Однажды к нему пришли. Этого человека Генрих прежде не видел. Высокий, широкоплечий, с цепким взглядом умных глаз. Чертовски опасный. На его фоне даже матерые охранники казались несмышленными подростками.
— Моя фамилия Судоплатов, — представился гость, — хотел лично познакомиться с вами, господин фон Метерлинк.
Судоплатов был в форме без погон, но Генрих понял, что перед ним важный человек. Возможно тот, кто окончательно решит его судьбу.
— А что, Лаврентий Павлович больше не придет? — его голос звучал жалобно, и Генрих мысленно обругал себя за это.
— У товарища Берия много других дел, — туманно ответил посетитель.
«Понятно, Берии больше не интересно. Он узнал уже все, что хотел. Но зачем пришел этот новый?» — тревожно подумал Генрих. Он уже где-то слышал эту фамилию — Судоплатов… вот только никак не мог вспомнить, в какой связи ее произносили или в какой именно книге он читал об этом человеке.
— Так чем я могу быть вам полезен? — спросил Генрих, стараясь придать голосу солидность.
— Вот, собственно, за этим я и явился. Понять, можете ли вы быть полезными мне?..
И сказал он это таким тоном, что Метерлинк сразу вспомнил, где слышал эту фамилию. Конечно же, перед ним стоял самый известный советский ликвидатор, мастер скрытых убийств, от которого не убежишь, не спрячешься ни в Союзе, ни за границей. На его счету десятки, сотни, а, пожалуй, даже тысячи «закрытых» акций. И теперь этот страшный человек явился к нему, к Генриху с целью… определить, можно ли его использовать в своих схемах или это пустая затея.
А раз так… значит те, кто наверху, окончательно от него отказались и отдали на откуп Судоплатову. Если он решит, что Метерлинк еще может пригодиться, то скажет свое веское слово и Генриха передадут ему. Если же нет… об этом варианте лучше и не думать.
И Генрих очень постарался достучаться до этого человека. Он использовал всю свою фантазию, называл десятки имен, перечислял сотни событий, предлагал варианты решений и свое в них непосредственное участие, обещал лично ликвидировать всех тех, кто сейчас или в будущем будет мешать советской власти. Говорил он долго, не меньше часа, вспомнив даже о судьбе Судоплатова, о его грядущем аресте, об обвинениях в «заговоре против советской власти», о годах, проведенных в тюрьме, о дальнейших попытках реабилитации. Судоплатов слушал его внимательно, ни разу не прервав. Он не вел записей, но Метерлинк видел, что он запомнил все. Удивительная фотографическая память.
Наконец, Генрих выдохся и устало утер пот со лба.
Он сделал все, что мог. Выложился на сто процентов.
— Хорошо, идемте за мной, — Судоплатов постучал в дверь, и охранники тут же открыли ее снаружи.
Вещей Метерлинку взять с собой не предложили, но ему и брать-то было нечего, разве что свои тетрадки, где он вел записи, да зубную щетку.
Шли коридорами, где Генрих прежде не бывал. Мрачные кирпичные стены давили на него, угнетали сознание.
Судоплатов молчал, оба караульных тоже. Метерлинк попытался было заговорить, узнать, куда они идут, но ответа не получил.
Веяло холодом и сыростью. Кажется, они спустились в подвал. Длинный коридор заканчивался тяжелой, обитой металлом дверью.
— Дальше идите сами, господин фон Метерлинк, — сказал, наконец, страшный русский, — за дверью вас ждут.
Кто там может ждать? Еще один важный советский чиновник? Ему хотят предложить нечто особое, и Судоплатов предварительно проверял его? Прошел ли он этот экзамен, Генрих не понимал. С его точки зрения, он представлял собой большую ценность. Но что решил ликвидатор?
Метерлинк пошел к двери, мысленно прикидывая, как вести себя там, с другой ее стороны. Надо быть построже, поувереннее в себе, но не наглеть. Дать понять, что он — серьезная персона. И тогда…
Лампы тускло горели в тяжелых плафонах над головой. Внезапно набежал легкий сквознячок, чуть освежив его разгоряченное лицо.
