Было глубоко за полночь, когда я попал домой. Тут же лег спать — нужно быть отдохнувшим, и проспал до утра, когда за мной приехал служебный автомобиль. В штабе первым делом я наткнулся на Кузнецова, который как ни в чем не бывало курил у окна.
— Доброе утро, лейтенант, — поприветствовал он меня.
— И вам здравствуйте, господин капитан, — я поражался его абсолютному спокойствию и невозмутимому виду.
— Говорят, у вас выдалась трудная ночь? Я слышал о гибели министра. Большая трагедия, такая потеря для страны.
Его самого, судя по всему, на допрос не вызывали. Да и с какой стати? Никто не видел Зиберта в кинотеатре, значит, его там и не было, верно?..
— Ужасное происшествие, — согласился я, — полагаю, в этом замешаны коммунисты!
— Здесь, в сердце Берлина? — поразился Зиберт.
К нам подошли как раз фон Ункер и Баум. Фон Ункер мрачно добавил:
— Не удивлюсь, если коммунисты тут не при чем. Нас отстреливают, как бродячих собак, и никто ничего не может с этим поделать. Сначала Кляйнгартен и Коше — но там хотя бы понятно, не повезло. Теперь Шпеер.
— На фронте проще, — согласился Зиберт. — Там знаешь, где враг. А здесь…
— Быстрее бы обратно, — мрачно протянул фон Ункер, — но эти чертовы новые дивизии… мы никак не можем набрать людей!
— Кстати, а как там госпожа Рифеншталь? — спросил капитан.
— Понятия не имею, — пожал я плечами, — нас разделили, и больше я ее не видел. Полагаю, она в шоке.
— Еще бы, — понимающе кивнул фон Ункер, — пережить два таких ужасных вечера один за другим…
— Главное, что она жива. Я навещу при случае, если Лени не сбежит из этого проклятого всеми богами города.
Мы разошлись по своим кабинетам, работы каждому хватало. Я все ждал, что штрумбаннфюрер навестит меня еще раз, но фон Рихтгофен все не появлялся. Видно, окончательно уверился в моей непричастности.
Штаб шумел как растревоженный улей. Ко мне то и дело заглядывали офицеры, желавшие поинтересоваться подробностями вчерашнего вечера, но я отнекивался, ссылаясь на секретность сведений. Они понимающе кивали, уходили, но через пять минут заходили другие, и все шло по кругу.
Но потом ко мне вошел крайне недовольный происходящим фон Штауффенберг и с ходу заявил:
— Фишер, вы где пропадаете? Все утро вас ищу!
Пришлось прикрыть дверь от прочих посторонних и подробно, насколько это было возможно, рассказать полковнику о произошедшем вчера. Его, как и штурмбаннфюрера, интересовали мелкие детали, но, конечно, про роль Зиберта я не упомянул ни словом, да и про свое участие умолчал. Одно дело планировать свержение верховной власти, а совсем другое — убивать всех подряд вокруг, до кого только можешь дотянуться. На это, как говорится, граф не подписывался.
Выслушав историю до того момента, как я вернулся в особняк, Клаус покачал головой:
— Жаль… крайне жаль, что все так получилось. Шпеер был одним из самых адекватных людей, кого я знал. У нас были на него большие планы.
— Найдете другого, — пожал я плечами.
В моей исторической линии Шпеер просидел в тюрьме двадцать лет, полностью отбыв срок, назначенный ему Нюрнбергским трибуналом, и никакой роли в судьбе послевоенной Германии уже не сыграл. Он тоже, как и многие другие, пытался обелить себя и после писал в мемуарах, что «лишь исполнял свой долг перед страной» и что ничего не знал о многочисленных преступлениях нацистов, но поверить в это сложно, учитывая уровень осведомленности и допуска министра к самым разным секретным документам и отчетам.
Так что я не рассматривал личность Шпеера, как необходимую в дальнейшем нашему командованию. Конечно, я мог и ошибаться, но… остановить Кузнецова даже не стал бы пытаться.
Сама идея — столь нагло и красиво убрать рейхсминистра в столице, практически на виду у всех, была гениальна. Запугать других открытым террором, показать, что неуязвимых не существует — эта была мощнейшая акция, которая устрашит многих, а остальных заставит крепко задуматься.
