Я понятия не имела, чем могла быть отравлена прежняя Эления. И уж точно не знала, как провериться на наличие яда без вызова подозрений. Некоторые вещества и вовсе невозможно выявить сразу. Особенно если это медленно действующий яд с накопительным эффектом. Серебро могло бы стать примитивным способом выявления отравы, но кто станет внезапно пить из серебряной посуды, словно из ниоткуда развив манию преследования? Это вызовет вопросы. Возможно, те, на которые я не смогу ответить.

Письмо с уведомлением о разрыве помолвки и отмене предстоящей свадьбы было отправлено графом Эйсхардом ещё в обед — без промедлений, с помощью магического артефакта. Никто не желал тянуть время и терзаться ожиданием: дошло ли оно, прочитано ли, и какую реакцию вызвало. Впрочем, в случае с Луиджи и его семьёй всё было до смешного предсказуемо.

Не прошло и пяти минут, как пришёл ответ. Надменный, перегруженный вежливой формальностью и нескрываемой обидой. В письме содержалась целая россыпь вопросов — от причин столь внезапного отказа от уже согласованного союза до намёков на «неожиданную неустойчивость невесты». В завершении они уведомили, что прибудут в гости всем семейством — уже сегодня, к ужину.

Глава семьи Эйсхард, прочитав письмо, лишь усмехнулся, не удостоив послание и малейшей серьёзности. Он коротко бросил, что подобная наглость вполне соответствует их манере — и, по сути, ничего иного от них ожидать было бы наивно. Его реакция оказалась удивительно спокойной — сдержанный цинизм, присущий человеку, который давно распознал суть своих «партнёров».

Теперь в поместье царила деловая суматоха. Слуги сновали по залам, хотя те и без того сияли чистотой. Готовилась изысканная трапеза — блюда, достойные королевского стола, хотя все знали: такие старания не требовались. Всё происходящее было не гостеприимством — а вежливой демонстрацией. Мол, даже в скандале наш дом остаётся выше любого подозрения.

Я наблюдала за этим со стороны, стараясь не терять самообладания. Внутри ощущалась лёгкая неловкость, смешанная с фоном тревоги. Мать — я всё ещё привыкала так её называть — с кем-то спокойно беседовала в галерее, раздавая точные указания, проверяя списки и не упуская ни малейшей детали. Её лицо оставалось безупречно спокойным, словно предстоящий визит был обычной формальностью, а не попыткой обиженной стороны оказать давление.

Впрочем, и я сама должна была выглядеть соответствующе. Не слабой девицей, поддавшейся сомнениям, а наследницей рода, знающей цену своему решению. Никто не должен использовать моё состояние себе в выгоду, чтобы вернуть прежнее преимущество.

Я не находила себе места. Мысли сжимались в кольцо, и в какой-то момент я начала мерить комнату шагами, будто в этой пустой, безмолвной суете можно было отыскать спасение. Чем ближе надвигался вечер, тем сильнее росло гнетущее ощущение: совсем скоро я встречусь с тем, кто при желании без колебаниц способен отправить меня на тот свет согласно сценарию.

Но всё было ещё хуже — он прибудет не один. С ним приедет вся его семья. Не знаю, как у них здесь принято, но с моей точки зрения — это классическая змеиная семейка с внешним лоском и гнильцой внутри. Особенно его мать. Женщина с ледяным взглядом и ядом на языке, она никогда не скрывала презрения к Элении. Для неё будущая невестка была не более чем удобной фигурой в доме, которую следовало превратить в услужливую тень — без воли, без гордости.

Она и глазом не моргала, когда её сын, не утруждая себя даже тайной, проводил ночи с девушками сомнительной репутации и ещё более сомнительного происхождения. Главное для неё было одно: чтобы он приносил в дом золото. Остальное — чувства, честь, человеческое достоинство — не имело значения. Как именно он добывал эти деньги, оставалось за завесой. Но по тому, с каким азартом она пересчитывала монеты, сомнений в её участии не оставалось.

Совершенно очевидно — прежняя Эления никогда не стремилась наладить отношения с родителями Луиджи. Она чувствовала, кем они были на самом деле, и не тратила сил на вежливые притворства. И, признаться, я её понимаю. Подобным людям невозможно ничего доказать — и не стоит. Попытка угодить лишь ослабляет позицию. Они чуют слабость, как хищники кровь.