Чем ближе Генрих подходил к двери, терзаясь сомнениями, тем больше он недоумевал. Что за помещение за дверью? Почему его ждут тут, в подвале, а не наверху, где тепло и сухо.
Да и сама дверь выглядела несколько странно. Издали не было видно, но приблизившись к ней на расстояние нескольких шагов, Метерлинк увидел многочисленные выбоины на двери, сколы, словно от случайных пуль.
Но кто мог стрелять здесь, да еще так много?
Разве только…
Неожиданное откровение посетило его голову как раз в тот момент, когда где-то позади щелкнул курок взводимого револьвера.
Это был не простой коридор, и за дверью Генриха никто не ждал. Да и не было ничего за той дверью.
Его привели туда, где убивали.
Он успел закрыть глаза, прежде чем пуля из револьвера пробила ему голову, выплеснув мозги прямо на пресловутую дверь и окончив земное существование Генриха фон Метерлинка.
Судоплатов никогда не промахивался.
— Уберите тело! — негромко сказал он, и охранники бросились выполнять приказ.
Начальник отдела «С» постоял немного в коридоре, обдумывая случившееся. Сначала он хотел использовать немца в одной из комбинаций, но послушав его истории, передумал. Слишком опасный тип, чтобы дать ему шанс бежать. Слишком много знает такого, о чем лучше не знать никому. И Берия, давший возможность поговорить с Метерлинком, совершил, возможно, самый умный поступок в своей жизни.
Поэтому он решил ликвидировать немца и сделать это своей рукой, чтобы точно быть уверенным в его смерти. Доверить подобное кому-то еще он не захотел.
Теперь Павел Анатольевич знал, что его враги существуют не только там, в Германии, но и здесь, в Москве есть те, кто будут вредить ему.
А предупрежден — значит, вооружен.
— Мы еще посмотрим, товарищи, кто победит в этой игре. Мы еще посмотрим…
Интерлюдия 3
Настя изнемогала от усталости, но упорно шла вперед, надеясь до ночи найти укрытие. Последние несколько километров она несла Ваню на себе, посадив его на закорки. Мальчик руками обхватил ее шею и тяжело дышал. Сам идти он уже не мог, силы его иссякли, но останавливаться было еще рано — тут местность хорошо просматривалась, требовалось уйти глубже в лес и там переночевать.
— Держись, боец, — пыталась подбодрить названного сына девушка. — Ты же герой, а герои — сильные и смелые! Они всегда побеждают!
Мальчик молчал, как и обычно. Речь так и не вернулась к нему, но Настя верила, что все будет хорошо. Она поможет, она будет рядом. Ваня обязательно излечится и проживет хорошую, долгую жизнь. Иначе зачем это все? Не может быть так, чтобы после всего, что они пережили, судьба не подарила им самый ценный подарок, который только существует на свете, — жизнь.
От немецких бауэров она ушла, хотя могла бы остаться и прятаться в большом подвале, как сделали многие другие женщины, спасенные из Равенсбрюка. Нет, от них не требовали ничего: ни работать, ни каких-то особых услуг. Эти немцы оказались людьми порядочными, рисковали собственными жизнями, пряча беглянок.
Но Настя не могла так — сидеть на одном месте месяцами, бояться каждой тени, любого шороха, ежесекундно переживать за свою жизнь и за жизнь Ванюшки. Она предпочла уйти. Их таких набралось четверо, кто решил пробиваться к своим.
Пробирались вперед ночами, держась лесных массивов. Был компас, один на всех, он очень выручал. Бауэры дали с собой в дорогу немного запасов — на первую неделю хватило, потом пришлось питаться подножным кормом. Ей-то ладно, сильная, выдержит, а вот мальчика жалко, совсем слабый, худой, еле ходит.
И молчит, ни слова, ни звука. Страшно смотреть на него. Но иногда, очень редко, Ваня улыбался, и тогда Настя считала, что день удался. Она расцветала от этих его исключительных случайных улыбок. Он превращался из замученного ребенка в самую настоящую надежду, что все изменится в лучшую сторону, что все не зря. И у нее появлялись силы. Без Вани она бы давно пропала, не выдержала бы, сдалась.
