По иронии судьбы называть Эйсхардов своими родителями стало куда проще, чем когда-то звать матерью женщину, что действительно меня родила. Принять новых — оказалось легче, чем отпустить старую боль. А значит, где-то глубоко внутри всё ещё жила та самая девочка, отчаянно ждавшая тепла от любимой, но равнодушной матери. Ждавшая и не получившая ничего, кроме холода и обвинений.

Теперь же я стояла перед зеркалом — неподвижная, как мраморная статуя. Тонкие пальцы сжали ткань на бёдрах, будто только это помогало поверить, что отражение действительно принадлежит мне. Красно-чёрное платье струилось по телу, подчёркивая каждый изгиб: верх, словно сотканный из пламени, переливался золотистыми узорами, словно языки живого огня, а тёмный низ уходил в глубокий, бархатный чёрный, будто в полночь без луны. Линия декольте была смелой была смелой, но благородной, ни на шаг не переступающая грани дозволенного. спина открыта почти до талии — не вызывающе, но достаточно, чтобы запомниться.

Я медленно провела рукой по животу, будто сглаживая складку на идеально гладкой ткани, и невольно задержала дыхание. Платье не сковывало движений, но ощущалось как броня, сотканная из шелка, золота и решимости. Казалось, один только наряд способен превратить меня в ту, кто выдержит любой взгляд, любую оценку, и покажет себя в совершенно ином свете. Сегодня мне предстоит предстать перед высшей знатью, среди которой будут не только льстивые «знакомые» моей предшественницы, но и те, кто привык смотреть свысока.

Мне вовсе не хотелось с ними общаться — особенно учитывая, что я знала о них едва ли больше, чем читатель, бегло пролиставший один из второстепенных эпизодов. Упоминания в книге были скудными: имена, внешность, пара черт характера, выведенных через диалоги. Никакой конкретики, ничего, на что можно было бы опереться в личной беседе. Одна ошибка — и они заподозрят. Один неверный тон — и всё полетит к чёрту.

Поэтому я собиралась быть предельно осторожной. Меньше слов — больше наблюдений. Если кому-то из них и удастся меня сбить, пусть сперва покажут, чего стоят сами. Я не собиралась прыгать через обруч ради чьего-то внимания. У меня была другая цель. Сегодня я разрываю связь с Уинтерли окончательно.

Я подняла голову, встречаясь внимательным взглядом с собственным отражением. Губы сами собой изогнулись в лёгкой, почти насмешливой улыбке — ироничной, с той самой ноткой пренебрежения, которую так любила изображать настоящая Эления. Удивительно… но, похоже, она действительно верила, что Луиджи был влюблён и что видел в ней не только выгодную сделку. Хотя с самого начала было ясно: в её глазах он был будущим, а она в его — мешком с золотом, подарком для семьи, у которой остались только имя и воспоминания о былой славе.

Уинтерли держались на титуле, полученном от деда — прославленного мага и советника короля, который когда-то влиял на политику всего королевства. Но всё его наследие растратили потомки. Наследник оказался ленивым и бездарным — настоящим разочарованием и для отца, и для правителя, надеявшегося взрастить нового гения при дворе. Впрочем, нынешний нашёл себя в другом — в сомнительных сделках, красивой жизни и грязных уловках. Он даже сумел приумножить семейное состояние, пока в его жизнь не вломилась та самая низкородная девица с алчными глазами и страстью к золоту.

Она видела в нём ступеньку. В его семье — шанс. А в его отце — преграду, которую не задумываясь убрала. Старый граф умер внезапно, слишком вовремя, чтобы это было совпадением. Говорили, он не доверял невестке и был готов лишить сына наследства. Ходили слухи, что она подмешала яд. Но до сих пор никто не понял, как именно ей это удалось. Женщина без рода, без имени, без дара. Только амбиции и холодный расчёт. Настоящая акула в воде, которую никто не заметил до укуса.

