— Вэлмир Делавьер, — произнесла графиня Эйсхард с особой интонацией, в которой тонко переплелись почтение и неподдельный интерес. — Не ожидала встретить вас в нашем доме в столь ранний час.

— А я как раз собирался познакомиться с вами ближе, — безупречно отозвался он, не убирая руки и чуть сильнее притянув меня к себе, словно подобная близость была естественной и привычной. — Вчера вечером леди Эйсхард дала мне понять, что наше знакомство стоит развивать.

Я застыла, чувствуя, как в груди поднимается протест, но позволить себе сорваться при родителях было бы самоубийством. Он играл роль безупречного жениха — ровно, уверенно, с лёгким оттенком заботы, который казался почти искренним. И чем дольше он говорил, тем отчётливее я понимала: я полностью в его руках, а каждая моя попытка вырваться будет выглядеть как каприз или глупость.

Мать, едва заметно приподняв бровь, перевела взгляд на меня, и в её глазах мелькнуло довольство, которого я всегда опасалась в любом близком — как будто все её тщательно выстроенные планы вдруг начали складываться сами собой, без её участия. Отец же оставался непроницаем, но я видела, как за этим спокойствием уже прячется холодный расчёт: он просчитывал выгоду от союза, ведь имя Делавьера открывает двери, к которым даже ему самому удавалось достучаться далеко не всегда.

— Это неожиданная новость, — произнесла графиня, и голос её стал мягким, почти певучим, но в глазах блеснуло что-то хищное. — Полагаю, это объясняет, почему ты так внезапно разорвала отношения с Луиджи… и выглядишь иначе, чем обычно, Эления.

Я сжала пальцы в складках платья так, что костяшки побелели, боясь, что дрожь выдаст моё истинное состояние. Мать умела считывать эмоции по мельчайшим движениям, а я, в отличие от Вэлмира, врала бездарно и неловко.

— Мы ещё не успели рассказать всё, — произнёс герцог за меня, и его спокойный, уверенный тон сжал меня в тиски так, что даже дыхание стало мерным и осторожным. — Думаю, за завтраком будет удобнее всё обсудить.

— Разумеется, — кивнула мать, не сводя с нас изучающего взгляда, словно уже составляла в уме первую главу своей собственной версии этой истории. — Дворецкий, подайте завтрак в малую столовую.

Спустя пару минут любезных разговоров, в которых я старалась не участвовать, мы направились завтракать. Я шла рядом с ним, ощущая, как каждое его движение откликается во мне, будто между нами натянулась невидимая, тугая нить, готовая в любой момент впиться в кожу. Мать шла впереди, отец — чуть позади, и я всё острее понимала: я в западне, из которой нет выхода. Для них мы — безупречная пара, сдержанные, благородные, словно из семейного портрета. Но под этой внешней гармонией горела стена из огня, и любое прикосновение к ней грозило спалить меня дотла. И пламя это только разгорается — подпитанное моим страхом, гневом и ненавистью.

Герцог двигался спокойно, почти лениво, но за этой размеренностью чувствовалась выверенная власть. Каждый жест — лёгкий поворот головы, едва заметная улыбка, уверенный шаг — говорил о человеке, который не просто держит ситуацию под контролем, а считает её уже решённой.

За дверями столовой я позволила себе единственный короткий вдох свободы, прежде чем на лице снова застыла холодная маска. Он обернулся и чуть наклонился ко мне, что б его слова уже в привычной манере упали на ухо, как тяжёлые капли:

— Не забудьте, леди Эйсхард… теперь это не игра.

Не дожидаясь моей реакции, он распахнул дверь и, с видом законного хозяина, шагнул внутрь, оставляя мне лишь роль послушно следовать за ним. В нос ударил аромат свежего хлеба, пряных трав и сладковатого вина, но все эти запахи не перебивали горького привкуса предстоящего разговора.

Столовая сияла утренним светом, пробивавшимся сквозь витражи, и всё выглядело так идеально, что казалось — даже воздух здесь подчиняется правилам приличия. Мать уже заняла место во главе стола, отец расположился справа, а для нас с Вэлмиром, разумеется, оставили соседние кресла. Он подвёл меня к моему месту с таким видом, будто делал это ежедневно, и всё во мне кричало, что это начало долгой, мучительной партии, из которой не выйти, не заплатив сполна.