Я даже не удивлюсь, если мысль об отравлении зародилась не у Луиджи, а была кем-то вложена. Его матерью, к примеру. Женщина с безупречной улыбкой и нутром ростовщицы. Вполне возможно, она сочла смерть жены не трагедией, а выгодной возможностью: избавиться от неугодной невестки и выдать сына за кого-то, чья фамилия сияет чуть ярче. Всё ради того, чтобы вновь втиснуться в высший свет, пусть и впритирку.

Глава их семейства — тот, кто когда-то обладал состоянием, но растратил его за карточными столами, играя в удачу, которой у него отродясь не было. Луиджи унаследовал не только имя, но и стратегию: очаровать, запутать, выжать всё возможное. А потом — либо шантаж, либо выгодная помолвка, как в случае с Эленией. Он не влюблялся. Он торговал. И сейчас я — его товар, готовый к обмену. Или к уничтожению, если сделка срывается.

Меня буквально передёрнуло от одной только мысли о предстоящей встрече с Луиджи. Его обходительность — тонкий слой лака, под которым скрывается плохо высушенная гниль. Он вежлив только до тех пор, пока всё идёт по его сценарию. Стоит сбиться с текста — и он уже не играет, а показывает настоящее лицо. Липкое, ядовитое, равнодушное.

Но как бы сильно меня ни отталкивало это знание, в его присутствии мне придётся сохранять спокойствие. Ни единой трещины, ни одной дрожи в голосе. Я должна быть предельно собрана — и безупречно тверда в своём решении.

Чтобы отвлечься, наугад выбрала книгу с полки в своей новой комнате. Не то чтобы надеялась на интересное чтиво, скорее просто хотела, чтобы глаза занялись чем-то, кроме стен. Но, к моему удивлению, это оказался трактат по финансовой политике и ведению бизнеса.

Я даже на секунду застыла. Неожиданный выбор для девушки, которую роман упорно представлял как надменную и пустую. Значит, она всё-таки пыталась найти себя — быть не только украшением в чужом доме, но чем-то большим. Образованной и независимой. Может, Эления вовсе не была такой, как её рисовали. Или не хотела быть.

Заинтересовавшись столь неожиданным увлечением прежней Элении, я начала листать страницы глубже — и вскоре уже не могла оторваться. На полях почти каждой главы мелькали чёткие, уверенные пометки, сделанные её рукой.

Где-то она уточняла мысль автора, где-то опровергала теорию, приводя встречные доводы. Она не просто спорила — она аргументировала. Подчёркивала слабые места концепций, объясняла, почему подход неприменим на практике, и предлагала альтернативу. Всё — ясным, точным языком, с примерами, основанными на реальных событиях из истории её королевства.

Я поймала себя на том, что испытываю искреннее восхищение. Не показное, не вежливо-сдержанное, а то настоящее, редкое ощущение, когда понимаешь — перед тобой был ум. И всё же, чем больше я читала, тем настойчивее возникал вопрос: как она, обладая таким мышлением, позволила другим с лёгкостью сломать себя? Как человек, умеющий просчитывать экономику на ходу, превращать сухую теорию в живой анализ, допустил, чтобы его самого свели к тени?

В её записях не было поверхностности. Она умела объяснять сложное просто и доступно. Так, что даже ребёнок бы понял. И я всё больше сомневалась: та Эления, которую я знала по книге, была ли она настоящей? Или это лишь образ, с удобством поданный извне и с готовностью принятый всеми?

Я криво усмехнулась, горько вспоминая, к чему в книге привёл именно этот день. С него начался её медленный, почти незаметный излом. Эления, как ни старалась, не устояла. Её постепенно приручали — лаской, давлением, ожиданиями, тонкими уколами вины. Всё, что казалось ей любовью, было лишь ловко подобранной ширмой.

Любовь к Луиджи застилала ей глаза, как густой туман, сквозь который невозможно было разглядеть даже очевидное. Слишком слепо, слишком отчаянно она верила в него. А потому не видела — или не хотела видеть — ни его похождений, ни странных источников дохода, ни равнодушия, которым он исподволь заполнял каждый их день.