ее прижала? А в том, что ты ее прижала, я даже не сомневаюсь.

— Конечно, прижала. Это был первый раз, когда я плакала — если не считать младенческого возраста. И последний — до сегодняшнего утра. Так что да, я была к нему привязана. А Мидж сделала вид, будто только что нашла его в парке. Он пропал на целую неделю. Поверь, она мутная. С тех пор, как я появляюсь в Golden Goose, она избегает встречаться со мной взглядом. Знает, что я знаю.

Я отпил кофе и пристально на нее посмотрел:

— Знаешь, что Мидж вообще ни на кого не смотрит? У нее вечная хандра.

— Поверь, она знает. Но у нее лучший томатный суп с сырным сэндвичем в городе, так что я все равно туда хожу. И, честно, мне даже в кайф пялиться на нее и смотреть, как она извивается.

— Черт. Снимаю шляпу, если ты смогла заставить Мидж Лонгхорн нервничать.

— У меня много талантов.

— В этом я не сомневаюсь. Ты, кстати, попала в точку в паре моментов из своего утреннего анализа. Но насчет страха — тут ты ошиблась. Это не причина, по которой я не сближаюсь с людьми.

Она удивилась, что я сам это поднял. Но мне было нормально об этом говорить. Многое из сказанного ею — правда. Да, я поврежден. Да, у меня было тяжелое детство. Потери — одна за другой.

— Если не страх, то что? — спросила она, наклонившись вперед, как будто ее это и правда интересовало.

— Это выбор. Я не доверяю легко — и меня это устраивает. Я не боюсь, что кто-то меня подведет, потому что не даю людям такого шанса. Я забочусь о себе. Забочусь о бабушке. И полностью доверяю своим парням. Этого достаточно. Я не мечтаю о какой-то там, к черту, сказке. Не потому что боюсь, а потому что мне это не нужно. Не хочу.