Я опустилась на своё место, чувствуя, как взгляд матери прожигает меня насквозь — в нём смешались одобрение, неподдельный интерес и тень удовлетворённого ожидания. Отец же смотрел иначе — холодно, выверяя каждый мой жест, словно проверял, насколько уверенно я держусь в новом для себя положении.

Вэлмир сидел рядом, и от него исходило то тихое, но ощутимое давление, которое невозможно игнорировать. Он наблюдал за мной с пристальностью хищника, что уже загнал добычу в угол и лишь выбирает момент, чтобы нанести решающий удар. Убедившись, что мне некуда отступить, он устроился так, будто именно здесь — за этим столом, в этом доме — всегда находился центр его власти.

Он взял бокал, но не сделал и глотка, лишь медленно поворачивал его в пальцах, давая понять, что собирается заговорить. Движение было нарочито неторопливым, как у человека, которому принадлежит право диктовать темп разговора.

— У нас с вашей дочерью есть новости, — произнёс он безупречно вежливо, и в этот момент я поняла, что он окончательно перехватил инициативу, лишив меня возможности вставить хоть слово. — Вчерашний вечер оказался… неожиданным для нас обоих, но результат, полагаю, будет для вас приятным.

Мать едва заметно подалась вперёд, словно уже уловила в его тоне предвестие чего-то значительного, — пока ещё непонятно, станет ли это для неё долгожданной радостью или неожиданным ударом. Отец лишь слегка приподнял бровь, но в его взгляде мелькнуло внимание человека, который мгновенно начал сопоставлять слова герцога с событиями вчерашнего, мягко говоря, не самого удачного вечера.

Я же, сжав пальцы в замок под столом так сильно, что побелели костяшки, невольно вжалась в спинку кресла, предчувствуя, что каждое его следующее слово будет как гвоздь, всё крепче и крепче прибивающий крышку моего будущего. Как бы сильно граф и графиня ни любили свою дочь, вряд ли они рискнут отказать самому герцогу, особенно если на кону стоит брак, который способен открыть двери, недоступные даже для их положения.

Сердце глухо ударило в рёбра, а противный ком подступил к горлу и, казалось, намеренно закрепился там, мешая дышать. Но это было не поводом тонуть в отчаянии — наоборот, внутри что-то упрямо цеплялось за остатки холодного рассудка. Я бросила на навязанного жениха взгляд, полный скрытой злости, и убедилась, что он уже готов продолжить. Ровный, безупречно выверенный голос зазвучал вновь, и в этой спокойной интонации, обтянутой сталью, каждая фраза превращалась в приговор.

— Мы приняли решение, которое, надеюсь, вы поддержите, — произнёс он с той выверенной паузой, что превращала простые слова в почти неоспоримый вердикт. — Леди Эйсхард согласилась на нашу помолвку. С учётом недавнего конфликта с наследником Уинтерли, стоит поспешить и дать понять всем, что рука и сердце вашей дочери уже принадлежат другому. Все возможные последствия и осуждения я беру на себя.

Мать на миг застыла, будто между вдохом и выдохом возникла пропасть, но уже в следующую секунду её губ коснулась лёгкая, почти победная улыбка — как у человека, чьи планы начали складываться сами собой. Отец, напротив, не выказал ни тени удивления — его короткий кивок был слишком спокойным, словно он уже заранее знал, чем всё закончится, и просто дождался, когда всё озвучат вслух.

А я… я почувствовала, как стул подо мной стал твёрдым камнем, ледяным и чужим, а воздух в столовой сгустился, как вода, в которой меня погрузили с головой. Каждый вдох давался с усилием, сердце билось тяжело и гулко, и казалось, ещё немного — и его стук услышат все за этим столом.

Мать чуть склонила голову набок, изучая нас так, будто пыталась выловить из воздуха малейший намёк на фальшь, но в её глазах уже горело довольство. Она видела не картину вынужденной сделки, а витрину «удачного союза», которым можно блеснуть на каждом приёме.