Учитывая её стремительный взлёт из самых низов, я не питаю иллюзий — эта женщина не откажется от идеи женить Луиджи на мне. Слишком многое для неё поставлено на карту. И её молчание сейчас пугает куда больше, чем любые обвинения. Они ушли чересчур спокойно, без скандала, без истерик, как будто всё прошло по их плану. А после — ни единой весточки. Ни попытки давления, ни угроз, ни лживых извинений. Полная тишина, похожая на затишье перед бурей. И я почти уверена — буря близко. Она подбирается тихо, расчётливо и наверняка уже разложена по шагам.

Что именно они готовят, остаётся только гадать. Но я всё чаще возвращаюсь к самому подлому сценарию — запятнанная честь. Простое, грязное, но до сих пор действенное средство. Одним ударом уничтожить мою репутацию и заставить общество отвернуться, а Луиджи — «взять ответственность». Самый надёжный способ прижать меня к стенке и заставить подчиниться.

Они не станут действовать прямо. Они сделают это так, как делали всегда: аккуратно, под прикрытием, с расчётом на публику и эффект. В этом они сильны. И если я оступлюсь хоть на шаг — мне конец.

Мои размышления прервал внезапный стук в дверь — короткий, но настойчивый, какой бывает только у одной служанки в поместье. Я вздрогнула, вынырнув из собственных мыслей. Гостей я не ждала, а до выхода ещё оставалось время, потому не спешила. Всё внимание по-прежнему было сосредоточено на стратегии поведения — шаг вправо, взгляд не туда, слово с оттенком не той интонации, и вечер может обернуться катастрофой. На кону стояла не просто репутация — моя жизнь. А значит, ни одного необдуманного шага быть не должно.

— Войдите, — мой голос прозвучал спокойно, даже мягко, но внутри уже снова нарастала волна напряжения.

Дверь медленно отворилась, и внутрь заглянула Розель. Она была улыбчива, как обычно, и выглядела так, будто это ей предстояло отправиться на приём, а не мне — в пекло под маской бала. На губах играла весёлая полуулыбка, глаза сверкали, а походка была лёгкой, словно весь вечер не предвещал ничего серьёзного. Я прищурилась, окидывая её цепким взглядом с головы до пят. Бархатный футляр в её руках моментально привлёк внимание.

— Графиня просила передать это, — с достоинством произнесла служанка, подходя ближе. — Сказала, вам подойдёт.

Её интонация не оставляла сомнений — Розель была абсолютно уверена в словах графини, и не потому, что слепо исполняла приказы. В поместье все слуги искренне уважали хозяйку, порой даже боготворили её. Ко мне отношение тоже было особым. Меня баловали, смотрели с теплом, а в настоящей Элении прощали то, за что другую девушку давно бы отчитали. Её проказы в доме вызывали не раздражение, а снисходительную улыбку. Она была своей.

Правда, настоящая Эления здесь и та, что появлялась на балах — были словно два разных человека. Дома она казалась тише, мягче, сдержаннее. А во дворце или в кругу знакомых превращалась в ту самую фурию: насмешливую, резкую, завистливую. Будто надевала маску, которую сначала носила из расчёта, а потом… просто привыкла.

Возможно, именно окружение стало её настоящим ядом. Именно те «друзья», рядом с которыми она тщетно пыталась быть «своей». Они подогревали её несдержанность, кормили эго лестью, пока кто-то из них в подходящий момент не воспользовался этим. Один из таких — по книге — поцеловал её при всех, уже после замужества. Слишком демонстративно и нагло. Репутация Элении в тот момент треснула, как хрусталь, даже несмотря на слухи о похождениях её мужа. Потому что у женщин не бывает права на слабость. Даже если весь мир знает, кто в браке предатель.

Я молча, с лёгким оттенком сожаления, приняла протянутую коробку и осторожно приоткрыла крышку. Внутри — тончайшее ожерелье, словно сотканное из солнечного золота, с рубиновыми вкраплениями и изящным кулоном, напоминающим расплавленную каплю крови. Оно идеально подходило под мой наряд, будто было создано именно для него. Почти символично. Почти пророчески — с учётом моих мыслей… и тех возможных событий, что может принести сегодняшний вечер.

— Благодарю. Я справлюсь сама, — негромко сказала я, не отводя взгляда от содержимого, и Розель кивнула, молча скрывшись за дверью.