— Где их взять, других? — вскинул на меня взгляд фон Штауффенберг. — Вы думаете, если Адольфа не станет, все пойдет как по маслу? Нет! Начнется грызня за власть. Попытаются заключить сделки с американцами, с британцами. Кто-то захочет сделки с Союзом, но русских боятся, не считают за честных игроков. Хотя, как по мне, большевики куда благороднее тех же островитян. Те только и думают, где бы обмануть, обвести вокруг пальца. И после того, что наши бомбардировщики сделали с Лондоном… они будут мстить. И они не дадут Сталину долго радоваться победе. Я бы на месте русских ждал продолжения войны, но уже против другой страны… или даже коалиции стран.
— Ничего, Союзу найдется, чем ответить на новую угрозу, — создание ядерного оружия надолго закроет эту проблему, и если в этот раз мы успеем раньше американцев, то никто даже рыпнуться не посмеет. Но рассказывать все это графу я не стал.
— Полковник фон Фрейтаг-Лорингофен вчера передал мне два пакета взрывчатки, — понизив голос, сообщил Штауффенберг, — и к ним «карандашные» взрыватели. Знаете, что самое любопытное?
— И что же?
— То, что взрывчатка британского производства. Невольно закрадываются вопросы…
— Не тайная ли это операция англичан? — понимающе кивнул я.
— Вот именно! Что, если в итоге все сыграет на руку только им?
— Не волнуйтесь, весь мир выиграет, если фюрер умрет. Вот только…
— Что еще? — заволновался Клаус.
— В случае убийства, он превратится в мученика, станет святым для многих… в идеале нужно, чтобы он сдох, как свинья, в луже собственных нечистот. Но…
— Но этого мы с вами осуществить никак не сумеем. Нам бы тут не облажаться.
— Справимся, — подбодрил я его. — С нами правда!
— Прежде я искренне считал, что правда с Германией, — тяжело вздохнул полковник, — и не только правда, а Божья воля. Вот только после северной Африки все переменилось. Там я видел такое… никому того не желаю. А потом вернулся в империю, и что? Бездарность и некомпетентность руководства, жадность и людоедство, пусть не в прямом смысле. Разве ради этого я воевал и потерял глаз и руку? К этому я стремился? Ведь наши цели изначально были совсем иными, благородными, а помыслы — чисты и непорочны. По крайней мере, мои и моих товарищей. И куда все скатилось? В ад…
Я не нашелся с ответом и просто промолчал. Штауффенберг вышел из кабинета, но буквально через минуту без стука ко мне завалился Зиберт.
— Есть разговор, — таинственно заявил он.
— Вечером в особняке, где я квартирую, — предложил я.
Николай кивнул и тут же убежал. Если бы было что-то срочное, он бы не ушел, а так подождем с объяснениями до свободного часа. Удобный случай передать микропленку без свидетелей, ведь другого может не представиться. Брать с собой в штаб столь важную вещь я не рисковал.
Телефон на столе задребезжал, я снял трубку и услышал усталый голос Лени:
— Рудольф, это ты?
— Я… — что ей сказать, чем утешить… а, собственно, зачем?
— Хочу тебя видеть!
Хелен — ниточка к Адольфу, разрывать с ней связь неразумно. Тем более это будет выглядеть подозрительно после произошедшего.
— Приеду к тебе в шесть часов.
— Жду!
Разговор прервался.
Ехать к Лени я не очень хотел, но и терять с ней контакт — тоже. В конце концов, она лично была знакома не только с Гитлером, но и со многими высокопоставленными чинами, и еще не полностью отыграла свою роль. Шпеер — лишь первый номер, я был уверен, что амбиции Кузнецова простираются много дальше.
До конца дня меня более никто не побеспокоил, и я продолжил заниматься уже привычным вредительством, манипулируя с недобросовестными поставщиками. Я делал заказы уже не только для новых дивизий, но и для всей армии резерва, да и для действующих на фронте частей.
Небось, как прихватит желудочный грипп и дизентерия, так сразу пропадет всяческое желание воевать. А после тех продуктов, приказы на которые я подписывал, это было неминуемо. Просрочка, некондиция — все шло в дело.
